Для человека, достигшего самых больших высот в своей профессии, Эрик Хьюберт был на удивление молод. Этот розовощекий толстячок, вероятно, преждевременно полысел, потому что носил ультрамодный напыляемый парик. Кожу на голове покрывала какая-то черная клейкая органика, на которую сильной струей воздуха был нанесен хохолок тонких черных волос. Гарроду не верилось, что перед ним один из лучших офтальмологов западного полушария. Он даже чувствовал смутную радость, что Эстер, неестественно прямо сидящая напротив врача за огромным полированным столом, не может видеть Хьюберта. — Настал момент, которого мы так долго ждали, — сказал Хьюберт низким протяжным голосом, совершенно не соответствующим его внешности. — Все утомительные проверки позади, миссис Гаррод. «Дела, видно, плохи, — подумал Элбан. — Разве бы он начал так, имея хорошие известия?» Эстер чуть подалась вперед, но миниатюрное лицо за темными очками оставалось безмятежным. Расслабляющие интонации Хьюберта, казалось, мирили ее с окружающей тьмой. Гаррод, страшась думать о трагедии, вспомнил средних лет даму, подругу тетушки Мардж, которая хотела научиться игре на фортепиано и, остро воспринимая свой возраст, нашла слепого преподавателя. — Что же они показали? — Голос Эстер был твердым и четким. — Да, миссис Гаррод, удар вы получили, что называется, не в бровь… От вспышки роговая оболочка и хрусталики обоих глаз потеряли прозрачность. На нынешнем уровне развития офтальмологии хирургия бессильна. Гаррод недоуменно покачал головой. — Но ведь роговицу легко пересадить! Что касается прозрачности хрусталика… Разве это не катаракта? Почему же нельзя, с необходимым перерывом прооперировать дважды? — Мы имеем дело с особым случаем. Сама структура роговой оболочки так изменилась, что пересаженная ткань будет отторгаться уже через несколько дней. Еще счастье, что не началось прогрессирующее омертвение тканей. Мы, конечно, можем удалить хрусталики — вы совершенно верно заметили, — как при лечении обыкновенной катаракты. — Хьюберт замолчал и поправил свой нелепый демонический хохолок. — Элбан! — Голос Эстер прозвучал неожиданно надменно. — Мистер Хьюберт уделил мне внимание и оказал помощь, какие только могут купить деньги. И я уверена, его ждут другие пациенты. — Ты не понимаешь, что он говорит. — Гаррод чувствовал, как где-то глубоко внутри в нем зарождается паника. — Прекрасно понимаю, дорогой. Я слепа, вот и все. — Эстер улыбнулась куда-то в область правого плеча Гаррода и сняла очки, открыв обесцвеченные глаза. — А теперь отвези меня домой. Гаррод мог лишь единственным образом охарактеризовать свою реакцию на мужество и самообладание Эстер — он был пристыжен. Спускаясь в лифте, он тщетно пытался найти подходящие слова, но молчание не смущало Эстер. Она стояла, высоко подняв голову, и слегка улыбалась, обеими руками держа его ладонь. В вестибюле здания медицинского искусства толпились люди с камерами. — Прости, Эстер, — прошептал Гаррод. — Здесь съемочные группы. Видимо, им сообщили, что мы в городе. — Меня это не беспокоит… Ты знаменит, Элбан. Она еще крепче сжала его руку, и они вышли на улицу к автомобилю. Гаррод отмахнулся от микрофонов, и через несколько секунд машина уже неслась к аэропорту. Эстер не преувеличивала его известность. Гаррод оказался в центре двух независимых событий, ставших сенсациями и завладевших всеобщим вниманием. Во-первых, получила распространение приукрашенная версия, как он в одиночку сумел раскрыть попытку портстонского игорного синдиката опорочить его тестя, а во-вторых, ходила история о секретных работах в области медленного стекла, приведших к созданию нового страшного оружия, первой жертвой которого пала жена изобретателя. Все попытки Гаррода растолковать истинное положение дел достигли прямо противоположного результата, и он решил придерживаться политики молчания. В аэропорту Гаррод выхватил взглядом из толпы репортеров лицо Лу Нэша и повел Эстер к самолету. Там тоже поджидали журналисты и операторы, но Лу быстро поднял машину в воздух. После короткого перелета в Портстон руководитель отдела по связям с общественностью Мэнстон помог им пробиться сквозь плотные ряды репортеров, и вскоре они оказались дома. — Давай посидим в библиотеке, — сказала Эстер. — Это единственная комната, которая стоит у меня перед глазами. — Конечно. — Гаррод подвел Эстер к ее любимому креслу, сам сел напротив, и вокруг тотчас сомкнулось холодное коричневое молчание комнаты. — Ты, должно быть, устала, — проговорил он. — Попрошу принести кофе. — Я ничего не хочу. — Что-нибудь выпить? — Не надо. Давай посидим, Элбан. Мне придется привыкать к большим переменам… — Понимаю. Могу я для тебя что-нибудь сделать? — Просто побудь со мной. Гаррод кивнул и откинулся на спинку, глядя как ползет в высоких окнах предзакатное солнце. В углу громко тикали старинные часы, с каждым махом маятника творя и разрушая далекие вселенные. — Скоро приедут твои родители, — спустя некоторое время произнес он. — Нет. Я сказала, что сегодня мы хотим побыть одни. — Но тебе лучше с людьми. — Кроме тебя, мне никто не нужен. Они пообедали вдвоем, затем вернулись в библиотеку. Всякий раз, когда Гаррод пытался начать разговор, Эстер давала понять, что она предпочитает молчание. Гаррод взглянул на часы — полночь, словно гребень горы, оставалась далеко впереди. — Может быть, послушаешь какую-нибудь из звуковых книг, что я принес? Эстер покачала головой. — Ты же знаешь, я всегда была безразлична к чтению. — Но это совсем другое — будто радио. — Если бы мне захотелось, я бы послушала настоящее радио. — Однако… Впрочем, ладно. Гаррод заставил себя замолчать и взял книгу. — Что ты делаешь? — Ничего. Просто читаю. — Элбан, есть одна вещь, которая доставила бы мне удовольствие, — проговорила Эстер минут через пятнадцать. — Что именно? — Давай посмотрим вместе телевизор. — Э… Не понимаю, что ты имеешь в виду. — Возьмем каждый по комплекту. — Эстер по-детски оживилась. — Я буду слушать, а если чего-нибудь не пойму, ты мне объяснишь, что происходит. Так мы будем смотреть вместе. Гаррод замялся. Снова всплыло слово «вместе», так часто повторяемое Эстер в эти дни. Ни она, ни он не возвращались больше к вопросу о разводе. — Хорошо, дорогая. — Гаррод достал два стереокомплекта и один из них надел на голову Эстер. Ее лицо выражало покорное ожидание. Подъем к полуночи становился все длиннее и все круче. На четвертое утро он схватил Эстер за плечи и повернул ее к себе. — Все, сдаюсь! Да, в том, что ты ослепла, есть и моя вина. Но я так больше не могу! — Чего не можешь, Элбан? — обиженно и удивленно спросила Эстер. — Терпеть это наказание. — Гаррод судорожно втянул в себя воздух. — Ты слепа — но я не слеп. Мне нужно продолжать работать… — У тебя есть управляющие. — …и жить! — Ты по-прежнему хочешь развода! — Эстер вырвалась, пробежала несколько шагов и упала, ударившись о журнальный столик. Она лежала на полу, не делая попытки встать, и тихо плакала. Гаррод секунду беспомощно смотрел на жену, потом поднял ее и прижал к себе. Днем по видеофону позвонил Макфарлейн. Руководитель на-Учно-исследовательских работ выглядел бледным и усталым, и только уменьшенные вогнутыми линзами глаза его ярко сияли. Разговор он начал, как всегда справившись об Эстер, но нарочито спокойный тон не мог скрыть владевшего им возбуждения. — Нормально, — ответил Гаррод. — Сейчас идет период адаптации… — Представляю. Между прочим, когда тебя ждать в лаборатории, Эл? — Скоро. На днях, вероятно. Ты звонишь, просто чтобы скоротать время? — Нет. Вообще-то говоря… Гаррода кольнуло предчувствие. — Получилось, да, Тео? Макфарлейн с мрачным видом кивнул. — Мы добились управляемой эмиссии. Самый обыкновенный маятниковый эффект, но с переменной частотой, регулируемой обратной связью в рентгеновском диапазоне. Сейчас мои ребята гоняют кусок медленного стекла, как домашний кинопроектор. Хотят — ускорят до часа за минуту, хотят — замедлят почти до полной остановки. — Полный контроль! — Я же говорил — дай мне три месяца, Эл; прошло всего десять недель. — Макфарлейн смутился, словно сболтнув то, о чем предпочитал бы молчать, и Гаррод немедленно понял: если бы не его эгоистические попытки добиться успеха самому, Эстер не потеряла бы зрение. Вина и ответственность лежали на нем, и только на нем. — Поздравляю, Тео. Макфарлейн кивнул. — Я думал, что буду ликовать. Ретардит теперь безупречен. Заданный период задержки — вот что его ограничивало. Отныне простой кусок медленного стекла превосходит самые дорогие кинокамеры. Все прежнее бледнеет по сравнению с тем, что нас ждет впереди. — Так чем же ты недоволен, Тео? — Я только что понял, что никогда больше не буду по-настоящему один. — Не мучь себя, — тихо проговорил Гаррод. — Нам всем придется с этим свыкнуться.

Весть о том, что Эстер снова будет видеть — хотя и совершенно необычным способом, — пришла в день, который был уже расписан Гарродом до минуты. Первым в то утро он принимал Чарльза Мэнстона: они собирались обсудить «широкий круг проблем, касающихся связей с общественностью». Мэнстон был высок и тощ, с орлиным профилем и небрежно висящими прядями черных волос. В одежде он отдавал предпочтение сугубо английскому стилю «вплоть до темно-синих галстуков в белый горошек» и говорил с акцентом, который Гаррод про себя называл среднеатлантическим. Некогда Мэнстон был маститым журналистом, а теперь умело и энергично руководил отделом по связям с общественностью. — Это продолжается год, если не больше, — сказал он, силясь вернуть к жизни сигарету с золотым мундштуком. — Общественное мнение восстает против наших изделий. Гаррод перебирал газетные вырезки и записи передач, которые положил перед ним Мэнстон. — А вы не сгущаете краски? Вы уверены, что существует такой зверь, как общественное мнение? — Не только существует, но и очень силен. Поверьте, Элбан. Если он на твоей стороне — прекрасно, если враждебен — беды не миновать. — Мэнстон протянул Гарроду листок. — Вот как нас воспринимают, судя по этим статьям. Почти шестьдесят процентов публикаций направлены против ретардита и изделий на его основе, еще двенадцать процентов содержат недружественные намеки. Это как раз то, что мы называем плохой прессой, Элбан. Гаррод взглянул на таблицу с цифрами, но привычка Мэнстона звать его полным именем напомнила об Эстер и о сообщении, полученном от Эрика Хьюберта. Операция прошла успешно, к Эстер снова вернется зрение — если считать зрением то, что так внезапно предложил хирург. — Вот более подробная статистика, — продолжал Мэнстон. — масса забастовок и других выступлений профсоюзов: они не желают, чтобы на заводах устанавливали мониторы из медленного стекла. Масса протестов борцов за гражданские права против решения правительства оборудовать все виды наземного транспорта контрольными панелями из ретардита. Да еще эта Лига защиты частной жизни — она только что родилась, но ее влияние растет с каждым… — Что вы предлагаете? — перебил Гаррод. — Придется пойти на расходы. Мы можем развернуть кампанию по ориентации общественного мнения, но понадобится не меньше миллиона. Еще минут двадцать Мэнстон развивал свой план подготовительных мероприятий к проведению такой кампании. Гаррод, слушая в полуха, одобрил всю программу, и Мэнстон, исполненный благодарности и энтузиазма, устремился к выходу. У Гаррода осталось впечатление, что выскажись все газеты в поддержку ретардита, глава отдела по связям с общественностью все равно убедил бы его выложить миллион — чтобы удержаться на гребне успеха. И хотя миллион теперь значил для Гаррода меньше, чем один-единственный доллар в далеком детстве, он так и не смог до конца преодолеть отношение к деньгам, воспитанное в нем годами жизни со скрягой-дядюшкой там, в Барлоу, штат Орегон. Каждый раз, выписывая чек на солидную сумму или утверждая крупные ассигнования, он представлял лицо дяди, серое от дурных предчувствий. Следующей была встреча с Шикертом, главой отделения жидких светокрасителей. Отделение выпускало тиксотропную эмульсию, состоявшую из прозрачного полимера и частиц измельченного медленного стекла с периодом задержки от нескольких часов до недели. Применялась эта краска в основном архитекторами: ночью покрытые ею здания испускали мягкий, нежный свет. Но неожиданно измельченный ретардит стал пользоваться большим спросом у других изготовителей красок. Викерт предлагал построить новый завод; который позволил бы увеличить производство ретардита на тысячу тонн в неделю. И снова Гаррод позволил уговорить себя, меж тем как мысли его были далеко. Наконец, взглянув на часы, он увидел, что менее чем через час ему отправляться в Лос-Анджелес, и с облегчением покинул контору. — Поначалу возможны неприятные ощущения, — сказал Эрик Хьюберт, — зато миссис Гаррод снова видит. — Уже! — Гаррод с трудом находил слова, чтобы выразить хаос завладевших им чувств. — Я… Я весьма признателен. Хьюберт нежно водил пальцем по границе пушистого клина искусственных волос — парик придавал ему сходство с розовым пластмассовым Мефистофелем. — Сама по себе операция была несложной, поскольку переднюю камеру глаза мы предварительно закрыли инертной коллоидной пленкой. Это позволило удалить сумку хрусталика и сделать прорези в роговице без потери… Простите, вам тяжело слушать? — Ничего, ничего. — Беда нашей профессии — нельзя похвастаться своей работой. Глаз — удивительно прочный орган, но люди, особенно мужчины, не могут слышать о подробностях даже самой простой операции. Люди, в сущности; и есть их глаза. Мы подсознательно ощущаем, что сетчатка — это продолжение мозга, а потому… — Могу я увидеть жену? — Разумеется. — Хьюберт даже не сделал попытки встать со стула и принялся перекладывать стопки бумаг. — Прежде чем мы пойдем к миссис Гаррод, я хочу объяснить, что от вас потребуется. — Не понимаю. — Гаррод ощутил беспокойство. — Я пытался убедить миссис Гаррод, что гораздо удобнее были бы ежедневные визиты опытной сестры, сведущей в офтальмологии. Но она и слышать об этом не желает. — Хьюберт устремил на Гаррода спокойный, оценивающий взгляд. Она хочет, чтобы каждое утро диски ей меняли вы. — О, — Гаррода передернуло. — Что же мне придется делать? — Ничего сложного, вы отлично справитесь, — сказал Хьюберт мягко, и Гаррод вдруг почувствовал отвращение к самому себе за то, что позволил нелепой внешности хирурга повлиять на его, Гаррода, мнение об этом человеке. — Вот эти диски. Он открыл плоский футляр и показал Гарроду маленькие стеклянные пластинки, лежавшие парами. Диски диаметром менее сантиметра с загнутыми вверх стеклянными хвостиками — крохотные полупрозрачные сковородки. Одни диски были угольно-черными, другие излучали свет различных оттенков. Губы хирурга дрогнули в улыбке. — Не мне объяснять вам, что это за материал. Эти ретардито-вые диски имеют различное время задержки — один день, два или три дня. Один день — минимальный период, потому что открывать прорези в роговице чаще одного раза в двадцать четыре часа не рекомендуется. Для замены дисков нужно смочить глаза вашей жены смесью анестезирующего средства и фиксатора и, взявшись за выступы, плавным скользящим движением извлечь старые диски из прорезей. Затем вставить новые диски и выдавить на прорези немного защитного геля. Все это сложно лишь на первый взгляд. Прежде чем миссис Гаррод выйдет из клиники вы несколько раз проделаете эту процедуру под нашим наблюдением. Со временем она покажется вам пустяковой. Гаррод наклонил голову. — Так к моей жене вернется настоящее зрение? — Настоящее: с той, разумеется, оговоркой, что она увидит все на день, два или три позже — смотря по тому, какими дисками пользуется. — Хотел бы я знать, как сравнить это с обычным зрением. — Важнее сравнить это с полной слепотой, мистер Гаррод, — твердо сказал Хьюберт. — Извините меня, не думайте, что я не ценю сделанное вами. Это не так. Как восприняла новость Эстер? — Прекрасно. Она говорит, что любила смотреть телевизор; сейчас у нее снова появилась такая возможность. Гаррод нахмурился. — А звук? — Звук можно записать и проигрывать синхронно с изображением которое она видит. — Хьюберт заговорил с подъемом. — Подобная операция поможет многим, и, вполне вероятно, когда-нибудь появятся телестудии, передающие звук по специальному каналу ровно через сутки после изображения. Тогда самый обычный стереовизор при пустяковой переделке звукового тракта… Гаррод отвлекся — он свыкался с мыслью, что его жена снова будет видеть. Эстер ослепла почти год назад, и тех пор они проводили вместе каждый вечер и выходили из дома раз шесть, не больше. Гарроду казалось, что столетия просидел в тусклых сумерках библиотеки, пересказывая Эстер события бесконечных телепередач. — Какой интересный голос! — говорила Эстер. — Он подходит актеру? А бывало иначе. Она опережала ответ Гаррода и длинно рассказывала, каким представляется ей владелец того или иного голоса, а потом требовала, чтобы Гаррод подтвердил ее правоту. И почти всегда ошибалась — даже в тех случаях, когда, как подозревал Гаррод, могла бы описать говорящего по памяти. Она принимала его поправки с благосклонной, слегка печальной улыбкой, дарующей прощение за то, что он ослепил ее, и прощение это еще крепче связывало его по рукам и ногам. Иногда же Эстер говорила слова, нота прощения в которых звенела с устрашающей силой, вызывая у Гаррода приступ удушья. Вот что произносила она, сияя лицом: — Уверена, декорации, которые я придумала для этой пьесы, гораздо лучше тех, что вынуждены видеть зрители. Теперь, впрочем, Эстер сможет сама дать пищу своим глазам, и он вздохнет свободней. — Если угодно, мы можем пойти к миссис Гаррод, — сказал Хьюберт. Гаррод кивнул и последовал за хирургом. Эстер сидела в постели в просторной комнате, наполненной косыми колоннами солнечного света. Ее глаза были прикрыты массивными, со щитками по краям, очками. Лицо, выражавшее глубокую сосредоточенность, оставалось неподвижным — по-видимому она не слышала их шагов. Гаррод подошел к постели и, решив, что ему следует привыкать к последствиям этой необыкновенной операции, заглянул в лицо жены. За стеклами очков мигали красивые голубые глаза. Глаза незнакомого человека. Он невольно сделал шаг назад и заметил, что они не отреагировали на его присутствие. — Мне следовало предупредить вас, — прошептал Хьюберт. — Миссис Гаррод не пожелала носить темные очки. На ней ретардитовые стекла, запечатлевшие глаза другого человека. — Где вы их взяли? — Они есть в продаже. За определенную плату женщины с красивыми глазами соглашаются целый день не снимать ретардитовых очков. Другие, не жалуясь на зрение, носят их в чисто косметических целях. Сетка из ретардита с мелкими ячейками позволяет прекрасно видеть через такие стекла, а глядя на них извне, вы увидите глаза выбранной формы и цвета. Неужели вы таких не замечали? — Боюсь, что нет. Я, знаете ли, в последнее время не часто бывал на людях. — Гаррод говорил громко, чтобы привлечь внимание Эстер. — Элбан, — отозвалась она сразу и протянула руки. Гаррод сжал теплые сухие пальцы и легко поцеловал ее в губы. Чужие голубые глаза неотрывно и снисходительно смотрели через очки Эстер. Он опустил взгляд. — Как ты себя чувствуешь? — Великолепно! Я снова вижу, Элбан. — Так же, как… Прежде? — Лучше, чем прежде. Оказывается, я была немного близорука. Сейчас я смотрю на океан — это где-то у Пьедрасбланкас-Пойнт — и вижу на целые мили. Я уже забыла, сколько оттенков голубого и зеленого в морской воде… — Голос Эстер затих, рот приоткрылся от удовольствия. В Гарроде проснулась надежда. — Я так рад за тебя, Эстер. Мы пошлем твои диски в любую страну, куда захочешь. Ты побываешь на Бродвее, посмотришь лучшие спектакли, ты сможешь путешествовать… Эстер засмеялась. — Но это означало бы разлуку с тобой, — Мы не будем в разлуке. Ведь на самом деле я всегда буду рядом. — Нет, милый. Я не хочу потратить этот дар на то, чтобы всю оставшуюся жизнь смотреть фильмы о путешествиях. — Пальцы Эстер сомкнулись на его руке. — Мне нужно совсем другое, то, что близко нам обоим. Мы сможем вместе гулять в нашем саду. — Это хорошая мысль, дорогая, но ты не увидишь этот сад. — Увижу, если мы будем выходить каждый день в одно и то время и выбирать всегда одни и те же тропинки. Гарроду показалось, что холодный ветер коснулся его лба. — Но это значит жить во вчерашнем дне. Ты гуляешь в саду, но видишь его таким, каким он был накануне… — Разве это не замечательно? — Эстер поднесла его руку к губам. Он ощутил, тепло ее дыхания. — Ты будешь носить мои Диски, Элбан? Я хочу, чтобы ты никогда с ними не расставался. И тогда мы всегда будем вместе. Гаррод попытался отнять руку, но Эстер держала крепко. — Обещай мне, Элбан, — ее голос звенел и ломался. — Обе-щай, что разделишь со мной свою жизнь. — Успокойся, — сказал Гаррод. — Все будет, как ты хочешь. Он оторвал глаза от пальцев, яростно впившихся в его руку, и заглянул в лицо Эстер. Голубые глаза незнакомки смотрели на него с безмятежным и равнодушным довольством.

Сенатор Джерри Уэскотт был убит в два часа тридцать три минуты на пустынной дороге в нескольких милях к северу от Бин-гхэма, штат Мэн. Точное время смерти удалось определить благодаря тому, что орудием убийства послужила мощная лазерная пушка, превратившая в пар чуть ли не весь автомобиль, в котором ехал сенатор. Убийца выбрал место, где дорога ныряет в глубокую лощину, поэтому вспышки никто из находящихся поблизости не увидел, но ее засек военный спутник наблюдения «Окосм-П» и немедленно передал информацию на подземную станцию слежения. Оттуда сигнал поступил в Пентагон, а несколько позже, но не более чем через час, были уведомлены и гражданские власти. Лазерная пушка весьма эффективна и при этом сжигает все подряд. По мнению экспертов, преступник выбрал именно это оружие, чтобы наверняка уничтожить ретардитовые контрольные панели и все другие устройства из медленного стекла, установленные на автомобиле. Преступный мир довольно быстро усвоил, что не следует попадать в поле зрения любого осколка медленного стекла, пусть даже ночью, пусть даже на большом расстоянии, поскольку стекло это может быть «опрошено» с помощью специальных оптических методов. Теперь же, когда появилась возможность воспроизводить записанное на ретардите изображение в любой момент, не ожидая, пока истечет номинальный период задержки, такие меры предосторожности стали насущной необходимостью. В данном случае лазер полностью уничтожил все ретардитовые детали машины. Тело сенатора было обуглено до такой степени, что только уцелевший огнестойкий портфель с бумагами позволил сразу идентифицировать труп. Известие об убийстве, зародившись в виде легкого всплеска фотонов в телекамере спутника, распространилось по широковещательной сети связи и через считанные часы приобрело масштабы цунами. Независимо от того, до какой степени это событие можно было предугадать, независимо от того, сколько раз подобное случалось в прошлом, убийство человека, который менее чем через год мог бы стать президентом Соединенных Штатов Америки, привлекло всеобщее внимание.

Стоял лучезарный вечер, но Эстер, гуляя по саду, восхищалась вчерашним дождем. — Как удивительно, Элбан! — Она потянула его за локоть, вынуждая замедлить шаг у группы темно-зеленых кустов. Он вспомнил, что здесь же они останавливались вчера. Эстер нравилось изображать человека с нормальным зрением, приспосабливая движения и жесты к образам, запечатленным в ее дисках накануне. — Я вижу, вокруг меня дождь, — продолжала она, — но ощущаю только тепло солнечных лучей. Солнце — мой зонтик. Гаррод был почти уверен, что Эстер пытается сказать нечто проникновенное или исполненное поэтического чувства, поэтому он ободряюще сжал ее ладонь, стараясь в то же время, чтобы его лицо не попало в поле зрения двух черных дисков, поблескивающих на отвороте ее жакета. Он уже успел убедиться, что выражение нетерпения или недовольства, зарегистрированное глазами-протезами Эстер, но доходящее до ее сознания лишь через двадцать четыре часа, портило их отношения в большей степени, чем стихийная ссора. — Пора возвращаться, — сказал он. — Вот-вот подадут обед. — Еще минутку. Вчера мы подошли к бассейну, чтобы я увидела пузыри на воде. — Хорошо, хорошо. — Гаррод подвел ее к краю длинного водоема, облицованного бирюзовым кафелем. Несколько секунд Эстер стояла у кромки, потом наклонилась над их отражениями. Глядя вниз на гладкую поверхность воды, Гаррод мог видеть за стеклами очков Эстер те же огромные голубые глаза незнакомки. Вблизи них — так казалось из-за искаженных пропорций отражения — виднелись два черных как ночь пятна, ее окна в мир, но окна, способные передать ей образы этого мира только через сутки. Рядом скорчилось и подрагивало его собственное отражение — черные провалы вместо глаз, как деталь написанной маслом картины, увеличенная до размеров, обнажающих все ее несовершенства. «Там, внизу, — истинный я, — подумал Гаррод. — А здесь — мое отражение». Он дышал глубоко, но воздух, казалось, не попадал в легкие. Сердце распухло, как подушка, мягко и глухо завозилось в грудной клетке, вызывая удушье. — Пора, — скомандовала Эстер. — Идем. Они пошли к дому, затканному плющом, где их ждала вечерняя трапеза. Эстер по обыкновение съела немного салата из крабов — она предпочитала постоянное меню и не жаловала разнообразия в пище, которое нарушало повторяемость вчерашних образов. Гаррод едва прикоснулся к еде и встал. Эстер сняла с лацкана диски и вручила их мужу. Он принял от нее пластмассовую рамку и направился в лабораторию, чтобы приготовить все для вечерней телепередачи. В углу лаборатории стоял старомодный телевизор с большим экраном, а рядом располагались магнитофон и автоматическое устройство переключения каналов, выбирающее программы в соответствии с заранее высказанными Эстер пожеланиями. Диски-глаза Гаррод поместил на специальной подставке перед экраном. Там же лежали очки — с виду обычные, но на самом деле вместо линз в них были вставлены диски из медленного стекла толщиной в двадцать четыре часа. Эти очки предназначались ему. Гаррод заменил свои очки точно такой же парой и включил телевизор, магнитофон и переключатель каналов. Взяв кассету с лентой и очки со вчерашней записью, он пошел в библиотеку. Там, сидя в своем любимом мягком кресле с высокой спинкой, его ожидала Эстер. Надев очки, он увидел последние известия, которые транслировались ровно сутки назад. Он вставил кассету в магнитофон, отрегулировал синхронизацию звука с изображением и сел рядом с женой. Начался очередной домашний вечер. Обычно Гаррод мог с полным равнодушием воспринимать передачу новостей суточной давности. Но сегодня, когда утреннее сообщение об убийстве сенатора Уэскотта еще не потускнело в памяти, это было мучительным испытанием. Вчерашний день был столь же далек, безвозвратен и не нужен, как пунические войны. Но именно во вчерашнем дне он жил по воле своей жены. Гаррод сидел, стиснув кулаки, и вспоминал тот единственный случай, когда месяц назад он попытался освободиться. Эстер, крича от боли, вырвала из глаз диски и день за днем оставалась слепой, пока не добилась от него обещания восстановить прежнюю степень их близости. Он снова почувствовал, что ему не хватает воздуха и заставил себя дышать глубоко и ритмично. Прошло около часа, когда Макгилл, их дворецкий, бесшумно вошел в библиотеку и сообщил Гарроду о срочном звонке из Огасты. Гаррод взглянул на безмятежное лицо жены. — Вы же знаете, я не отвечаю на деловые звонки в это время. Пусть этим займется мистер Фуэнте. — Мистер Фуэнте уже говорил с Огастой, мистер Гаррод. Именно он дал ожидающему ответа господину ваш номер. Мистер Фуэнте просил передать, что дело требует вашего личного участия. — Почтительное отношение к Эстер заставляло дворецкого говорить тихо, но его круглое румяное лицо выражало настойчивость. — В таком случае… — Гаррод поднялся с кресла, обрадованный неожиданной возможностью прервать унизительную процедуру, снял очки и спустился в кабинет на первом этаже. С экрана видеофона смотрел мужчина мощного сложения в дорогом костюме. Бросались в глаза яростный взгляд и эффектная белая прядь в волосах. — Мистер Гаррод, — сказал мужчина. — Я — Миллер Поб-джой, начальник полицейского управления штата Мэн. У Гаррода было ощущение, что это имя он уже слышал сегодня, но не помнил, при каких обстоятельствах. — Чем могу быть полезен? — Многим, я полагаю. Мне поручено вести расследование убийства сенатора Уэскотта, и я прошу вашего содействия. — В расследовании убийства? Не понимаю, чем я могу вам помочь. Побджой улыбнулся, показав очень белые, чуть неровные зубы. — Не скромничайте, мистер Гаррод. Насколько я знаю, после Шерлока Холмса вы самый знаменитый детектив-любитель. — Именно любитель, мистер Побджой. Дело моего тестя касалось нашей семьи, и только. — Я понимаю, вы не сыщик. Это была шутка. Причина моего звонка… Канал защищен от перехвата? Гаррод кивнул. — Да. Если угодно, у меня есть защитная накидка, модель 183. — Думаю в этом нет необходимости. Нам удалось найти осколки ретардитовой контрольной панели автомобиля, в котором ехал сенатор. Мы хотим собрать группу экспертов и предложить им выяснить, не содержится ли в осколках какой-либо информации об убийце или убийцах. — Осколки? — Гаррод почувствовал, что в нем проснулся интерес. — Какие осколки? Насколько я понял из сообщений, автомобиль превращен в лужу металла. — В том-то и загвоздка, что мы сами толком не знаем, что нашли. Есть несколько кусков оплавленного металла, и мы предполагаем, что в одном из них заключена ретардитовая панель. Эксперты считают, что разрезать металл опасно, поскольку механические напряжения могут разрушить стекло. — Это ничего не изменит, — живо сказал Гаррод. — Если ретардитовая панель соприкасалась с раскаленным добела металлом, весь набор внутренних напряжений разрушен. Информация в таком случае стерта. — Неизвестно, до какой температуры был нагрет металл. Мы не знаем даже, был ли он расплавлен, когда эти образцы приняли теперешнюю форму. Ведь на них действовала и сила взрыва. — Тем не менее я утверждаю, что информация не сохранилась. — Может ли ученый делать столь решительный вывод, даже не взглянув на объект исследований? — Побджой наклонился вперед, нетерпеливо ожидая ответа. — Нет, разумеется. — Так вы посмотрите образцы? Гаррод вздохнул. — Хорошо. Пришлите их ко мне в портстонскую лабораторию. — К моему сожалению, мистер Гаррод, вам придется приехать сюда. Мы не можем вывозить материалы следствия за пределы штата. — К моему сожалению, я не вижу возможности уделить этому делу столько времени… — Опасность велика, мистер Гаррод. Политические убийства уже нанесли стране огромный ущерб. Гаррод вспомнил, с каким жаром Джерри Уэскотт защищал свой проект социальных реформ, как ненавидел он несправедливость, порожденную неравенством. Гнев, вызванный безвременной смертью сенатора, весь день подспудно владел сознанием Гаррода, но неожиданно на это чувство наложилось совершенно новое соображение. «Ведь мне придется ехать туда без Эстер». — Хорошо, я попробую вам помочь, — сказал он вслух. — Где мы встретимся? Когда разговор закончился и экран потух, он с минуту стоял, неотрывно глядя в его поддельную серую глубину. Сначала им овладело детское ликование, но вскоре сама сила его реакции породила отрезвляющий вопрос: «Почему я позволил Эстер закабалить себя?» Гаррод подумал, что самая надежная тюрьма — та, двери которой не заперты, если только заключенный не смеет распахнуть эти двери и выйти на волю. В чем его, Гаррода, вина? В том лишь, что он забыл о существовании запасного ключа от лаборатории. Но если взрослый человек недвусмысленно предостерегает другого взрослого человека… — Так ты едешь в Огасту, — раздался голос Эстер за его спиной. Он обернулся. — Я не смог найти отговорки. — Знаю милый. Я слышала, что говорил мистер Побджой. Гаррода удивила спокойная интонация ее голоса. — Ты не против? — Нет, если ты возьмешь меня с собой. — Об этом не может быть и речи, — твердо сказал он. — Мне придется работать, разъезжать… — Я понимаю, что буду тебе помехой, если поеду сама. — Эстер улыбнулась и протянула руку. — Но как же в таком случае… — Гаррод остановился на полуслове, увидев на ее ладони плоский футляр — один из тех, в которых хранились запасные комплекты дисков. Да, в одиночестве он не останется.

Самолет взлетел ранним ясным утром, заложил вираж над Портстоном и, набирая высоту, взял курс на восток. — Придется лететь низко, — напомнил Лу Нэш по внутренней связи. — Коммерческие трассы все еще закрыты для нас. — Я уже слышал это, Лу, не беспокойтесь, — сказал Гаррод, вспоминая наказание, назначенное авиаинспекцией за безумный рывок в Мейкон. С тех пор прошла вечность. — При такой высоте и малой скорости полет обходится дороже. — Я же сказал, не волнуйтесь, — Гаррод улыбнулся, понимая, что Нэш беспокоится не о расходах, а о том, что ему не придется дать волю этому снаряду с обитым мягкой кожей нутром. Гаррод откинулся в кресле и стал наблюдать за кукольным миром, проплывавшим внизу. Заметив, что пластмассовая рамка с дисками Эстер, приколотая к лацкану пиджака, располагалась ниже уровня иллюминаторов, он снял прибор, включающий в себя и микромагнитофон, и пристроил его на нижней кромке окна, чтобы бдительные черные кружки смотрели наружу. «Желаю приятно провести аремя», — подумал он. — Еще один! — В скрытые динамики ворвался возбужденный голос пилота. — Что там? — Гаррод глянул вниз на панораму рыжевато-коричневых холмов в крапинках кустарника, которую пересекало одинокое шоссе. Ничего необычного. — Они опыляют посевы с высоты двух тысяч футов. Неопытный глаз Гаррода тщетно пытался отыскать что-либо похожее на самолет. — Но здесь нет никаких посевов. — В том-то и фокус. За последний месяц я трижды видел их за такой работой. Самолет накренился на правый борт, давая возможность разглядеть большее пространство, и неожиданно Гаррод увидел крошечный блестящий крестик далеко внизу. Крестик двигался перпендикулярно их курсу, за ним тянулся белый перистый след. Вдруг след оборвался. — Он нас заметил, — сказал Нэш. — Они всегда прекращают опрыскивать, когда замечают другой самолет. — Две тысячи футов — высоковато для такой работы, вам не кажется? С какой высоты обычно производят опыление? — На бреющем. Вы правы, это тоже странно. — Просто испытывают новый распылитель. — Но… — Лу, — строго сказал Гаррод, — на нашем самолете слишком много автоматики. Вам просто нечем заняться. Либо беритесь за штурвал сами, либо разгадывайте кроссворд. Нэш пробормотал что-то вполголоса и впал в молчание до конца полета. Гаррод, который накануне провозился со сборами и лег поздно, дремал, пил кофе и снова дремал, пока встроенный в переборку видеофон не засигналил мелодичным звоном, требуя внимания. На экране появилось горбоносое лицо Мэнстона, руководителя отдела по связям с общественностью. — Доброе утро, Элбан, — сказал Мэнстон со своим обычным британо-американским произношением. — Вы видели утренние газеты? — У меня не было времени. — Ваше имя снова на первой полосе. Гаррод напрягся. — По какому поводу? — Судя по заголовкам, вы летите в Огасту в полной уверенности, что после изучения остатков автомобиля сможете назвать убийцу сенатора Уэскотта. — Что! — Газеты полны намеков, что вы разработали новый метод извлечения информации из разбитого или оплавленного медленного стекла. — Но это сущий бред! Я говорил Побджою, что вся информация… — Гаррод перевел дух. — Чарльз, вы вчера делали какие-нибудь заявления для прессы на этот счет? Мэнстон поправил свой синий в горошек галстук и обидчиво поджал губы. — Прощу вас, Элбан. — Значит, это Побджой. — Хотите, чтобы я опубликовал опровержение? Гаррод покачал головой. — Нет, пусть все идет своим чередом. Я поговорю с Побджоем при встрече. Спасибо, что сообщили мне. Гаррод отключил видеофон. Откинувшись в кресле, он попытался снова задремать, но в плавное течение мыслей вплеталась тревожная нить, нарушая покой подобно тому как блестящая змейка, пересекающая заводь, пускает рябь по ее недвижному прежде зеркалу. Последний год, прожитый рядом с Эстер, сделал его чрезвычайно чувствительным к определенным вещам, и сейчас он ощущал, что им явно манипулируют, используют его в чьих-то интересах. Сделанные Побджоем заявления прессе были не просто необдуманными, они находились в вопиющем противоречии с главной мыслью, которую Гаррод высказал в единственной их беседе. Побджой не производил впечатления человека, который станет действовать наобум, без тщательно обдуманного плана. Но что он надеялся выиграть, поступая таким образом? В полдень сверкающий, как новенькая монета, самолет Гаррода коснулся посадочной полосы. Пока он подруливал к месту высадки для частных машин, Гаррод взглянул в иллюминатор и увидел привычную уже группу репортеров и фотокорреспондентов. Кое-кто держал ретардитовые панели, в руках у других были обычные фотоаппараты, что отражало борьбу между различными фракциями профсоюза фотожурналистов. В последний момент Гаррод вспомнил о дисках Эстер и вновь приколол их к лацкану. Когда он спустился по трапу, репортеры бросились к самолету, но были остановлены внушительным отрядом полиции. Перед Гарродом выросла мощная высокая фигура Миллера Побджоя в темно-синем шелковом костюме. — Примите мои извинения за эту толпу, — непринужденно сказал тот, пожимая руку Гаррода. — Мы сию же минуту уезжаем отсюда. — Он подал знак, и рядом с самолетом появился длинный черный автомобиль. Через мгновение Гаррод уже сидел внутри, и лимузин катил к воротам аэропорта. — Вы, я полагаю, привыкли к почестям, воздаваемым знаменитостям? — Не такая уж я знаменитость, — ответил Гаррод и тут же выпалил: — Зачем вам понадобилось кормить газетчиков всей этой ахинеей? — Ахинеей? — Побджой озадаченно наморщил лоб. — Будто я уверен, что определю убийцу, используя новый метод извлечения информации из ретардита. Лоб Побджоя разгладился до шелковистого блеска молодого каштана. — Ах вот вы о чем! Кто-то из нашего пресс-отдела проявил излишнюю прыть. Это бывает, сами знаете. — Представьте, не знаю. Мой управляющий по связям с общественностью уволил бы любого своего сотрудника, позволившего себе подобную выходку. После чего я уволил бы управляющего за то, что он это допустил. Побджой пожал плечами. — Кто-то увлекся, потерял голову, только и всего. Надо же было случиться, что Уэскотта убили именно здесь, в нашем штате. Ведь единственная тому причина — регулярные наезды сенатора в Мэн на охоту и рыбную ловлю. Понятно, что все стараются проявить усердие. Как ни странно, доводы Побджоя показались Гарроду неубедительными, но он решил предоставить события их естественному ходу. По пути из аэропорта в город он выяснил, что его партнерами по экспертному совету будут некто Джилкрайст из ФБР и руководитель одной из исследовательских лабораторий военного ведомства, временно откомандированный в Огасту для участия в расследовании. Им оказался полковник Джон Маннхейм — один из немногих военных, с которыми Гаррод встречался на коктейлях и болтал о том о сем. К тому же Маннхейм был — мысль об этом заставила сердце Гаррода учащенно забиться — непосредственным начальником той самой девицы восточного облика с серебристыми губами, которая, не пошевельнув пальцем, на целый день лишила Гаррода душевного равновесия. Он уже открыл рот, чтобы спросить, привез ли полковник с собой кого-либо из секретарей, но вспомнил об устройстве для записи изображения и звука приколотом к лацкану. Рука непроизвольно поднялась и ощупала гладкую пластмассу. — Забавная штучка, — улыбнулся Побджой. — Камера? — Вроде того. Куда мы едем? — В гостиницу. — Я думал, мы сразу направимся в полицейское управление. — Вам надо принять душ и позавтракать, — Побджой снова улыбнулся. — На пустой желудок человек соображает не в полную силу, вы согласны? Гаррод неопределенно пожал плечами. Снова вернулось ощущение, что им манипулируют. — Вы позаботились о помещении и лабораторном оборудовании? — Все предусмотрено, мистер Гаррод. Вы познакомитесь с другими экспертами, и сразу после завтрака мы все отправимся в Бингхэм, чтобы вы смогли увидеть место убийства своими глазами. — Какая от этого польза? — Трудно сказать заранее, какую пользу мы извлечем из такого осмотра, но это естественный отправной пункт любого расследования убийства. — Побджой стал разглядывать улицу, по которой проезжала машина. — Иначе трудно уяснить картину событий. Относительное расположение жертвы и преступника, углы… А вот и наша гостиница — не хотите выпить чего-нибудь, перед тем как сесть за стол? Очередная группа репортеров топталась на тротуаре у здания гостиницы, и снова их сдерживал полицейский кордон. Побджой дружески махнул рукой в сторону газетчиков, одновременно увлекая Гаррода в вестибюль. — Регистрация не нужна, — сказал Побджой, — я позаботился обо всех мелочах. Ваш багаж уже прибыл. Они прошли по роскошному ковру, поднялись в лифте на третий этаж и оказались в просторной, залитой солнцем комнате, обитой бледно-зеленым шелком, которая могла бы служить залом собраний привилегированного клуба. Гаррод увидел стол, накрытый персон на двадцать. В углу был оборудован бар, там-сям небольшими группами стояли мужчины — по виду правительственные чиновники и полицейское начальство. Гаррод сразу узнал Джона Маннхейма, чувствующего себя не в своей тарелке в темном деловом костюме. Побджой принес Гарроду водку с тоником и представил его присутствующим. Единственный, о ком Гарроду приходилось слышать, был Хорейс Джилкрайст, судебный эксперт из ФБР. Им оказался мужчина с короткими, зачесанными вперед волосами песочного цвета и напряженным лицом человека, который слегка глуховат, но не намерен пропустить ни единого слова собеседника. Гаррод приканчивал вторую порцию крепчайшего напитка, и на него уже спускалось ощущение нереальности окружающего, когда он очутился рядом с Джоном Маннхеймом. Он отвел полковника в сторону. — Что здесь происходит, Джон? Меня не оставляет чувство, будто я принимаю участие в спектакле. — Так оно и есть, Эл. — Что вы имеете в виду? На обветренном лице Маннхейма появилась усмешка. — Ровным счетом ничего. — Вы что-то скрываете. — Эл, вы не хуже меня знаете, что для расследования убийства не собирают такую компанию. — Господа, прошу к столу, — объявил Побджой, постукивая ложкой о стакан. За длинным столом Джон Маннхейм оказался напротив Гаррода, однако для доверительной беседы расстояние было великовато. Гаррод несколько раз пытался поймать его взгляд, но полковник пил бокал за бокалом и оживленно переговаривался с сидящими по обе стороны. Гаррод ответил на два-три вопроса своих соседей и как мог постарался скрыть раздражение всем происходящим. Задумчиво мешая ложечкой кофе, он вдруг заметил, что в комнату вошла женщина и, склонившись над плечом полковника, шепчет ему что-то на ухо. Гаррод поднял глаза и почувствовал, что у него пересохло в горле. Он узнал иссиня-черные волосы и серебристые губы Джейн Уэйсон. В то же мгновение она выпрямилась, и ее взгляд устремился к нему с откровенностью, лишившей его последних сил. Строгое выражение красивого лица на долю секунды смягчилось, и она быстро отошла от стола. Гаррод глядел ей вслед, исполненный окрыляющей уверенности, что он потряс Джейн Уэйсон не меньше, чем она его. Прошла долгая минута, прежде чем он вспомнил о глазах Эстер, пришпиленных к его костюму, и вновь рука невольно поднялась, чтобы закрыть недремлющие блестящие диски. Приняв душ и переодевшись, Гаррод присоединился к Ман-нхейму, Джилкрайсту и Побджою, чтобы ехать в Бингхэм для осмотра места преступления. После сытной еды всех клонило ко сну, говорили мало. Длинный автомобиль увяз в плотном потоке машин, идущих на север. Гаррод не переставал думать о Джейн Уэйсон, ее лицо в мерцающем ореоле стояло перед его глазами, и только мили через три он обратил внимание на многочисленные бригады рабочих, которые заменяли придорожные осветительные панели из медленного стекла. — Что здесь происходит? — Гаррод тронул колено Побджоя и кивнул на машину с телескопической мачтой. — А, вы об этом, — Побджой усмехнулся. — У нас в штате очень активная секция Лиги защиты частной жизни. Иногда по ночам ее члены выезжают на автомобилях с откидным верхом и стреляют по ретардитовым фонарям из охотничьих ружей. — Но это погасит фонарь лишь на несколько часов, пока свет снова не пройдет сквозь стекло. Побджой покачал головой. — Если в материале появилась трещина, он считается опасным и фонари подлежат замене. Таково постановление муниципалитета. — Но это обходится городу в круглую сумму! — Не только нашему городу — пальба по ретардитовым фонарям становится национальным спортом. К тому же, вам и без меня это прекрасно известно, упал спрос на пейзажные окна. — Должен признаться, — сказал Гаррод смущенно, — за последний год я несколько отошел от дел и плохо представляю рыночную ситуацию. — Ваше неведение долго не продлится. Самые оголтелые члены Лиги забрасывают стекландшафты камнями. Более сдержанные гасят их «щекотателями», и гордые домовладельцы остаются с черными окнами. — Что за публика в этой Лиге? — В том-то и дело, что социальный состав очень пестрый. Преподаватели университетов, клерки, таксисты, школьники… Да кто угодно. Откинувшись на мягком сиденье, Гаррод задумчиво глядел перед собой. Его вылазка во внешний мир давала пищу для размышлений: мир этот за окнами его библиотеки продолжал существовать, бороться, изменяться… Мэнстон был прав, говоря, что общественное мнение настроено против ретардита, но и он, как видно, недооценивал стремительно нарастающей мощи этого противодействия. — Лично я не вполне понимаю такую антипатию, — сказал Гаррод. — А вы? — Лично я, — ответил Побджой, — могу сказать, что такой реакции можно было ожидать. — А падение преступности? Рост числа успешно раскрытых преступлений? Или обществу до этого нет дела? — Есть, конечно. — Побджой недобро усмехнулся. — Но ведь все преступления тоже совершаются членами общества. — Никто не любит, когда за ним шпионят, — неожиданно заговорил Джилкрайст. Гаррод открыл рот для ответа, но вспомнил о глазах и ушах Эстер на его лацкане, о ненавистном своем жребии. Тишина воцарилась в автомобиле и не нарушалась почти всю дорогу, пока мощная машина легко преодолевала крутые петли шоссе, ведущего в край гор и озер. — Когда начнете терять деньги на ретардите, — вдруг сказал Побджой бодрым голосом, — попробуйте вложить их в это дело. Гаррод открыл глаза и глянул в окно. Они проезжали мимо ворот туристического центра. На ограде свежей краской сияло объявление: «Холмы медового месяца — сто акров безмятежной земли. Гарантируется полное отсутствие ретардита». Он снова закрыл глаза и подумал, что в мире медленного стекла естественный порядок вещей вывернут наизнанку: легенда порождает событие. Один из первых анекдотов, возникших после появления ретардита, рассказывал о торговце, который отдал паре молодоженов пейзажное стекло за смехотворно низкую цену, а через неделю явился к ним в дом и заменил стекло еще лучшим — вовсе бесплатно. Простаки-молодожены были счастливы, не ведая, что ретардит впускает в себя свет с обеих сторон и что их старые окна с успехом демонстрируются на холостяцких пирушках. При всей наивности этой истории она иллюстрирует глубоко укоренившийся в людях страх быть увиденными в тот момент, когда по вполне разумным биологическим и социальным причинам они стремятся к уединению. Автомобиль сделал короткую остановку в Бингхэме, где членов экспертного совета представили руководству полиции округа, после чего все выпили по чашке кофе. К месту происшествия добрались на склоне дня. Часть дороги и окружающие холмы были огорожены толстыми веревками, но сожженную машину уже убрали, и о случившемся напоминали только глубокие шрамы, проплавленные в земле. К Гарроду вернулось убеждение, что расследование обречено на неудачу. Почти час под пристальными взглядами репортеров, которых внутрь ограды не пускали, он слонялся по этому участку шоссе, подбирая застывшие капли металла. Как он и думал, вся эта процедура, включая короткую лекцию Побджоя о возможном типе и расположении лазерной пушки, была бесполезной. Гаррод выразил свое растущее раздражение тем, что сел на выступ скалы и устремил взор в небо. Высоко, в полной тишине, небесную синь пересекал маленький белый самолет. Такие машины обычно опыляют посевы. На обратном пути в Огасту кто-то включил радио и настроился на последние известия. Два сообщения заинтересовали Гаррода. Одно касалось заявления прокурора штата о значительном прогрессе в расследовании убийства сенатора Уэскотта, в другом говорилось о начале давно ожидаемой забастовки почтовых работников. В знак протеста против установки мониторов из ретардита в пунктах сортировки обработка и доставка почты прекращались. Гаррод решительно повернулся к Побджою. — О каком прогрессе идет речь? — Я ничего не говорил о прогрессе, — возразил Побджой. — Опять это энтузиаст из пресс-отдела? — Вполне возможно. Вы же знаете их манеру. Гаррод фыркнул и хотел было снова высказаться по поводу порядков в пресс-отделе окружной прокуратуры, но в этот момент его осенило, что объявленная забастовка почтовых работников коснется и его лично. С Эстер они условились, что он будет посылать ей диски ежевечерней стратосферной курьерской почтой, чтобы на следующее утро перед завтраком сестра могла вставить их в роговицу. Навязывая Гарроду этот план, Эстер устроила сцену, и он не сдержался, выказал раздражение. Теперь было особенно важно продемонстрировать стремление найти другой способ связи. Гаррод вынул из кармана радиотелефон и набрал код Лу Нэша. Тот откликнулся сразу. — Мистер Гаррод? — Лу, объявлена забастовка на почте. Вам придется поработать почтальоном, пока я в Огасте. — Хорошо, мистер Гаррод. — Придется каждый вечер летать в Портстон, а утром возвращаться. — Не вижу затруднений, кроме, пожалуй, этих ограничений скорости и высоты полета. Аэродром Портстона в полночь закрывается, так что я буду вылетать из Огасты не позднее девятнадцати ноль-ноль. Гаррод хотел было сказать, что готов заплатить любую сумму за круглосуточную работу аэродрома, но вдруг им овладело столь несвойственное ему желание слукавить. Он велел Нэшу прийти в гостиницу к шести часам и откинулся в кресле с приятным чувством вины. Вечер на свободе, да еще в чужом городе. Эстер захочет узнать, почему он не носил ее диски, а он ответит, что ее глаза, предназначенные для этого дня, вбирали в себя подробности полета Нэша в Портстон. Не может же она втиснуть лишние шесть часов зрения в двадцатичетырехчасовые сутки. Оставалось решить куда потратить эти подаренные судьбой часы, часы свободы. Гаррод прикинул несколько вариантов, включая театр и возможность напиться до потери сознания, но понял, что пытается обмануть себя, а если уж он собрался обвести вокруг пальца жену, то важно остаться честным с самим собой. В этот вечер он намерен приложить все усилия, чтобы — при благоприятных обстоятельствах — остаться наедине со среброгубой секретаршей Джона Маннхейма. Гаррод приколол рамку с дисками к отвороту Лу Нэша, улыбнулся на прощанье черным бусинкам и посмотрел вслед пилоту, пересекавшему вестибюль. Ему показалось, что Нэш шел не обычной своей походкой, а принужденно, и Гаррод вдруг понял, каким представляется его брак постороннему человеку. Узнав, что это за диски, Нэш не сказал ни слова, но не мог скрыть недоуменных глаз. Почему, прочитал в них Гаррод молчаливый вопрос, человек, имеющий возможность менять красавиц каждую неделю, каждый день, пока в нем остается хоть капля сил, хоть тень желания, почему он остается подвластным Эстер? В самом деле, почему? Гаррод никогда не задумывался над этим всерьез, считая себя естественным приверженцем единобрачия. Не кроется ли истина в том, что у Эстер — расчетливой, преследующей выгоду во всех делах, — хватило ума приобрести себе именно такого мужа, который ее устраивал? — Вот где он прячется! — раздался за спиной голос Маннхейма. — Вставайте, Эл, выпьем перед обедом. Гаррод повернулся с намерением отказаться от приглашения и увидел рядом с полковником Джейн Уэйсон. Тончайшее вечернее платье обтягивало грудь черной блестящей пленкой. Его прозрачность, казалось, открывала нежную линию бедер и мягкий треугольный бугорок. Яркий свет струился по ее фигуре, как масло. — Выпить? — рассеянно отозвался Гаррод. Ощущая на себе странную, нерешительную улыбку Джейн. — Я не против. У меня вообще нет никаких планов касательно обеда. — Обед и планы несовместны. Обедом просто наслаждаются. Вы поедете с нами. Верно, Джейн? — Мы не можем заставить мистера Гаррода обедать с нами, если он этого не хочет. — Но я хочу! — Гаррод лихорадочно уцепился за столь кстати открывшуюся возможность. — По правде говоря, я сам собирался найти вас, чтобы пригласить на обед. — Обоих? — Маннхейм обнял Джейн за талию и привлек к себе. — Не думал, что вы так привязаны ко мне, Эл. — Я без ума от вас, Джон. — Гаррод улыбнулся полковнику, но, увидев непринужденность, с которой приникла к нему Джейн, почувствовал страстное желание, чтобы Маннхейм тут же рухнул от сердечного приступа. — Так мы собирались выпить? Они спустились в пещеру гостиничного бара и, по настоянию Маннхейма, заказали по большому бокалу рома с содовой. Гаррод прихлебывал напиток, не в силах сосредоточиться на тонком привкусе жженого сахара, и пытался понять, какие отношения связывают Маннхейма и Джейн. Правда, полковник старше лет на двадцать, не меньше, но его обаятельная прямота и естественность могли пробудить в ней интерес, тем более что он располагает неограниченными возможностями и временем для достижения цели. И все же Гаррод отметил — или ему показалось? — Что Джейн сидит чуть ближе к нему, чем к Маннхейму. Тусклый свет бара наделил больной глаз почти нормальным зрением, и Гаррод мог видеть Джейн со сверхъестественной для него объемностью и ясностью. Она была невероятно хороша, как золоченая статуя индийской богини. Каждый раз, когда она улыбалась, свежеприобретенная ненависть к Маннхейму отзывалась в желудке Гаррода ощущением ледяного кома. Они перешли в гостиничный ресторан, и на протяжении всего обеда Гаррод лавировал между чересчур откровенными намеками, уже испробованными при первом их' разговоре, и опасностью проиграть, не ответив на вызов Маннхейма, который не скрывал своих притязаний. Обед, увы, кончился слишком скоро. — Здесь неплохо кормят, — сказал Маннхейм, сокрушенно тыча пальцем в располневший живот. — Теперь, пожалуй, вы можете позаботиться о счете. Гаррод, который и без того намеревался заплатить за обед, едва сдержался, чтобы не выдать вспыхнувшей в нем неприязни к полковнику. Но тут он заметил, что Маннхейм поднялся на ноги с видом человека, который торопится уйти. Между тем Джейн и не думала вставать из-за стола. — Вы уходите? — Гаррод старался скрыть свою радость. — Боюсь, что мне надо идти. Меня ждет целая кипа бумаг. — Как жаль! Маннхейм пожал плечами. — Знаете, что меня беспокоит? Мне начинает нравиться сидеть под защитной накидкой. Как в утробе — ничего не видно. Скверный признак. — Выдаете свой возраст, — сказала Джейн с улыбкой. — Фрейд давно устарел. — В этом наше сходство. Маннхейм пожелал Джейн спокойной ночи, дружески кивнул Гарроду и вышел из ресторана. Гаррод с любовью смотрел ему вслед. — Жаль, что ему пришлось уйти. — Вы уже дважды это сказали. — Перестарался? — Немного. Я начинаю чувствовать себя мужчиной. — А я сидел и думал, как бы устроить Джону срочный вызов в Вашингтон. Я бы рискнул, но у меня нет ясности; как обстоит дело… — Что у нас с Джоном? ~ Джейн тихо засмеялась. — Он обнимал вас и… — Какое восхитительное викторианство! — Ее лицо стало серьезным. — Вы совсем не умеете подойти к женщине, Эл. Я не права? — Никогда не видел в этом необходимости. — Ну да, женщины сами вешаются вам на шею — вы богаты и красивы. — И вовсе не это имел в виду, — сказал он с досадой. — Просто… — Я знаю, что вы имели в виду, и я польщена. — Джейн прикрыла ладонью его руку. Прикосновение отозвалось в нем сладостной дрожью. — Вы женаты, если не ошибаюсь? — Я… женат, — с трудом произнес Гаррод. — То есть пока женат. Она долго смотрела прямо ему в глаза. Рот ее приоткрылся. — У вас один зрачок похож на… — Замочную скважину — сказал он, — я знаю. Мне оперировали этот глаз в детстве. — Зря вы носите темные очки — вид несколько необычный, но это почти незаметно. Гаррод улыбнулся, поняв, что богине не чужды человеческие слабости. — Очки не для того, чтобы скрыть зрачок. На этот глаз падает в два раза больше света, чем следует, поэтому на улице в ясный день мне немного больно. — Бедняжка. — Пустяки. Чего бы вам хотелось сейчас? — Может быть, поехать куда-нибудь? Терпеть не могу безвылазно сидеть в городе. Гаррод кивнул. Он подписал счет и, пока Джейн ходила за накидкой, распорядился, чтобы к подъезду подали автомобиль. Через десять минут они уже катили к южной окраине города, а еще через полчаса дома остались позади. — Похоже, вы знаете, куда мы едем, — сказала Джейн. — Понятия не имею. Одно несомненно — утром я ехал в противоположном направлении. — Ясно. — Он почувствовал на себе ее взгляд. — Вам не по вкусу это так называемое расследование? Гаррод кивнул. — Я так и думала — вы слишком честны. — Честен? О чем вы, Джейн? Долгая пауза. — Ни о чем. — Нет, за вашими словами что-то кроется. Побджой ведет себя довольно странно, и Джон сегодня утром говорил о спектакле. Что это, Джейн? — Я же сказала — ничего. Гаррод резко свернул на проселок, затормозил и выключил двигатель. — Я хочу знать, Джейн, — сказал он. — Вы сказали либо слишком много, либо слишком мало. Она отвернулась. — Может быть, уже завтра вы вернетесь домой. — Почему? — Миллер Побджой просил вас приехать только затем, чтобы воспользоваться вашим именем. — Простите, Джейн, но я не понимаю. — Полиция знает, кто убил сенатора Уэскотта. Они знали это с самого начала. — Будь это правдой, убийцу бы схватили. — Это правда. — Джейн повернулась к нему. В зеленом свете приборного щитка ее лицо казалось маской русалки. — Не знаю откуда, но им все известно. — Бессмыслица! Зачем посылать за мной, если… — Это все маскировка, прикрытие, Эл. Неужели вы не поняли? Они знают. Но не хотят, чтобы кто-нибудь узнал, откуда они узнали. Гаррод покачал головой. — Это уж слишком. — По словам Джона, вы очень резко реагировали на то, что отдел Побджоя передал прессе, — продолжала Джейн. — Для чего им это понадобилось? Теперь все уверены, что вы изобрели новый метод опроса медленного стекла. Отрицай вы это, слухов все равно не остановить. — И тогда? — И тогда, арестовав убийцу, им не придется раскрывать, как они его нашли! — Джейн выбросила руку к ключу зажигания, и в ее голосе прозвучало раздражение: — Мне-то что до этого! Гаррод перехватил ее кисть. Секунду она сопротивлялась, потом их губы нашли друг друга, дыхание смешалось. Гаррод, без особого, впрочем, успеха, пытался думать в двух направлениях. Если предположение Джейн справедливо — а как секретарь Маннхейма она имеет доступ к секретным данным, — то сразу проясняется многое из того, что не давало ему покоя… Но эта кожа, эти губы — именно такими он представлял их, упругая грудь отвердела под его ладонью, давила на пальцы. Они разжали объятия. — Помнишь тот день, когда я увидел тебя в Мейконе? — спросил он. Она кивнула. — Я специально прилетел из Вашингтона — просто в надежде тебя встретить… — Я знаю, Эл, — прошептала она. — Я говорила себе — это самообман, этого не может быть, но я знала… Они снова поцеловались. Когда он коснулся шелковистой кожи ее колен, они на мгновение раздвинулись и снова сошлись, крепко сжав его пальцы. — Вернемся в гостиницу, — сказала она. По дороге в город, несмотря на вожделение такой силы, какой ему еще не приходилось испытывать, выработанная годами привычка заставляла его снова и снова думать о мотивах Миллера Побджоя. И в ее спальне, когда они завершили ритуал раздевания друг друга, в его мозг все еще вторгались новые мысли — об Эстер, о бдительных черных дисках, о часто повторяемых словах: «Ты холоден, как рыба, Элбан». И когда они соединились на прохладных простынях, он почувствовал, как его телом овладевает губительное напряжение. Пауза между тем, первым, моментом в автомобиле и этим оказалась слишком длинной. — Расслабься, — прошептала в темноте Джейн, — люби меня. — Я расслаблен, — сказал он с растущим чувством панического страха. — И я люблю тебя. В этот момент Джейн, мудрая Джейн спасла его. Ее палец заскользил вниз вдоль позвоночника, коснулся поясницы, и в тот же миг сверкающий гейзер страсти забил в нем, сотрясая тело. Ощущение это поднималось толчками к высшей точке, к взрыву наслаждения, которое она разделила с ним и которое уничтожило всю его скованность, все его страхи. «Пусть теперь бросают атомную бомбу, — подумал он, — мне все равно». А через мгновение они смеялись, сначала беззвучно, потом по-детски, заливисто, не в силах остановиться. И в последующие часы возрождение Гаррода было окончательно завершено.

На следующее утро Гаррод позвонил домой, хотя и знал, что Эстер — из-за разницы во времени — еще спит. Он оставил для нее короткое сообщение: «Эстер, в дальнейшем я не смогу носить твои диски. Когда присланный тебе сегодня комплект прекратит свое действие, тебе придется найти другой выход из положения. Это касается всего — не только дисков. Мне жаль, но так получилось». Отвернувшись от экрана, он почувствовал огромное облегчение: наконец-то решился. Только за завтраком, сидя один в своей комнате, он стал размышлять, правильно ли выбрал время для звонка. С одной стороны, и это хорошо, он позвонил, как только проснулся, потому что им владела непоколебимая решимость освободиться, причем немедленно. Но в нем жил и другой Гаррод, который, если судить по прежним поступкам, умышленно позвонил бы в такой час, чтобы не встретиться с Эстер с глазу на глаз. Мысль эта расстроила Гаррода. Со смутной надеждой изгнать ее он принял душ и вышел из ванной освеженным. Непривычное тепло поселилось где-то внутри, тело стало бодрым и легким. «Я выздоровел, — думал он. — Это длилось чертовски долго, но в конце концов я пережил приступ безумия, который меня исцелил». На рассвете Джейн неожиданно сказала, что им лучше расстаться и остаток ночи провести каждому в своем номере. Теперь он остро ощутил, как не хватало ее все это время. Он решил позвонить ей, как только оденется, но тут раздался мелодичный сигнал видеофона. Гаррод быстро подошел к аппарату и включил экран. Звонил Миллер Побджой. Его лицо лоснилось, как только что вылупившийся каштан. — С добрым утром, Эл. Надеюсь, хорошо спали. — Великолепно провел ночь, спасибо. — О сне Гаррод счел за благо не поминать. — Отлично! Хочу сообщить вам нашу программу на сегодня… — Сначала я сообщу вам мою, — перебил его Гаррод. — Через несколько минут я звоню своему управляющему по связям с общественностью и велю ему довести до всеобщего сведения, что проводимое здесь расследование есть чистое надувательство, что остатки автомобиля Уэскотта не содержат никаких улик и что я отказываюсь от участия. — Остановитесь, Эл! Канал может прослушиваться. — Надеюсь на это. Хорошая утечка информации обычно более эффективна, чем прямое заявление. — Не предпринимайте ничего до нашей встречи, — хмуро сказал Побджой. — Я буду у вас через двадцать минут. — Даю вам четверть часа. — Гаррод выключил экран, закурил и, медленно пуская кольца дыма, принялся анализировать сложившееся положение. Две причины побуждали его остаться в Огасте. Первая и главная: Джейн, по-видимому, пробудет здесь еще какое-то время. Вторая причина заключалась в том, что он оказался впутанным в тайну и не хотел уезжать, не распутав ее до конца. Если он заставит Побждоя допустить его до настоящего расследования, он сможет удовлетворить свое любопытство, остаться с Джейн и в то же время получить превосходный предлог для Эст… Гаррод закусил губу. Больше не нужно объяснять что-либо или оправдываться перед Эстер. Отныне и навсегда. — Итак, мистер Гаррод, — сказал Побджой, тяжело опускаясь в кресло. — Что все это значит? Гаррод отметил возврат Побджоя к официальному обращению и улыбнулся. — Я устал играть в игры, вот и все. — Не понимаю. О каких играх вы говорите? — О тех, в которых вы используете мое имя и мою репутацию, чтобы внушить публике, что имеются какие-то улики, извлеченные из остатков машины сенатора, в то время как мы оба прекрасно знаем, что подобных улик не существует. Побджой взглянул на него поверх сложенных домиком пальцев. — Вы не докажете этого. — Я довольно доверчив, — спокойно сказал Гаррод. — Меня легко провести — но только один раз. У меня нет необходимости доказывать правоту своих слов. Вместо этого я хочу поставить вас в положение, при котором вы будете вынуждены доказывать правоту ваших. — С кем вы говорили? — Вы недооцениваете меня, Побджой. Известно, что политики чертовски глупо лгут, когда их загоняют в угол, но им верят лишь люди, незнакомые с фактами. Я не из их числа. Всю вашу пантомиму я наблюдал, сидя в первом ряду. А теперь скажите мне, кто убил сенатора Уэскотта? Побджой хмыкнул. — Откуда вы взяли, что я знаю? Гарродом овладело искушение назвать Джейн Уэйсон — в конце концов он сможет вознаградить ее за потерю работы суммой, многократно превышающей мыслимый заработок секретаря за всю его жизнь. Но он решил завершить это дело один. — Вы знаете, потому что изо всех сил пытались убедить всех, что я, вовсе не способный вам помочь, могу решить эту задачу. Вы нашли убийцу, но ваш метод начинен слишком большой дозой политического динамита, чтобы его можно было раскрыть. — Чушь. Вы можете хотя бы представить себе подобный метод? — Побджой говорил язвительно и небрежно, но что-то неуловимое в тоне, которым он произнес последнюю фразу, вдруг подстегнуло Гаррода. Глубоко в сознании шевельнулась догадка. Он отвернулся и помешкал, закуривая очередную сигарету, чтобы скрыть лицо от Побджоя и одновременно выиграть время. — Да, — сказал он, пока мысль лихорадочно искала решение. — Я могу представить себе такой метод. — Например? — Незаконное использование ретардита. — Это просто туманное утверждение общего характера, мистер Гаррод, отнюдь не метод. — Что ж, буду конкретнее. — Гаррод сел напротив Побджоя и, чувствуя прилив уверенности, посмотрел прямо в глаза полицейскому. — Медленное стекло уже используется на спутниках, и обычный человек, даже рядовой член пресловутой Лиги защиты частной жизни, не имеет ничего против, потому что записанная информация передается на землю по телевизионным каналам, и никто не верит, что когда-нибудь будет создана телевизионная система, способная показать на экране переданное из космоса изображение столь малого находящегося на Земле предмета, как человек. Удаленность орбиты делает это невозможным. — Продолжайте, — настороженно сказал Побджой. — Но разрешающая способность медленного стекла столь велика, что при благоприятных атмосферных условиях и надлежащей оптике, имея компенсаторы турбулентности и тому подобное, можно следить за движением людей и автомобилей. Необходимо только спустить стекло с орбиты для непосредственного считывания информации в лаборатории. Для этого достаточно небольшой транспортной ракеты-автомата — по существу, просто торпеды, которой спутник-матка выстрелит на Землю в заранее определенную зону. — Неплохая идея. А вы подумали, во что это обойдется? — В астрономическую сумму, но расход, вполне оправданный при некоторых обстоятельствах. К таковым можно отнести крупные политические убийства. Побджой опустил голову и закрыл лицо руками, с минуту посидел молча, потом заговорил сквозь пальцы. — Эта мысль приводит вас в ужас? — Это самое массовое вторжение в частную жизнь, о котором кто-либо слышал. — Вчера на пути в Бингхэм вы сказали что-то о резком падении преступности, которое граждане получили взамен утраты некоторых прав. — Я помню, но эта новая мысль означает такую степень утраты прав, когда человек не сможет быть уверен, что он один, даже находясь на горной вершине или в центре Долины Смерти. — По-вашему, правительство Соединенных Штатов станет тратить миллионы долларов только для того, чтобы наблюдать семейный пикник? Гаррод покачал головой. — Вы признаете, что я прав? — Нет! — Побджой вскочил на ноги и подошел к окну. Глядя на вертикали городского пейзажа, он добавил более спокойным тоном: — Если… Если бы такое и было правдой, мог бы я это признать? — Но будь я прав, вы оказались бы в любопытном положении, когда имя убийцы Уэскотта известно, но способ, которым эта информация получена, не может служить доказательством преступления. И вам пришлось бы искать другое доказательство или нечто на него похожее. — Вы уже упоминали об этом, мистер Гаррод, но такова, грубо говоря, ситуация, в которой мы могли бы оказаться. Меня интересует другое: вы все еще намерены предать гласности ваше предположение? — Как вы сами сказали это всего лишь предположение. — Но способное принести немало… — Побджой тщательно выбирал слово, — …вреда. Гаррод встал и тоже подошел к окну. — Я мог бы отказаться от своего намерения. Как изобретатель медленного стекла, я чувствую себя в какой-то степени ответственным… Кроме того, я не люблю оставлять задачу нерешенной. — Значит вы согласны остаться членом экспертной группы? — Ни в коем случае! — сказал Гаррод с живостью. — Я хочу заняться настоящим расследованием. Если вам известен преступник, мы должны найти способ доказать его преступление. Через десять минут Гаррод был в номере Джейн Уэйсон, в ее постели. После того как еще одно слияние тел закрепило его новый контакт с жизнью, он, несмотря на секретность, дал понять Джейн, что все ее подозрения о Побджое оправдались. — Я так и думала, — сказала она. — Джон ничего не говорил мне, но я знаю, что он пытается разгадать их тайну. — Так он еще не знает? — Гарроду не удалось скрыть хвастливых ноток. — Он, верно, не нашел правильного подхода к Поб-джою. — Я работаю с Джоном достаточно давно, чтобы понять, что он всегда и ко всему находит единственно правильный подход. — Она приподнялась на локте и посмотрела на Гаррода сверху. — Если уж он не смог найти… Гаррод засмеялся, увидев задумчивое выражение ее глаз и легкую морщинку, исказившую лоб Джейн. — Забудь об этом, — сказал он беззаботно и привлек к себе тело, ставшее таким знакомым.

Капитан Питер Реммерт с самого начала не скрывал своей неприязни к вмешательству Гаррода. Был он человеком неуравновешенным, легко поддающимся переменам настроения, иногда скупым на слова, в другое время говорливым не в меру, фонтанирующим в совершенно неуместной книжной манере. Однажды за кофе он сказал Гарроду: «Благодаря выравниванию материального благополучия богатый любитель, на досуге занимающийся расследованием убийства, уже не вызывает доверия. Он исчез даже со страниц дешевых детективных книжонок. Зенит славы людей такого рода пришелся на первую половину века, когда ненормальность их положения была непонятна бедняку. Простому человеку богач представлялся существом непостижимым, способным от нечего делать превратиться в сыщика». Считая это расследование делом утомительным и притом безнадежным, капитан тем не менее честно выполнял свой долг. Знал он немного. Его и небольшую группу помощников привели к присяге о неразглашении тайны, после чего им сообщили имя некоего человека и его адрес в Огасте. От них требовалось доказательство причастности подозреваемого к убийству сенатора Уэскотта. Звали этого человека Бен Сала. Итальянец по происхождению, сорока одного года, имел скромное дело по оптовой торговле моющими и дезинфицирующими средствами, жил с женой в небольшом доме в западной части города, где селились люди среднего достатка. Детей у них не было, и второй этаж они сдавали пятидесятилетнему холостяку Мэтью Маккалафу, служившему шофером в местной транспортной компании. Следуя принятому порядку, Реммерт запросил сведения об итальянских родственниках Салы, но никаких связей с мафией не обнаружил. Поскольку капитан получил указание к подозреваемому непосредственно не обращаться, то расследование могло закончиться, практически не начавшись. Но тут стало известно еще об одной смерти. На следующее утро после гибели сенатора Уэскотта Мэтью Маккалаф, жилец Салы, скончался от сердечного приступа, когда садился в автобус. Это совпадение привлекло пристальное внимание группы Рем-мерта лишь через несколько часов, после чего полицейские сочли его удобным предлогом для визита в дом Салы. Однако в это время стали известны результаты опроса мониторов из медленного стекла, установленных дорожной службой. Новые данные явились для Реммерта неприятным сюрпризом. Ему было приказано изобличить Салу в убийстве сенатора, и мониторы действительно показали, как старый, потрепанный фургон подозреваемого за несколько часов до убийства отъехал от его дома и направился к Бингхэму, а через несколько часов после убийства вернулся обратно тем же маршрутом. Однако в полученных сведениях был изъян. Запечатленные стеклом картины ясно свидетельствовали, что за рулем фургона сидел Мэтью Маккалаф — человек, умерший естественной смертью спустя несколько часов. И он был один. — Это позволило нам войти в дом Салы и все тщательно осмотреть, — сказал Реммерт. — Мы как бы выясняли личность Макка-лафа, но на самом деле пытались найти улики против хозяина. — Нашли что-нибудь? — Гаррод не отрывал глаз от экрана с изображением фасада дома. — Ничего. Виновным оказывался Маккалаф. — Не слишком ли это удобно? Большая удача — я говорю о его скоропостижной кончине. Реммерт фыркнул. — Если это удача, я, пожалуй, предпочту оставаться неудачником лет до ста. — Вы прекрасно понимаете, что я имел в виду, Питер. Если Сала — убийца., то сложившееся положение ему на руку: человек, на которого он свалил вину, замолчал на следующее же утро. — Бен Сала не сваливал вину на Маккалафа — это делаю я. В любом случае мне не понятен ход ваших мыслей. Предположим, убийца — Бен Сала. Смерть жильца неминуемо привлечет к дому внимание полиции. Зачем ему это нужно? Кроме того, что бы ни говорил Побджой, Сала не убивал сенатора. Тому есть доказательства. — Посмотрим их. Реммерт громко вздохнул, но переключил проектор на быструю перемотку. Пейзажное окно, установленное в коттедже напротив дома Салы, позволило снять голофильм, охватывающий жизнь подозреваемого за весь предыдущий год. Полученная информации была занесена и в ретардитовое устройство памяти, но, поскольку медленное стекло не позволяет возвращаться к старым кадрам, для практической работы использовался обычный голографический фильм. На экране появилось изображение дома Салы, каким он был год назад, при установке пейзажного окна. Обычный двухэтажный дом с эркером на первом этаже, подпирающим небольшой балкон. Ухоженный палисадник. К основному строению примыкает гараж, его фасад — на одном уровне с домом. Заглянуть внутрь гаража можно только через окна в верхней части ворот. Реммерт прокручивал фильм, время от времени останавливаясь, чтобы показать Гарроду, как Бен Сала л Маккалаф ходят и выходят. Бен Сала оказался невысоким плотным мужчиной с черными кольцами волос вокруг блестевшей, как начищенный ботинок, лысины. Маккалаф был повыше ростом и слегка сутулился. Серые волосы он зачесывал назад, открывая длинное унылое лицо. Комнату свою покидал редко. — Маккалаф не слишком похож на политического убийцу высокого ранга, — заметил Гаррод. — Что не скажешь о Сале. — Кроме внешности, вам нечего поставить ему в вину, — сказал Реммерт, останавливая кадр. Сала работал в саду. Рубаха натягивалась на тучном животе итальянца. — У него пикническое сложение. — Какое? — Пикническое. Пикниками называют тучных, низкорослых, коренастых мужчин, которые нередки среди психически неуравновешенных убийц. Но точно такое же сложение характерно для многих ни в чем не повинных людей. Замелькали новые сцены, выхваченные из реки времени. Бен Сала и его жена, тоже темноволосая, ссорятся, едят. Спят, читают, иногда занимаются грубоватой любовной игрой, в то время как меланхоличное лицо Маккалафа одиноко маячит у окон второго этажа. В одно и то же время Сала уезжал по делам и возвращался в белом «пикапе» последней модели. Наступила зима, пошел снег. Бен Сала стал ездить в потасканном грузовичке пятилетней давности. Гаррод поднял руку, подавая знак остановить фильм. — Разве дела Салы пришли в упадок? — Вовсе нет. Он оказался умелым дельцом — для своего уровня, конечно. — Вы спрашивали, почему он стал пользоваться старой машиной? — Представьте, спросил, — сказал Реммерт. — При прежних методах расследования такие факты оставались незамеченными, но во время просмотра ретардитовой записи они бросаются в глаза. — Что он вам ответил? — Бен Сала все равно собирался продавать свой «пикап» через полгода, но тут кто-то предложил ему хорошую цену. Он сказал, что просто не мог отказаться от удачной сделки. — Вы спросили, сколько он получил за машину? — Нет. Не счел существенным. Гаррод сделал пометку в блокноте и попросил продолжать. Снег растаял, уступил место зелени весны, а та — ярким цветам лета. В первые дни осени на крыше гаража появился кусок синего брезента. Был он большим, во всю крышу, да еще над воротами свесился край, закрыв окна. — Зачем это? — Спросил Гаррод, останавливая кадр. — Крыша протекла. — По-моему, крыша была крепкой. Реммерт вернулся немного назад. На кровле в нескольких местах открылась поврежденная черепица. Еще на пару дней в прошлое — крыша снова была исправной. — Несколько неожиданно, вы не считаете? — спросил Гаррод. — В начале сентября прошли ураганы. Бен Сала собирается строить новый гараж, поэтому не захотел основательно ремонтировать крышу. — Все одно к одному, комар носа не подточит. — Что вы имеете в виду? — Пока не знаю. Взгляните, как небрежно болтается край брезента над фасадом гаража. А ведь в остальном хозяйство Салы в полном порядке. — Может быть, так дождь не заливает ворота. — Реммерт начал проявлять нетерпение, видя, как Гаррод делает очередную пометку. — Да и что можно извлечь из этого наблюдения? — Возможно, и ничего. Но если живешь с медленным стеклом столько, сколько я, оно меняет взгляд на вещи. — Гаррод внезапно осознал, что выражается напыщенно. — Извините, Питер. Есть еще что-нибудь интересное между этим моментом и ночью убийства? — Я не нашел, но, может быть, вы… — Давайте последнюю ночь, — сказал Гаррод. Было темно, когда щит ворот поднялся и скользнул внутрь — так втягиваются самолетные закрылки. Фургон осторожно выехал из гаража, и ворота автоматически закрылись. Включились электронно-оптические усилители, изображение стало ярче. Реммерт остановил кадр: за рулем сидел Маккалаф. Он надвинул на лоб шляпу, но не узнать его длинное печальное лицо было невозможно. — Дорожные мониторы зафиксировали его движение до северной границы города, — сказал Реммерт. — Теперь обратите внимание на гараж — брезент откинут, и можно заглянуть внутрь. Он включил быструю перемотку, а когда цифровой индикатор в углу экрана показал, что прошло полчаса, снова перевел проектор на нормальную скорость. Темные квадраты гаражных окон залил белый свет. За окнами двигался человек. Он был коренаст и черноволос — без сомнения, Бен Сала. Пока хозяин наводил порядок в гараже, Реммерт нажал на кнопку, включая запись показаний подозреваемого: — Ну, значит, к семи Мэт вернулся. Серый весь и руку левую все тер — болела, что ли. Его, говорит, на сверхурочные просили выйти. Так-то он все на автобусе ездил, у него проезд бесплатный, но тут у меня фургон попросил. Потому, сказал, устал очень, не хочу, сказал, пешком до автобуса. Ну, я дал ему машину, он и поехал. Часов одиннадцать было. Я потом еще в гараже поработал и спать лег. Слышал, он ночью приехал, а когда — не знаю, на часы не смотрел, наутро он, как всегда, на работу ушел, и больше я его живым не видел. Реммерт выключил запись. — Что скажете? — Что вы скажете? — Показание как показание. Я таких тысячу слышал. Гаррод не сводил глаз с экрана, где изображение Салы все еще мелькало за окнами гаража. — Да, говорит он не очень гладко, но все же… — Все же? — Бен Сала умудрился втиснуть в очень короткую речь колоссальный объем информации — все по существу, все логично, в продуманном порядке. В тысяче снятых вами показаний, Питер, сколько было таких, которые не содержали ни одного лишнего слова? — Тяжесть изобличающих улик растет, — едко сказал Реммерт. — Бен Сала понимает — его могут заподозрить в убийстве, вот он и выбирает слова. Мы опрашиваем множество людей, чей английский небезупречен, но они могут рассказать больше, чем иной профессор университета. Вы не замечали, что в сценах допроса в детективных фильмах какой-нибудь бандюга из трущоб всегда получает лучшие реплики? Талант сценариста раскрепощается, когда он может хоть на время наплевать на все эти «будьте любезны» и «с вашего позволения» Гаррод подумал с минуту. — А что, если… Реммерт не слушал. — Как-то в прошлом году я допрашивал одного парня. Он обвинялся в непредумышленном убийстве. Я спросил его, зачем он это сделал. Знаете, что он ответил? Он сказал: «Откроешь газету, а там молодые только и делают, что занимаются благотворительностью и безвозмездным трудом на пользу общества. Вот я и захотел показать им всем, какие среди нас есть выродки». Такого я и в кино не встречал. — Послушайте, — сказал Гаррод, — ведь я смотрю этот фильм впервые, так? — Так. — Упрочится ли моя репутация в ваших глазах, если я предскажу кое-какие события, которые мы увидим на экране чуть позже? — Смотря какие. — Хорошо. — Гаррод показал на экран. — Обратите внимание, брезент на крыше гаража откинут, и через окна можно заглянуть внутрь. Так вот, я предсказываю, что после возвращения фургона край брезента снова опустится и закроет окна. — И что из этого следует? Мы уже видели — Маккалаф уехал, а Бен Сала остался в гара… — Реммерт замолчал, наблюдая, как фургон подъезжает к гаражу. Радиосигнал открыл ворота, и машина исчезла в темной глубине. Когда ворота закрывались, какая-то деталь запорного механизма зацепила свободный конец брезента и потянула его вниз. Край брезента упал и закрыл окна. — Это было неплохо, — признался Реммерт. — Мне тоже так кажется. — Но такие догадки невозможны, если за ними не стоит теория. В чем она? — Я вам отвечу, но сначала мне нужно выяснить еще одно обстоятельство, — сказал Гаррод. — Чтобы самому убедиться в справедливости этой теории. — Что вы хотите узнать? — Сколько Бен Сала получил за свой «пикап». — Пойдемте ко мне в кабинет, здесь нет терминала. — Реммерт посмотрел на Гаррода, не скрывая удивления, но от вопросов воздержался. Он сел за клавиатуру и сделал запрос — терминал был связан с центральным компьютером полицейского управления на другом конце города. Через секунду раздался писк, и Реммерт оторвал полоску с рулона фотопринтера. Взглянув на текст, он удивился еще больше. — Тут сказано, что Бен Сала получил от перекупщика полторы тысячи долларов. — Не знаю, как вы, — сказал Гаррод, ощущая в груди знакомые ликующие удары сердца, — но, будь этот «пикап» моим, я бы не задумываясь отклонил такое предложение. — Чертовски дешево, согласен. Отсюда следует, что Бен Сала в своих показаниях несколько отклонился от истины. Не понимаю, почему деловой человек с хваткой, по существу, за бесценок отдает хорошую машину и покупает развалюху. — Если хотите, я расскажу вам, как было дело. — И Гаррод приступил к изложению своей теории. Получив сигнал, что настало время действовать, Бен Сала, испугался. Он надеялся, что о нем забыли, но теперь, когда пришел приказ, у него не оставалось выхода: неповиновение каралось смертью — скажем, от взрыва бомбы, заложенной в очередную партию стирального порошка. Во всяком случае, план убийства был продуман столь тщательно, что Бен Сала почти не рисковал. В качестве первого шага ему надлежало обзавестись дешевым грузовичком типа «бурро», выпущенным фирмой «Дженерал мо-торз» четыре года назад и почти сразу же снятым с производства. Главное свойство этой машины, которым Бен Сала собирался воспользоваться, заключается в том, что все ее окна сделаны из обычного плоского стекла, а ветровое стекло может поворачиваться на оси для доступа воздуха. Бен Сала, впрочем, интересовался не вентиляцией, а возможностью смотреть через щель наружу. Он продает свой «пикап» и покупает «бурро». Достать такую модель было нелегко. Пришлось довольствоваться машиной в неважном состоянии, но она его устраивала. Бен Сала пригнал фургон домой, стал использовать его для обычной повседневной работы и приступил к осуществлению очередных этапов плана. В первую же ветренную ночь он прошел в гараж через кухню и, орудуя в полной темноте, расшатал изнутри несколько черепичин. Через пару дней он покрыл крышу куском брезента — казалось бы, первым попавшимся ему в кладовке, но на самом деле тщательно скроенным для выполнения ответственной задачи. Теперь внутренность гаража не просматривалась пейзажным окном, установленным в доме напротив, и Бен Сала мог спокойно собирать лазерную пушку, детали которой присылали ему по почте. Одновременно он начал реализацию самой, пожалуй, тонкой части всей операции. Упрощенная конструкция фургона позволяла легко удалить ветровое стекло и заменить его панелью из ретардита. Куда труднее было заставить Мэтью Маккалафа чуть ли не час просидеть на месте водителя, хотя его и выбрали на эту роль из-за неповоротливого ума. Бен Сала решил и эту проблему. Он сказал Маккалафу, что у «бурро» случилась поломка рулевого привода и он собирается сам его отремонтировать. Маккалаф, который все равно проторчал бы это время у своего окна, согласился посидеть в машине и покрутить рулевое колесо, когда Бен Сала давал команду. Маккалаф даже надел шляпу на тот случай, если в гараже будут гулять сквозняки. Все это могло сорваться, когда Маккалаф влез в кабину и закрыл дверцу, но он не заметил, что видит гараж не таким, каким он действительно был в тот вечер, а Бен Сала предусмотрительно все это время оставался под машиной. Передние колоса фургона стояли в лужах густого масла и легко поворачивались. Бен сала заблаговременно прохронометрировал маршрут выезда из города, очень, кстати, простой, без единого перекрестка, и теперь Маккалаф крутил руль в соответствии с заранее продуманной программой. Зарядив панель медленного стекла изображением Маккалафа, Бен Сала снизил скорость излучения ретардита почти до нуля и убрал панель до поры до времени. В другую ночь он вынул стекла из закрытых брезентом окон, заменил их ретардитом и в течение часа возился в гараже. Эти ретардитовые панели он также вынул, снизил их скорость излучения и припрятал. Теперь Бен Сала был полностью готов совершить запланированное убийство со стопроцентным алиби. Получив шифрованное послание, предписывающее продолжать операцию, он первым делом подмешал в вечерний чай Маккалафа сильное снотворное. Это было необходимо, чтобы жилец не маячил у окон в то время, когда он, как предполагалось, уехал в фургоне на сверхурочную работу. Затем Бен Сала убедился, что ворота гаража закрыты брезентом, и положил собранную лазерную пушку в фургон. Установив ретардитовые панели вместо окон гаража и ветрового стекла «бурро», он увеличил их скорость излучения до нормальной, сел в машину и поехал к Бингхэму. Именно на этой стадии сыграла роль уникальная конструкция «бурро», поскольку в обычной машине Бен Сала не видел бы дороги. Он повернул ветровое стекло таким образом, чтобы снизу между ним и рамой образовалась узкая щель, через которую можно смотреть. Резко ограниченное поле зрения сильно затрудняло управление машиной. Появилась и непредвиденная опасность: шум двигателя и ощущение движения контрастировали с застывшим видом гаража в ретардитовом стекле, вызывая головокружение и тошноту. Однако за городом, вне досягаемости ретардитовых мониторов, Бен Сала мог расширить щель и вести фургон с относительными удобствами. Он замедлил излучение ветрового стекла почти до нуля, чтобы сохранить запасенное изображение Маккалафа для обратного пути по городским улицам. Контрольные пластины на любом встречном автомобиле зафиксировали бы неподвижного Маккалафа за рулем, но условия автострады почти не требуют движений от водителя. Впрочем, все эти предосторожности вряд ли были нужны, поскольку следствие, как предполагалось, никогда не смогло бы заподозрить истинного убийцу. Просто общий план операции предусматривал резервные линии защиты. На выбранном для убийства месте Бен Сала установил пушку. Прошло немного времени, и по рации ему сообщили о приближении автомобиля сенатора. Когда машина спустилась в низину, Бен Сала превратил ее и водителя в груду раскаленного потрескивающего шлака. Отъехав несколько миль, он остановился и зарыл в землю пушку. Остаток пути прошел гладко, и Бен Сала вернулся в гараж задолго до рассвета. Тщательно продуманный и не вызывающий подозрения трюк с болтающимся куском брезента позволил ему закрыть окна гаража, как только фургон въехал в ворота. Сала тут, же вынул ретардитовые панели из ворот и из автомобиля и заменил их обычным стеклом. Затем «щекотателем» разрушил кристаллическую структуру ретардита и тем самым навсегда уничтожил молчаливого свидетеля своего преступления. Для пущей предосторожности он разбил панели на мелкие куски и сжег их в печи в подвале дома. Оставалось осуществить значительную часть плана. Бен Сала поднялся в комнату Маккалафа, снял его шляпу и повесил на обычное место на двери. Затем вынул из кармана флакон специально приготовленного тромбогенного яда, который он получил заблаговременно от организаторов убийства. Маккалаф все еще спал под воздействием снотворного и не проснулся, когда Бен Сала втирал бесцветную жидкость в кожу на левом локте. Выбранное место означало, что Маккалаф умрет от массированной эмболии приблизительно через четыре часа. Удовлетворенный ночной работой, Бен Сала выпил стакан молока, съел бутерброд и отправился в спальню, где его ожидала супруга. — Вы сочинили действительно грандиозную теорию, — сказал Реммерт после паузы. Гаррод пожал плечами. — Да, у меня есть опыт в этом деле. Впрочем, объясняя все наблюдаемые факты, данная теория страдает одним крупным недостатком. — Слишком сложна. Не соблюден принцип бритвы Оккама. — Нет, в наше время план убийства не может быть простым. Дело в другом: я не вижу, как мы сможем продемонстрировать ее истинность. Вы, безусловно, найдете свежие царапины на оконных рамах гаража и окантовке ветрового стекла фургона, но это ровным счетом ничего не доказывает. — Можно собрать остатки ретардита в печи. — Согласен. Но разве закон запрещает сжигать медленное стекло? — Неужели нет? — Реммерт ударил кулаком по лбу, как бы пытаясь выудить что-то из памяти. Демонстрация сарказма. — Хотите поехать в дом Салы? Посмотреть все своими глазами? — Поехали. В сопровождении еще одного полицейского они отправились в западную часть города. Солнце было уже высоко, по синеве неба плыли облака, вызывая игру теней на стенах аккуратных домиков. Автомобиль взобрался на холм и остановился у белого строения. Гаррод почувствовал возбуждение, узнав жилище Салы. Глаза скользили по знакомым деталям дома, сада, гаража. — Похоже, все спокойно, — сказал он. — Кто-нибудь дома? — Вряд ли. Бен Сала получил разрешение заниматься своим делом, но у нас есть ключи, и он сказал, что мы можем приходить в любое время. Он чертовски услужлив. — В его положении он должен изо всех сил помогать нам повесить это убийство на Маккалафа. — Вас, очевидно, больше всего интересует гараж? Реммерт достал ключ и отпер ворота. В гараже пахло краской, бензином и пылью. Гаррод обошел помещение, осторожно беря в руки пустые банки, старые журналы и прочий разбросанный в беспорядке хлам и возвращая каждый предмет на место. Он ловил на себе насмешливые взгляды полицейских, но не хотел уходить. — Не вижу масляных пятен на полу, — сказал Реммерт. — Как он поворачивал колеса? — А вот как, — Гарроду помогла память. Он показал на два глянцевитых журнала со следами протекторов на обложках и мятыми страницами. — Старый прием — вы наезжаете передними колесами на такой журнал, и они легко поворачиваются. — Но это не доказательство. — Для меня — доказательство, — упрямо сказал Гаррод. Реммерт закурил сигарету, Агню — так звали второго полицейского — трубку, и оба детектива вышли на улицу, где дул порывистый ветер. Минут десять они курили, тихо переговариваясь, затем начали поглядывать на часы, показывая, что приближается время второго завтрака. Гаррод тоже думал об этом — они с Джейн условились позавтракать вместе, — он чувствовал: либо он сделает решающее открытие именно сейчас, осматривая гараж с той ясностью восприятия, какую дает только первое знакомство с новым местом, либо вообще не решит этой загадки. Агню выколотил трубку с легким щелкающим звуком и пошел к машине. Реммерт сел на низкую ограду, окружавшую сад, и принялся с повышенным интересом следить за облаками. Гаррод в последний раз обошел гараж и у стены, примыкающей к дому, увидел осколок стекла. Он опустился на колени и простейшим приемом — проведя пальцем по тыльной стороне осколка — убедился, что стекло обычное. Реммерт оставил в покое облака. — Что-нибудь нашли? — Нет. — Гаррод удрученно покачал головой. — Едем? — Конечно. — Реммерт потянул вниз воротный щит, в гараже потемнело. Гаррод шевельнулся, собираясь встать с колен, и глаза его ухватили какое-то изображение в слабом световом круге на сухих некрашеных досках стены. Смутный силуэт крыши, призрачное дерево, раскачиваемое ветром, — все перевернуто. Гаррод посмотрел на противоположную, наружную, стену гаража и увидел яркую белую звезду, сияющую в пяти футах над полом. Он приблизился к стене и заглянул в крохотное отверстие. Тугая струя холодного воздуха ударила в глаз, вызвала слезы, но он успел заметить залитые солнцем холмы и дома, угнездившиеся в квадратах живой изгороди. Гаррод подошел к проему, наклонился под нижней кромкой полуопущенных ворот и поманил Реммерта. — Здесь в стене небольшое отверстие, — сказал он. — Оно идет немного под углом вниз, поэтому, когда ходишь, его не замечаешь. — Какое это имеет?.. — Реммерт наклонился и приложил глаз к отверстию. — Думаете оно достаточных размеров, чтобы мы могли извлечь из него какую-нибудь пользу? — Конечно! Если Бен Сала действительно ходил по гаражу, внешний наблюдатель увидел бы мигающий луч света, если же вместо живого Сала здесь было только его изображение, записанное в ретардитовых окнах, этот луч не прерывался. Сколько домов отсюда видно? — Э… Двенадцать, не меньше. Правда, некоторые очень далеко. — Не имеет значения. Если хотя бы в одном из них есть пейзажное окно, обращенное в эту сторону, вы сможете завершить следствие еще до ужина. — Носком ботинка Гаррод выбросил найденный осколок на улицу, в неверную игру солнечных пятен. Он уже не сомневался, что ретардитовый свидетель будет найден. Реммерт посмотрел на него и хлопнул по плечу. — У меня в машине бинокль! — Тащите его сюда, — сказал Гаррод. — Я набросаю схему расположения домов, которые нам могут понадобиться. Он вытащил блокнот и снова заглянул в отверстие, но тут же понял, что никакой схемы не потребуется. Холм погрузился в тень от набежавшего облака, и даже без бинокля был виден огромный изумруд прямоугольной формы: это в одном из домов яркой зеленью горело окно, излучая скрытый в нем солнечный свет.

В вечернем выпуске последних известий было объявлено, что Бен Сала арестован по обвинению в убийстве сенатора Уэскотта. Гаррод был один в своем номере, выдержанном в оливково-золотых тонах: Джейн еще не закончила работу у Маннхейма. Почти час он простоял у окна, глядя на улицу с высоты двадцатого этажа, не в силах отогнать мрачные предчувствия. Дело в том, что, вернувшись в гостиницу, он получил давно ожидаемое сообщение от Эстер. В нем говорилось: «Приезжаю в Огасту вечером, буду у тебя к девятнадцати ноль-ноль. Жди. Целую. Эстер.» С того момента, как он сообщил ей о своем решении, Гаррод мысленно торопил Эстер с ответом, горячо желая, чтобы последнее их объяснение осталось в прошлом — там ему место, но теперь, совершенно неожиданно, он испугался. Ее последние слова — «Целую. Эстер» — в контексте послания означали, что она не считает их разрыв окончательным и все еще рассматривает Гаррода как свою собственность. Предстояла долгая, мучительная, болезненная процедура. Анализируя свои чувства, он понял, что боится собственной мягкости, почти патологической неспособности причинить боль другому, даже когда это необходимо, даже если обе стороны окажутся в выигрыше от быстрого, решительного удара. Он мог бы вспомнить десятки примеров, но рефлексирующая память подбросила ему самый ранний эпизод — десятилетним мальчишкой бегал он тогда с ватагой таких же ребят в Барлоу, городе его детства. Юный Элбан Гаррод никогда не чувствовал себя в компании легко и отчаянно старался завоевать одобрение вожака — полного, но физически сильного мальчика по имени Рик. Случай представился, когда Элбан возвращался из школы с неким Тревором, которого не любили и потому одним из первых занесли в список для наказания. Тревор имел неосторожность с пренебрежением отозваться о Рике, и, преодолев отвращение к самому себе, Элбан донес об этом вожаку. Рик с благодарностью воспринял информацию и составил план действий. Ватага окружит Тревора в переулке, и Рик огласит официальный обвинительный акт. Если Тревор признает себя виновным, ему всыплют, а если он будет все отрицать, то тем самым назовет Рика и Элбана лжецами, за что должно воспоследовать не менее суровое наказание. Все шло прекрасно до последнего момента. После ритуального распарывания ширинки, что неизменно порождало в противнике психологический дискомфорт, Тревора прижали к стене. Рик грозно взял его за ворот. Тревор со страстью утверждал, что никогда не произносил роковых слов. В соответствии со своим туманным кодексом чести Рик на этом этапе еще не мог нанести удара. Он взглянул на Элбана, требуя, чтобы тот подтвердил обвинение. — Ну, говорил он или нет? Элбан посмотрел на презренного Тревора, увидел ужас и мольбу в его глазах и дрогнул. Превозмогая страх, он сказал: — Нет, я ничего не слышал. Рик отпустил пленника и тот умчался, как заяц. Затем сбитый с толку вожак повернулся к Элбану, и тут его растерянность сменилась презрением и яростью. Он наступал на Гаррода, размахивая кулачищами. Десятилетний Элбан принял наказание почти с облегчением — ведь ему не пришлось совершить насилие над другим. Имея такой опыт прошлого и не располагая поддержкой Джейн, он допускал возможность — пусть ничтожную, — что Эстер найдет способ заставить вернуться к ней и снова стать преданным мужем. От этой мысли его бросало в холодный пот. Прижав лоб к оконному стеклу, он смотрел вниз на маленькие разноцветные коробочки автомобилей и еще меньшие крапинки людей. При взгляде сверху, почти под прямым углом, пешеходы теряли индивидуальность, с трудом можно было различить мужчин и женщин. «Не странно ли, — подумал Гаррод, — что каждая такая ползущая точка видит в себе центр мироздания». Чувство подавленности росло. Он побрел в спальню, лег на постель, не сняв покрывала, и попытался задремать. Но сон не шел. Промаявшись минут двадцать, Гаррод нарушил одно из строжайших своих правил: прямо из спальни вызвал по видеофону Портстон, чтобы узнать, как идут дела. Сначала миссис Вернер дала ему сводку важнейших событий последних дней, потом он связался кое с кем из управляющих, включая Мэнстона, попросившего указаний, как реагировать на последние передачи новостей. Шикерт был в панике из-за новых срочных правительственных заказов на ретардитовый порошок. Потребность в нем растет так быстро, что даже введение в строй нового завода жидких светокрасителей не позволит удовлетворить ее в полной мере. Гаррод успокоил его и в течение часа беседовал с руководителями других отделов. К концу бесед до прибытия Эстер оставалось менее часа, и спать уже не хотелось. Он пошел в ванную и, презрев затемнение, принял душ при полном свете. Такой беспечностью, равнодушием к мнимым наблюдателям его заразила Джейн Уэйсон. Сознавая красоту своего тела и гордясь ею, она не желала прятаться под покровом темноты даже в те часы, которые проводила с Гарродом. Мысль о Джейн вызвала прилив желания, смешанного с грустью. Жизнь с Джейн была бы так… Гаррод впал в отчаяние, поняв, что предрекает победу Эстер уже сейчас, когда между ними не было сказано ни слова. «Я выбрал Джейн, — повторял он себе, выходя из ванной. — Я выбрал жизнь». Но чуть позже, когда раздался звонок, он почувствовал, что умирает. Он медленно отворил дверь. На пороге, рядом с сестрой милосердия, стояла Эстер — тщательно одетая, без румян и в больших темных очках — такие надевают, чтобы скрыть дефект глаз. — Элбан? — сказала она мягко. «Она старается держаться, — подумал он с грустью. — Она слепа, поэтому темные очки, но держится молодцом». — Входи, Эстер. — Жестом он пригласил и сестру, но та, видимо, заранее получила инструкции и исчезла в коридоре, изобразив осуждение на розовом антисептическом лице. — Спасибо, Элбан. — Эстер протянула руку, но Гаррод взял ее под локоть и подвел к креслу. Сам он сел напротив. — Хорошо перенесла дорогу? Она кивнула. — Ты был совершенно прав, Элбан. Я могу ездить, несмотря на свои глаза. Пролетела же я тысячу миль, чтобы быть с тобой. — Я… — Значение последних слов не ускользнуло от его внимания. — Удивительно, что ты решилась на это. Эстер в свою очередь не пропустила эту фразу мимо ушей. — Разве ты не рад мне? — Конечно же, я рад, что ты снова бываешь на людях. — Я не об этом спрашивала. — Разве? — Не об этом. — Эстер сидела очень прямо, сложив руки на коленях. — Когда ты возненавидел меня, Элбан? — Побойся бога! Почему я должен тебя ненавидеть? — Я задаю себе тот же вопрос. Как видно, я сделала что-то очень… — Эстер, — сказал он твердо. — Я не питаю к тебе ненависти. — Он посмотрел на ее тонкое, строгое лицо, увидел едва заметные морщины, и сердце его сжалось. — Ты просто не любишь меня, да? Вот он, подумал Гаррод, тот момент, от которого зависит твое будущее. Он открыл рот, чтобы дать утвердительный ответ, столь удобно предлагаемый формой вопроса, но мозг его, казалось, оцепенел. Гаррод встал, подошел к окну и снова поглядел вниз. Безымянные песчинки, считавшие себя людьми, все еще сновали взад-вперед. «Немыслимо, — подумал он, — чтобы наблюдатель на спутнике мог отличить одного человека от другого». — Ответь мне, Элбан. Гаррод сглотнул слюну, тщетно пытаясь ускользнуть, но перед мысленным взором его мелькали картины, совершенно далекие от разговора. Серебряный крестик самолета-опылителя, плывущий по небу. Растерянное лицо Шикорта — завод не справляется с заказами на ретардитовую пыль. Темное поле, свечение… Руки Эстер коснулись его спины. Он и не заметил, как она встала. — Что ж, ты ответил, — сказала она. — Ответил? — Да. — Эстер глубоко и прерывисто вздохнула. — Где она сейчас? — Кто? Эстер засмеялась. — Кто? Твоя любовница, вот кто. Эта шлюха с серебристой помадой. Гаррод был поражен. Ему показалось, что Эстер сверхъестественным образом заглянула в его мысли. — Откуда ты взяла… — Не считай меня дурой, Элбан. Ты забыл, что носил мои диски, когда приехал сюда? Думаешь, я не видела, как смотрела на тебя эта девица Джона Маннхейма? — Не помню, чтобы она смотрела на меня как-то особенно, — осторожно ответил Гаррод. — Я слепа, — с горечью сказала Эстер, — но ты притворяешься еще более слепым. Гаррод смотрел на жену, и снова его мысли уходили в сторону. «Миллер Побджой не упоминал о спутниках. Я сам назвал их в своей версии, а он только слушал и не возражал! Я знал правду с самого начала, она жила во мне, мучила меня, но я боялся взглянуть ей в лицо…» Дверь распахнулась, и на пороге появилась Джейн. — Я только что освободилась, Эл, и… О! — Входи, Джейн, — сказал Гаррод. — Входи и познакомься с моей женой. Это Джейн Уэйсон, секретарь Джона Маннхейма. Эстер приветливо улыбнулась, но посмотрела намеренно мимо Джейн, подчеркивая свою слепоту. — Входите, Джейн. Мы только что говорили о вас. — Я думаю, мне лучше уйти. Не хочу быть лишней. Голос Эстер стал жестче. — Я думаю, вам лучше остаться. Мы как раз пытаемся окончательно решить, кто здесь лишний. Джейн вошла в комнату. Ее огромные глаза вопросительно смотрели на Гаррода. Он чувствовал, что не выдержит этой сцены. — Говори же, Элбан. Пусть наконец все станет на свои места, — сказала Эстер. Гаррод посмотрел на жену. Ее возраст, усталость бросались в глаза, усугубляясь контрастом с буйной молодостью Джейн. Слепая, она только что пересекла Америку, чтобы увидеть его. Из троих в этой комнате лишь она была калекой, и тем не менее она была здесь главной. Она была сильней. Она была мужественной — но слепой и беспомощной. И она ждала, повернув к нему лицо. Он должен был сделать совсем простую вещь — одним словом, как топором… На мгновение он закрыл глаза, а когда открыл, Джейн шла к двери. Гаррод бросился за ней. — Джейн, — сказал он в отчаянии, — дай мне подумать. Она покачала головой. — Полковник Маннхейм закончил свои дела в Огасте. Я зашла сказать, что улетаю с ним в Мейкон последним рейсом. Он схватил ее за руку, но она вырвалась с неожиданной силой. — Оставь меня, Эл. — Я все улажу! — Да, Эл. Также, как ты уладил… — Удар двери заглушил конец, но Гаррод знал, что последним словом фразы было слово «спутники». Ноги подгибались, как резиновые. Он вернулся в комнату и сел. Эстер нашла его и положила руки ему на плечи. — Мой бедный любимый Элбан, — прошептала она. Гаррод спрятал лицо в ладони. «Нет никаких спутников, — думал он, — нет торпед, несущих с орбиты глаза из медленного стекла. Они просто не нужны. Зачем все это, если весь мир засыпают ретардитовой пылью!» Сверхъестественное спокойствие овладело Гарродом, когда он представил себе весь механизм. Разрешающая способность кристаллической структуры ретардита столь велика, что приемлемое изображение можно получить от частицы диаметром всего несколько микрон. При этом каждая крупица стекла остается невидимой для невооруженного глаза. Сотни тонн ретардитовой пыли с различными периодами задержки сброшены на. Америку с самолетов-опылителей. Обычно форсунки в таких самолетах сообщают распыляемым частицам электрический потенциал, тогда эти частицы не падают на Землю, а притягиваются растениями. Но в данном случае микроскопические глаза из медленного стекла разбрасываются с такой высоты, что они оседают на деревьях, домах, телеграфных столбах, склонах гор, цветах, птицах, насекомых — везде и всюду. Они попадают на шляпу и платье, в тарелку, в стакан… «Отныне, — раздался неслышный крик в голове Гаррода, — любой человек, любая организация, имея необходимые приборы, сможет узнать все обо всех! Планета превратится в один гигантский немигающий глаз, видящий все, что движется по ее поверхности. Мы все заключены под стеклянный колпак и задыхаемся, как жуки в пробирке энтомолога». Секунда уходила за секундой, он не сознавал ничего, кроме громких ударов крови в висках. «И все это сделал… Я!» Поднявшись, Гаррод принял на плечи немыслимый вес всей планеты. И обнаружил с бесконечной благодарностью, что может его нести. — Эстер, — сказал он спокойно, — ты задала мне важный вопрос. — Да? — Ее голос звучал настороженно, как будто она уже почувствовала, что он переменился. — Мой ответ — нет. Я не люблю тебя, Эстер, и знаю теперь, что никогда не любил. — Не говори глупостей, — сказала она с испуганной резкостью. — Мне жаль, Эстер. Ты спросила, и я ответил. А теперь мне нужно найти Джейн. Я пришлю сюда сестру. Размеренным шагом Гаррод вышел из комнаты — не было нужды торопиться — и спустился в номер Джейн этажом ниже. Через открытую дверь он увидел, что она собирает вещи. Склонившаяся над чемоданом фигура излучала невольную, природную чувственность, и Гаррод ощутил медленные и мощные удары сердца. — Ты солгала мне, — сказал он с деланной суровостью. — Сказала, что летишь последним рейсом. Джейн повернулась к нему. На щеках прозрачные ленты слез. — Пожалуйста, отпусти меня, Эл. — Нет, никогда. — Эл, значит, ты… — Да. Я покончил с тем, чего не должен был начинать. Но предстоит покончить еще кое с чем и мне понадобится твоя помощь. Джейн была с ним, когда он пошел в редакцию и рассказал обо всем. Она была с ним в трудные месяцы, последовавшие за вынужденным запретом производства медленного стекла насмерть перепуганным правительством. Она была с ним и в еще более трудные годы, когда выяснилось, что другие страны продолжали выпускать ретардит и конце концов засорили им все моря, океаны и самый воздух — до стратосферы. В последующие десятилетия людям приходилось мириться с повсеместным присутствием ретардитового соглядатая, и они научились жить не таясь и не стыдясь, как жили в далеком прошлом, когда знали доподлинно, что от очей бога укрыться негде. Джейн была с ним все это время. И он любил ее, о чем узнал сам по тому хотя бы признаку, что никак не мог заметить следов старости на прекрасном ее лице. Ему она казалась лишенной возраста, неизменной, как милый образ, вечно хранимый пластиной медленного стекла.