Роальд Даль
Звуковая машина
Однажды жарким летним вечером Клаузнер прошел через ворота, обогнул дом и очутился в саду. Добравшись до маленького деревянного сарайчика, он отпер дверь и закрыл ее за собой.
Стены внутри были некрашеные. Слева стоял длинный деревянный верстак, а на нем среди груды проводов и батарей, среди острых инструментов чернел ящик длиною фута в три, похожий на детский гробик.
Клаузнер подошел к ящику. Крышка у него была поднята; Клаузнер наклонился и начал копаться в бесконечных цветных проводах и серебряных трубках. Он схватил лежавший рядом листок бумаги, долго рассматривал, положил обратно, заглянул в ящик и снова стал перебирать провода, осторожно подергивая их, чтобы проверить соединений, переводя взгляд с листка на ящик и обратно, проверяя каждый провод. За этим занятием он провел почти час.
Потом он взялся за переднюю стенку ящика, где было три шкалы, и начал настройку. Следя за механизмом внутри, в то же время он тихонько говорил сам с собой, кивал головой, иногда улыбаясь, между тем как его пальцы продолжали быстро и ловко двигаться.
— Да… да… Теперь вот это… — говорил он, скривив рот. — Так, так… Но так ли? Да, а где моя схема?.. Ах, вот… Конечно… да, да… Все правильно… А теперь… Хорошо… Да… Да, да, да…
Он весь ушел в работу, движения у него были быстрыми, чувствовалось, что он сознает важность своего дела и едва сдерживает возбуждение.
Вдруг он услышал, что по гравию кто-то идет, выпрямился и быстро повернулся. Дверь открылась, вошел человек. Это был Скотт. Всего лишь доктор Скотт.
— Ну и ну, — произнес доктор. — Так вот куда вы прячетесь по вечерам!
— Привет, Скотт, — сказал Клаузнер.
— Я проходил мимо и решил — зайду-ка узнаю, как вы себя чувствуете. В доме никого не было, и я прошел сюда. Как сегодня ваше горло?
— Все в порядке. Прекрасно.
— Ну, раз уж я здесь, я мог бы и сам взглянуть.
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я здоров. Совершенно здоров.
Доктор ощутил некоторую напряженность. Он взглянул на черный ящик на верстаке, потом на Клаузнера.
— Вы так и не сняли шляпу, — заметил он.
— Да неужели? — Клаузнер поднял руку, стянул шляпу и положил ее на верстак.
Доктор подошел поближе и наклонился, чтобы заглянуть в ящик.
— Что это? — спросил он. — Вы монтируете приемник?
— Нет, так кое-что мастерю.
— Что-то довольно сложное.
— Да.
Клаузнер, казалось, был возбужден и озабочен.
— Но что же это такое? — снова спросил доктор.
— Да есть тут одна идея.
— Но все же?
— Кое-что, воспроизводящее звук, и только.
— Бог с вами, дружище! Да каких только звуков за целый день работы вы не наслушаетесь?!
— Я люблю звуки.
— Похоже на то, — доктор направился было к двери, но обернулся и произнес: — Ну, не буду больше вам мешать. Рад слышать, что у вас все в порядке.
Но он продолжал стоять и глядеть на ящик, очень заинтересованный тем, что мог придумать его чудак-пациент.
— А в самом деле, для чего эта машина? — спросил он. — Вы пробудили во мне любопытство.
Клаузнер посмотрел на ящик, потом на доктора. Наступило недолгое молчание. Доктор стоял у двери и, улыбаясь, ждал.
— Хорошо, я скажу, если уж вам так интересно.
Снова наступило молчание, и доктор понял, что Клаузнер не знает с чего начать. Он переминался с ноги на ногу, трогал себя за ухо, смотрел вниз и наконец медленно заговорил:
— Дело в том… принцип тут очень простой. Человеческое ухо… Вы ведь знаете, что оно не слышит всего; есть звуки, высокие или низкие, которые наше ухо не в состоянии уловить.
— Да, — произнес доктор. — Это так.
— Ну, вот, короче говоря, мы не можем услышать высокого звука с частотой свыше 15 тысяч колебаний в секунду. У собак слух гораздо тоньше, чем у нас. Вы знаете, наверно, что можно купить свисток, издающий такие высокие звуки, какие вы сами не услышите. А собака тотчас же услышит.
— Да, я когда-то видел такой свисток, — подтвердил доктор.
— Конечно, есть звуки и еще более высокие, выше, чем у этого свистка! На самом деле это вибрации, но я привык называть их звуками. Разумеется, вы тоже не можете их услышать. Есть и еще более высокие, еще и еще — бесконечная последовательность звуков… Миллион колебаний в секунду… и так далее, насколько хватит чисел. Это значит — бесконечность… вечность… за пределы звезд…
С каждой минутой Клаузнер все больше оживлялся. Он был тщедушным, нервным, его руки находились в непрестанном движении, большая голова склонялась к левому плечу, словно у него не хватало сил держать ее прямо. Лицо его было безбородое, бледное, почти белое, он носил очки в железной оправе. Выцветшие серые глаза смотрели озадачивающе, отрешенно. Это был слабый, жалкий человечек, блеклая человеческая моль. И вдруг она забила крылышками и ожила. Доктор, глядя в это странное бледное лицо, в выцветшие серые глаза, почувствовал в этом чудаке что-то неизмеримо чуждое, словно дух его витал где-то очень далеко от тела.
Доктор ждал. Клаузнер вздохнул и крепко стиснул руки.
— Мне кажется, — продолжал он теперь уже гораздо свободнее, — что вокруг нас существует целый мир звуков, которые мы не можем слышать. Возможно, там, в неуловимо высоких сферах, раздается музыка, полная изысканных гармонических созвучий и страшных, режущих ухо диссонансов. Музыка столь могучая, что свела бы нас с ума, если бы мы только могли ее услышать. А может быть, там нет ничего…
Доктор все еще стоял, держась за ручку двери.
— Вот как, — произнес он. — Так вы хотите это проверить?
— Не так давно, — продолжал Клаузнер, — я построил простой прибор, доказывающий, что существует множество не слышимых нами звуков. Частенько я наблюдал, как стрелка прибора отмечает в воздухе звуковые колебания, в то время как я сам не слышал ничего. Это именно те звуки, которые я мечтаю услышать. Хочу узнать, откуда они и кто или что их издает.
— Так эта машина на верстаке и позволит вам их услышать? — спросил доктор.
— Может быть. Кто знает? До сих пор мне это не удавалось. Но я внес в нее кое-какие изменения. Сейчас их нужно опробовать. Эта машина, — он прикоснулся к ней, — способна улавливать звуки, слишком высокие для человеческого уха, и преобразовывать их в слышимые нами.
Доктор взглянул на черный, продолговатый, гробообразный ящик.
— Значит, вы хотите перейти к эксперименту?
— Да.
— Ну, что ж, желаю удачи. — Он взглянул на часы. — Боже мой, я должен спешить! До свидания.
Дверь за доктором закрылась.
Какое-то время Клаузнер возился с проводкой внутри черного ящика. Потом он выпрямился и взволнованно прошептал:
— Еще одна попытка… Вынесем наружу… тогда, может быть… может быть… прием будет лучше.
Он открыл дверь, взял ящик, не без труда вынес его в сад и осторожно опустил на деревянный столик на лужайке. Потом принес из мастерской пару наушников, включил их и поднес к ушам. Движения его были быстрыми и точными. Он волновался, дышал шумно и торопливо, открыв рот. Порой он снова начинал заговаривать сам с собой, утешая и подбодряя себя, словно боялся и того, что машина не сработает, и того, что она будет работать.
Он стоял в саду возле деревянного столика, бледный, маленький, худой, похожий на высохшего, старообразного ребенка в очках. Солнце село. Было тепло, безветренно и тихо. С того места, где Клаузнер стоял, он видел через низкую ограду соседний сад. Там ходила женщина, повесив через плечо корзинку для цветов. Какое-то время он машинально наблюдал за ней. Потом повернулся к ящику на столе и включил свой прибор. Левой рукой он взялся за контрольный переключатель, а правой — за верньер, передвигавший стрелку на полукруглой шкале, вроде тех, какие бывают у радиоприемников. На шкале виднелись цифры — от пятнадцати тысяч до миллиона.
Он снова нагнулся над машиной, склонивши голову набок и внимательно прислушиваясь, а потом правой рукой начал поворачивать верньер. Стрелка медленно двигалась по шкале. В наушниках время от времени слышалось слабое потрескивание — голос самой машины. И больше ничего.
Прислушавшись, он ощутил что-то странное. Будто его уши вытянулись, поднялись вверх и будто каждое соединено с головой тонким, жестким проводом, который все удлиняется, а уши уплывают все выше и выше, к некоей таинственной, запретной области ультразвуков, где они никогда еще не были и, по мнению человека, не имеют права быть.
Стрелка продолжала медленно ползти по шкале. Вдруг он услышал крик — страшный, пронзительный крик. Вздрогнул, уронил руки, оперся о край стола. Огляделся, словно ожидая увидеть существо, испустившее этот вопль. Но вокруг не было никого, кроме женщины в соседнем саду. Кричала, конечно, не она. Нагнувшись, она резала чайные розы и клала их в корзинку.
Крик повторился снова — зловещий, нечеловеческий звук, резкий и короткий. В этом звуке был какой-то минорный, металлический оттенок, какого Клаузнер никогда не слышал.
Клаузнер снова огляделся, пытаясь понять, кто же кричит. Женщина в саду была единственным живым существо в поле его зрения.
Он увидел, как она нагибается, берет в пальцы стебель розы и отрезает его ножницами. И снова услышал короткий вопль.
Крик раздался как раз в то мгновение, когда женщина перерезала стебель.
Она выпрямилась, положила ножницы в корзинку и собралась уходить.
— Миссис Саундерс! — громко, в волнении закричал Клаузнер. — Миссис Саундерс!
Обернувшись, женщина увидела своего соседа, стоявшего на газоне, — странную фигуру с наушниками на голове, размахивающую руками; он окликнул ее таким пронзительным голосом, что она даже встревожилась.
— Срежьте еще одну! Срежьте еще одну, скорее, прошу вас!
Она стояла, словно окаменев, и всматривалась в него. Миссис Саундерс всегда считала, что ее сосед большой чудак. А сейчас ей казалось, что он и вовсе сошел с ума. Она уже стала прикидывать, не побежать ли ей домой, чтобы вызвать мужа. «Но нет, — подумала она, — уж доставлю ему такое удовольствие».
— Конечно, мистер Клаузнер, если вам так хочется.
Она взяла ножницы из корзинки, наклонилась и срезала розу.
Клаузнер снова услышал в наушниках этот необычный вопль. Он сорвал наушники и подбежал к ограде, разделявшей оба сада.
— Хорошо, — произнес он. — Достаточно. Но больше не нужно. Умоляю вас, больше не нужно!
Женщина замерла, держа, в руке срезанную розу, и смотрела на него.
— Послушайте, миссис Саундерс, — продолжал он. — Я сейчас скажу вам такое, что вы и не поверите.
Он оперся на ограду и сквозь толстые стекла очков стал всматриваться в лицо соседки.
— Сегодня вечером вы нарезали целую корзинку роз. Острыми ножницами вы кромсали плоть живых существ, и каждая срезанная вами роза кричала самым необычным голосом. Знали ли вы об этом, миссис Саундерс?
— Нет, — ответила она. — Конечно, я ничего не знала.
— Так вот, это правда. — Он старался совладать со своим волнением. — Я слышал, как они кричали. Каждый раз, когда вы срезали розу, я слышал крик боли. Очень высокий звук — примерно 132 тысячи колебаний в секунду. Вы, конечно, не могли его услышать, но я — я слышал.
— Вы и вправду его слышали, мистер Клаузнер? — Она решила как можно быстрее ретироваться.
— Вы скажете, — продолжал он, — что у розового куста нет нервной системы, которая могла бы чувствовать, нет горла, которым можно было бы кричать. И вы будете правы. Их нет. Во всяком случае, таких, как у нас. Но откуда вы знаете, миссис Саундерс… — Он перегнулся через ограду и шепотом взволнованно заговорил: — Откуда вы знаете, что розовый куст, у которого вы срезаете веточку, не ощущает такой же боли, как вы, если бы вам отрезали руку садовыми ножницами? Откуда вы это знаете? Куст живой, разве не так?
— Да, мистер Клаузнер. Конечно, так. Доброй ночи.
Она быстро повернулась и побежала к дому. Клаузнер вернулся к столу, надел наушники и опять принялся слушать. Снова он слышал только неясное потрескивание и жужжание самой машины. Наклонился, двумя пальцами взял за стебелек белую маргаритку, росшую на газоне, и медленно тянул, пока стебелек не оторвался.
С того момента, как он начал тянуть, и пока стебелек не оторвался, он слышал — явственно слышал в наушниках — странный, тонкий, высокий звук, какой-то совсем неживой. Он взял еще одну маргаритку, и снова повторилось то же. Он снова услышал крик, но на этот раз не был уверен, что в нем выражается боль. Нет, это была не боль. Скорей удивление. Но так ли? Похоже, что в этом крике не ощущалось никаких эмоций, знакомых человеку. Это был попросту крик, бесстрастный и бездушный звук, не выражающий никаких чувств. Так было и с розами. Он ошибся, назвав этот звук криком боли. Куст, вероятно, не ощущал боли, а что-то другое, неизвестное нам, чему нет даже названия.
Он выпрямился и снял наушники. Сгущались сумерки, и только полоски света из окон прорезали темноту.
На следующий день Клаузнер вскочил с постели, чуть только рассвело. Он быстро оделся и кинулся прямо в мастерскую. Взял машину и вынес, прижимая к груди обеими руками. Идти с такой тяжестью было трудно. Он миновал дом, открыл калитку и, перейдя улицу, направился к парку.
Там он остановился и огляделся, потом продолжил путь. Дойдя до огромного бука, остановился и поставил ящик на землю, у самого ствола. Быстро вернулся домой, взял в сарае топор, принес в парк и тоже положил у ствола дерева.
Потом он снова огляделся, явно нервничая. Вокруг никого не было. Стрелка часов приближалась к шести.
Он надел наушники и включил прибор. С минуту прислушивался к уже знакомому тонкому жужжанию. Потом поднял топор, пошире расставил ноги и изо всех сил ударил по стволу дерева. Лезвие глубоко ушло в кору и застряло. В самый момент удара он услышал в наушниках необычайный звук. Этот звук был совершенно новый, не похожий ни на что, до сих пор слышанное. Глухой, гулкий, низкий звук. Не такой короткий и резкий, какой издавали розы, но протяжный, как рыдание, и длившийся не менее минуты; наибольшей силы он достиг в момент удара топором и постепенно затихал, пока вовсе не исчез.
Клаузнер в ужасе вглядывался туда, где топор глубоко ушел в толщу дерева. Потом осторожно взялся за топор, высвободил его и бросил наземь. Прикоснулся пальцами к глубокой ране на стволе и, стараясь сжать ее, шептал:
— Дерево… ах, дерево… прости… мне так жаль… но это заживет, обязательно заживет…
С минуту он стоял, опершись на ствол, потом повернулся, побежал через парк и исчез в своем доме. Подбежал к телефону, набрал номер и стал ждать. Он услышал гудок, потом щелчок — взяли трубку — и заспанный мужской голос:
— Алло, слушаю!
— Доктор Скотт?
— Да, это я.
— Доктор Скотт, вы должны сейчас же прийти ко мне.
— Кто это?
— Клаузнер. Помните, я вам вчера рассказывал о своих опытах и о том, что надеюсь…
— Да, да, конечно, но в чем дело? Вы заболели?
— Нет, я здоров, но…
— Полседьмого утра, — сказал доктор, — а вы мне звоните, хотя здоровы.
— Приходите, сэр. Приходите поскорее. Я хочу, чтобы кто-нибудь это услышал. Иначе я с ума сойду! Я просто не могу поверить, что…
Доктор уловил в его голосе почти истерическую нотку, совсем такую же, как в голосах тех, кто будил его криками: «Несчастный случай! Приходите немедленно!»
Он спросил:
— Так вам действительно нужно, чтобы я пришел?
— Да — и немедленно!
— Ну, хорошо, я приду.
Клаузнер стоял у телефона и ждал. Он старался вспомнить, как звучал крик дерева, но не мог. Вспомнил только, что звук наполнил его ужасом. Он пытался представить себе, как кричал бы человек, если бы он стоял вот так, неподвижно, а кто-нибудь намеренно вонзил бы ему в ногу острое лезвие, и оно заклинилось бы в ране. Это был бы такой же крик? Нет. Совсем иной. Вопль дерева был страшнее всех слышанных им когда-либо людских воплей — именно потому, что он был такой сильный и беззвучный.
Он начал размышлять о других живых созданиях. Тотчас же ему представилось поле спелой пшеницы, по которому идет косилка и режет стебли, по пятисот стеблей в секунду. Боже мой, какой это вопль! Пятьсот растений вскрикивают одновременно, а потом еще пятьсот, и так каждую секунду. Нет, подумал он, я ни за что не выйду со своей машиной в поле во время жатвы. Мне бы потом кусок хлеба не пошел в рот. А что с картофелем, с капустой, с морковью и луком? А яблоки? С яблоками другое дело, когда они опадают, а не сорваны с веток. А с овощами — нет. Картофель, например. Он-то уж наверняка будет кричать…
Послышался скрип старой калитки. Клаузнер увидел на дорожке высокую фигуру доктора с черным саквояжем в руке.
— Ну? — спросил доктор. — В чем дело?
— Пойдемте со мной, сэр. Я хочу, чтобы вы услышали. Я вызвал вас потому, что вы — единственный, с кем я говорил об этом. Через улицу, в парк. Идемте.
Доктор взглянул на него. Теперь Клаузнер казался спокойнее. Никаких признаков безумия или истерии. Он был только взволнован и чем-то поглощен.
Они вошли в парк. Клаузнер подвел доктора к огромному буку, у подножия которого стоял черный продолговатый ящик, похожий на маленький гроб. Рядом лежал топор.
— Зачем вам все это?
— Сейчас увидите. Пожалуйста, наденьте наушники и слушайте. Слушайте внимательно, а потом расскажите мне подробно, что вы слышали. Я хочу удостовериться…
Доктор усмехнулся и надел наушники.
Клаузнер наклонился и включил прибор. Потом взмахнул топором, широко расставив ноги. Он приготовился к удару, но на мгновение замер: его остановила мысль о крике, который должно издать дерево.
— Чего вы ждете? — спросил доктор.
— Ничего, — ответил Клаузнер.
Он замахнулся и ударил по дереву. Ему почудилось, будто земля вздрогнула у него под ногами, — он мог бы поклясться в этом. Словно корни дерева шевельнулись под землей, но было уже слишком поздно.
Лезвие топора глубоко вонзилось в дерево и засело в нем. И в тот же миг высоко над их головами раздался треск, зашелестели листья. Оба взглянули вверх, и доктор крикнул:
— Эй! Бегите скорее!
Сам он сорвал с головы наушники и кинулся прочь, но Клаузнер стоял как зачарованный, глядя на огромную ветвь, длиною не меньше шестидесяти футов, медленно клонящуюся все ниже и ниже; она с треском отщеплялась в самом толстом месте, там, где соединялась со стволом. В последний момент Клаузнеру удалось отскочить. Ветвь рухнула прямо на машину и смяла ее.
— Боже мой! — вскричал доктор, подбежав. — Как близко! Я думал, вас раздавит!
Клаузнер смотрел на дерево. Его большая голова склонилась набок, а на бледном лице запечатлелись напряжение и страх. Он медленно подошел к дереву и осторожно вытащил топор из ствола.
— Вы слышали? — едва внятно спросил он, оборачиваясь к доктору.
Доктор все еще не мог успокоиться.
— Что именно?
— Я про наушники. Вы слышали что-нибудь, когда я ударил топором?
Доктор почесал за ухом.
— Ну, — сказал он, — по правде говоря… — Он умолк, нахмурился, закусил губу. — Нет, я не уверен. Наушники держались на моей голове не больше секунды после удара.
— Да, да, но что вы слышали?
— Не знаю, — ответил доктор. — Я не знаю, что я слышал. Вероятно, звук ломающейся ветви.
Он говорил быстрым, раздраженным тоном.
— Какой это был звук? — Клаузнер подался вперед, впиваясь в него взглядом. — Скажите в точности, какой это был звук?
— Черт побери! — рассердился доктор. — Я и в самом деле не знаю. Я больше думал о том, чтобы убежать оттуда. И довольно об этом!
— Доктор Скотт, что именно вы слышали?
— Ну подумайте сами, откуда я могу это знать, когда на меня падало полдерева и мне нужно было спасаться?
Клаузнер стоял, не двигаясь, глядя на доктора, и добрых полминуты не произносил ни слова. Доктор шевельнулся, пожал плечами и собрался уходить.
— Знаете что, давайте лучше вернемся, — сказал он.
— Взгляните, — заговорил вдруг Клаузнер, и его бледное лицо внезапно залил румянец. — Взгляните, доктор. Зашейте это, пожалуйста. — Он указал на след топора. — Зашейте поскорее.
— Не говорите глупостей, — отрезал доктор.
— Сделайте то, что я говорю. Зашейте.
— Не говорите глупостей, — повторил доктор. — Я не могу зашить дерево. Ну, пошли.
— Так вы не можете зашить?
— Конечно.
— А у вас в чемодане есть йод?
— Да.
— Так смажьте рану йодом. Все-таки поможет.
— Послушайте, — сказал доктор, снова порываясь уйти, — не будьте смешным. Вернемся домой и…
— Смажьте рану йодом!
Доктор заколебался. Он увидел, что рука у Клаузнера сжалась на рукояти топора.
— Хорошо, — сказал он. — Я смажу рану йодом.
Он достал склянку с йодом и немного ваты. Подошел к дереву, откупорил склянку, налил на вату йод и тщательно смазал разрез. Краем глаза он следил за Клаузнером, который стоял с топором в руке, не шевелясь, и наблюдал за его действиями.
— А теперь другую рану, вот здесь, повыше.
Доктор повиновался.
— Ну, готово. Этого вполне достаточно.
Клаузнер подошел и внимательно осмотрел обе раны.
— Да, — произнес он. — Да, этого вполне достаточно. — Он отступил на шаг. — Завтра вы придете снова осмотреть их.
— Да, — сказал доктор. — Разумеется.
— И опять смажете йодом?
— Если будет необходимо, смажу.
— Благодарю вас, сэр
Клаузнер снова кивнул, выпустил из рук топор и вдруг улыбнулся.
Доктор подошел к нему, осторожно взял под руку и сказал:
— Идемте, нам пора.
И оба молча зашагали по парку, торопясь домой.
