Стивен КИНГ
ВСЕМОГУЩИЙ ТЕКСТ-ПРОЦЕССОР
Перевод с английского А. Корженевского
На первый взгляд компьютер напоминал текст-процессор «Ванг»: по крайней мере клавиатура и корпус были от «Ванга». Присмотревшись же внимательнее, Ричард Хагстром заметил, что корпус расколот надвое (и при этом не очень аккуратно — похоже, его пилили ножовкой), чтобы впихнуть чуть большую размером лучевую трубку от «Ай-Би-Эм». А вместо гибких архивных дисков этот беспородный уродец комплектовался пластинками, твердыми как «сорокопятки», которые Ричард слушал в детстве.
— Боже, что это такое? — спросила Лина, увидев, как он и мистер Нордхоф по частям перетаскивают машину в кабинет Ричарда. Мистер Нордхоф жил рядом с семьей брата Ричарда: Роджером, Белиндой и их сыном Джонатаном.
— Это Джон сделал, — сказал Ричард. — Мистер Нордхоф говорит, что для меня. Похоже, это текст-процессор.
— Он самый, — сказал Нордхоф. Ему перевалило за шестьдесят, и дышал Нордхоф с трудом. — Джон его именно так и называл, бедный парень… Может, мы поставим эту штуку на минутку, мистер Хагстром? Я совсем выдохся.
— Конечно, — сказал Ричард и позвал сына, терзавшего электрогитару в комнате на первом этаже, о чем свидетельствовали весьма немелодичные аккорды. Отделывая эту комнату, Ричард планировал ее как гостиную, но сын вскоре устроил там зал для репетиций.
— Сет! — крикнул он. — Иди помоги мне1
Сет продолжал бренчать. Ричард взглянул на мистера Нордхофа и пожал плечами, испытывая стыд за сына и не в силах этого скрыть. Нордхоф пожал плечами в ответ, как будто хотел сказать: "Дети… Разве можно в наш век ждать от них чего-то хорошего?" Хотя оба они знали, что от Джона, бедного Джона Хагстрома, погибшего сына его ненормального брата, можно было ждать только хорошее.
— Спасибо за помощь, — сказал Ричард.
— А куда еще девать время старому человеку? — пожал плечами Нордхоф. — Хоть это я могу сделать для Джонни. Знаете, он иногда бесплатно косил мою лужайку. Я пробовал давать ему денег, но он отказывался. Замечательный парень. — Нордхоф все еще не мог отдышаться. — Можно мне стакан воды, мистер Хагстром?
— Конечно. — Он сам налил воды, когда увидел, что жена даже не поднялась из-за кухонного стола, где она читала что-то кровожадное в мягкой обложке и ела пирожные.
— Сет! — закричал он снова. — Иди сюда и помоги нам.
Не обращая внимания на отца, Сет продолжал извлекать режущие слух аккорды из гитары, за которую Ричард до сих пор выплачивал деньги.
Он предложил Нордхофу остаться на ужин, но тот вежливо отказался. Ричард кивнул, снова смутившись, но на этот раз скрывая свое смущение, быть может, немного лучше. "Ты неплохой парень, Ричард, но семейка тебе досталась, не дай бог!" — сказал как-то его друг Берни Эпштейн, и Ричард тогда только покачал головой, испытывая такое же смущение, как сейчас. Он действительно был "неплохим парнем". И тем не менее вот что ему досталось: толстая сварливая жена, уверенная, что все хорошее в жизни прошло мимо нее и что она "поставила не на ту лошадь" (этого, впрочем, она никогда не признавала вслух), и необщительный пятнадцатилетний сын, делающий весьма посредственные успехи в той же школе, где преподавал Ричард. Сын, который утром, днем и ночью (в основном ночью) извлекает из гитары какие-то дикие звуки и считает, что в жизни ему этого как-нибудь хватит.
— Как насчет пива? — спросил Ричард. Ему не хотелось отпускать Нордхофа сразу — он надеялся услышать что-нибудь еще о Джоне.
— Пиво будет в самый раз, — ответил Нордхоф, и Ричард благодарно кивнул.
— Отлично, — сказал он и направился на кухню прихватить пару бутылок "Бадвайзера".
Кабинетом ему служило маленькое, похожее на сарай, строение, стоявшее отдельно от дома. Как и гостиную, Ричард отделал его сам. Но в отличие от гостиной это место он считал действительно своим. Место, где можно скрыться от женщины, ставшей ему совершенно чужой, и такого же чужого рожденного ею сына.
Лина, разумеется, неодобрительно отнеслась к тому, что у него появился свой угол, но помешать ему никак не могла, и это стало одной из немногочисленных побед Ричарда. Он сознавал, что в некотором смысле Лина действительно "поставила не на ту лошадь": поженившись шестнадцать лет назад, они даже не сомневались, что он вот-вот начнет писать блестящие романы, которые принесут много денег, и скоро они станут разъезжать в «мерседесах». Но единственный его опубликованный роман денег не принес, а критики не замедлили отметить, что к «блестящим» его тоже отнести нельзя. Лина встала на сторону критиков, и с этого началось их отдаление.
Работа в школе, которую они когда-то считали лишь ступенькой на пути к славе, известности и богатству, уже в течение пятнадцати лет служила основным источником дохода — чертовски длинная ступенька, как Ричард порой думал. Но он все же не оставлял свою мечту. Он писал рассказы, иногда статьи и вообще был на хорошем счету в Писательской гильдии. Своей пишущей машинкой Ричард зарабатывал до 5000 долларов в год, и, как бы Лина ни ворчала, он заслуживал собственного кабинета, тем более что сама она работать отказывалась.
— Уютное местечко, — сказал Нордхоф, окидывая взглядом маленькую комнатку с набором разнообразных старомодных снимков на стенах.
Дисплей беспородного текст-процессора разместился на столе поверх самого процессорного блока. Старенькую электрическую машинку «Оливетти» Ричард временно поставил на один из картотечных шкафов.
— Оно себя оправдывает, — сказал Ричард, потом кивнул в сторону текст-процессора. — Вы полагаете, эта штука будет работать? Джону было всего четырнадцать.
— Видок у нее, конечно, неважный, а?
— Да уж, — согласился Ричард.
Нордхоф рассмеялся.
— Вы еще и половины не знаете, — сказал он. — Я заглянул сзади в дисплейный блок. На одних проводах там маркировка «Ай-Би-Эм», на других — "Рэйдиоу шэк". Внутри почти целиком стоит телефонный аппарат "Вестерн электрик". И хотите верьте, хотите нет, микромоторчик из детского электроконструктора. — Он отхлебнул пива и добавил, видимо, только что вспомнив. — Пятнадцать. Ему совсем недавно исполнилось пятнадцать. За два дня до катастрофы. — Он замолчал, потом тихо повторил, глядя на свою бутылку пива. — Пятнадцать.
— Из детского конструктора? — удивленно спросил Ричард, взглянув на старика.
— Да. У Джона был такой набор лет… э-э-э… наверно, с шести. Я сам подарил его на рождество. Он уже тогда сходил с ума по всяким приборчикам. Все равно каким, а уж этот набор моторчиков, я думаю, ему понравился. Думаю, да. Он берег его почти десять лет. Редко у кого из детей это получается, мистер Хагстром.
— Пожалуй, — сказал Ричард, вспоминая ящики игрушек Сета, выброшенные им за все эти годы, игрушек ненужных, забытых или бездумно сломанных, потом взглянул на текст-процессор. — Значит, он не работает?
— Наверно, стоит сначала попробовать, — сказал Нордхоф. — Мальчишка был почти гением во всяких электрических делах.
— Думаю, вы преувеличиваете. Я знаю, что он разбирался в электронике и что он получил приз на технической выставке штата, когда учился только в шестом классе…
— Соревнуясь с ребятами гораздо старше его, причем некоторые из них уже заканчивали школу, — добавил Нордхоф. — Так по крайней мере говорила его мать.
— Так оно и было. Мы все очень гордились им. — Здесь Ричард немного покривил душой: гордился он, гордилась мать Джона, но отцу Джона было абсолютно на все наплевать. — Однако проекты для технической выставки и самодельный гибрид текст-процессора… — Он пожал плечами.
Нордхоф поставил свою бутылку на стол и сказал:
— В пятидесятых годах один парнишка из двух консервных банок из-под супа и электрического барахла, стоившего не больше пяти долларов, смастерил атомный ускоритель. Мне об этом Джон рассказывал. И еще он говорил, что в каком-то захудалом городишке в Нью-Мексико один парень открыл тахионы — отрицательные частицы, которые, предположительно, движутся по времени в обратном направлении, — еще а 1954 году. А в Уотербери, что в Коннектикуте, одиннадцатилетний мальчишка сделал бомбу из целлулоида, который он соскреб с колоды игральных карт, и взорвал пустую собачью будку. Детишки, особенно те, которые посообразительней, иногда такое могут выкинуть, что только диву даешься.
— Может быть. Может быть.
— В любом случае это был прекрасный мальчуган.
— Вы ведь любили его немного, да?
— Мистер Хагстром, — сказал Нордхоф. — Я очень его любил. Он был по-настоящему хорошим ребенком.
И Ричард задумался о том, как это странно, что его брата (страшная дрянь, начиная с шести лет) судьба наградила такой хорошей женой и отличным умным сыном. Он же, который всегда старался быть мягким и порядочным (что значит «порядочный» в нашем сумасшедшем мире?), женился на Лине, превратившейся в молчаливую неопрятную бабу, и получил от нее Сета. Глядя в честное усталое лицо Нордхофа, он поймал себя на том, что пытается понять, почему так получилось на самом деле и какова здесь доля его вины, в какой степени случившееся — результат его собственного бессилия перед судьбой?
— Да, — сказал Ричард. — Хорошим.
— Меня не удивит, если эта штука заработает, — сказал Нордхоф. — Совсем не удивит.
Когда Нордхоф ушел, Ричард Хагстром воткнул вилку в розетку и включил текст-процессор. Послышалось гудение, и он подумал, что вот сейчас на экране появятся буквы «Ай-Би-Эм». Буквы не появились. Вместо них, словно голос из могилы, выплыли из темноты экрана призрачные зеленые слова:
С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ДЯДЯ РИЧАРД! ДЖОН.
— Боже, — прошептал Ричард, как подкошенный опустившись на стул.
Его брат, жена брата и их сын две недели назад возвращались из однодневной поездки за город. Машину вел пьяный Роджер. Пил он практически каждый день, но на этот раз удача ему изменила, и он, не справившись со своим старым пыльным фургоном, сорвался с почти стофутового обрыва. Машина загорелась. Джону было четырнадцать, нет — пятнадцать. Старик сказал, ему ксполнилось пятнадцать за два дня до катастрофы. Еще три года — и он освободился бы из-под власти этого неуклюжего глупого медведя. Его день рождения… И скоро наступит мой.
Через неделю. Джон приготовил ему в подарок текст-процессор.
От этого Ричарду почему-то стало не по себе, и он даже не мог сказать, почему именно. Он протянул было руку, чтобы выключить машину, но остановился.
"Какой-то парнишка смастерил атомный ускоритель из двух консервных банок и автомобильного электрооборудования стоимостью в пять долларов.
Ну-ну. А еще в нью-йоркской канализации полно крокодилов, и ВВС США прячут где-то в Небраске замороженное тело пришельца. Чушь! Хотя, если честно, то, может быть, я не хочу быть уверенным в этом на все сто процентов".
Он встал, обошел машину и заглянул внутрь через прорези на задней стенке дисплейного блока. Все, как Нордхоф и говорил: провода "Рэйдиоу шэк. Изготовлено на Тайване", провода "Вестерн электрик", «Вестрекс» и "Эректор сет" с маленькой буковкой R, обведенной кружочком. Потом он заметил еще кое-что, что Нордхоф или не разглядел, или не захотел упоминать: трансформатор "Лионел трэйн", облепленный проводами будто невеста Франкенштейна.
— Боже, — сказал он, рассмеявшись, и почувствовал, что на самом деле близок к слезам. — Боже, Джонни, что ты такое создал?
Но ответ он знал сам. Он уже давно мечтал о текст-процессоре, говорил об этом постоянно и, когда саркастические насмешки Лины стали совсем невыносимы, поделился своей мечтой с Джоном.
— Я мог бы писать быстрее, мигом править и выдавать больше материала, — сказал он Джону однажды прошлым летом, и мальчишка посмотрел на него своими серьезными голубыми глазами, умными, но из-за увеличивающих стекол очков всегда настороженными и внимательными. — Это было бы замечательно… Просто замечательно.
— А почему ты тогда не возьмешь себе такой процессор, дядя Рич?
— Видишь ли, их, так сказать, не раздают даром, — улыбнулся Ричард. — Самая простая модель "Рэйдиоу шэк" стоит около трех тысяч. Есть и еще дороже. До восемнадцати тысяч долларов.
— Может быть, я сам сделаю тебе текст-процессор, — заявил Джон.
— Может быть, — сказал тогда Ричард, похлопав его по спине, и до звонка Нордхофа он больше об этом разговоре не вспоминал.
Провода от детского электроконструктора.
Трансформатор "Лионел трэйн". Боже!
Он вернулся к экрану дисплея, собравшись выключить текст-процессор, словно попытка написать что-нибудь в случае неудачи могла как-то очернить серьезность замысла его хрупкого обреченного на смерть племянника.
Вместо этого Ричард нажал на клавиатуре клавишу «EXECUTE», и по спине у него пробежали маленькие холодные мурашки. "EXECUTE" — если подумать, странное слово. Он не отождествлял его с писанием, слово ассоциировалось скорее с газовыми камерами, электрическим стулом и, быть может, пыльными старыми фургонами, слетающими с дороги в пропасть.
"EXECUTE".
Процессорный блок гудел громче, чем любой другой из тех, что ему доводилось слышать, когда он приценивался к текст-процессорам в магазинах. Пожалуй, он даже ревел. "Что там в блоке памяти, Джон? — подумал Ричард. — Диванные пружины? Трансформаторы от детской железной дороги? Консервные банки из-под супа?" Снова вспомнились глаза Джона, его спокойное, с тонкими чертами лицо. Наверно, это неправильно, может быть, даже ненормально — так ревновать чужого сына к его отцу.
"Но он должен был быть моим. Я всегда знал это, и, думаю, он тоже знал". Белинда, жена Роджера… Белинда, которая слишком часто носила темные очки в облачные дни. Большие очки, потому что синяки под глазами имели отвратительное свойство расплываться. Но бывая у них, он иногда смотрел на нее, тихий и внимательный, подавленный громким хохотом Роджера, и думал почти то же самое: "Она должна была быть моей".
Эта мысль пугала, потому что они с братом оба знали Белинду в старших классах и оба назначали ей свидания. У них с Роджером два года разницы, а Белинда была как раз между ними: на год старше Ричарда и на год моложе Роджера. Ричард первый начал встречаться с девушкой, которая впоследствии стала матерью Джона, но вскоре вмешался Роджер, который был старше и больше, Роджер, который всегда получал то, что хотел, Роджер, который мог избить, если попытаешься встать на его пути.
"Я испугался. Испугался и упустил ее. Неужели это было так? Боже, ведь действительно так. Я хотел, чтобы все было по-другому, но лучше не лгать самому себе о таких вещах, как трусость. И стыд".
А если бы все оказалось наоборот? Если бы Лина и Сет были семьей его никчемного брата, а Белинда и Джон — его собственной, что тогда? И как должен реагировать думающий человек на такое абсурдно сбалансированное превращение? Рассмеяться? Закричать? Застрелиться?
"Меня не удивит, если он заработает. Совсем не удивит".
"EXECUTE".
Пальцы его забегали по клавишам. Он поднял взгляд: на экране плыли зеленые буквы:
МОЙ БРАТ БЫЛ НИКЧЕМНЫМ ПЬЯНИЦЕЙ.
Буквы плыли перед глазами, и неожиданно он вспомнил об игрушке, которую ему купили в детстве. Она называлась "Волшебный шар". Ты задавал ему какой-нибудь вопрос, на который можно ответить «да» или «нет», затем переворачивал его и смотрел, что он посоветует. Расплывчатые, но тем не менее завораживающие и таинственные ответы состояли из таких фраз, как "Почти наверняка", "Я бы на это не рассчитывал", "Задай этот вопрос позже".
Однажды Роджер из ревности или зависти отобрал у Ричарда игрушку и изо всех сил бросил ее об асфальт. Игрушка разбилась, и Роджер засмеялся. Сидя в своем кабинете, прислушиваясь к странному прерывистому гудению процессора, собранного Джоном, Ричард вспомнил, что он упал тогда на тротуар, плача и все еще не веря в то, что брат с ним так поступил.
— Плакса! Плакса! Ах, какая плакса! — дразнил его Роджер. — Это всего лишь дрянная дешевая игрушка, Риччи. Вот посмотри, там только вода и маленькие карточки.
— Я скажу про тебя! — закричал Ричард что было сил. Лоб его горел, он задыхался от слез возмущения. — Я скажу про тебя, Роджер! Я все расскажу маме!
— Если ты скажешь, я сломаю тебе руку, — пригрозил Роджер. По его леденящей сердце улыбке Ричард понял, что это не пустая угроза. И ничего не сказал.
МОЙ БРАТ БЫЛ НИКЧЕМНЫМ ПЬЯНИЦЕЙ.
Из чего бы ни состоял этот текст-процессор, но он выводил слова на экран. Оставалось еще посмотреть, будет ли он хранить информацию в памяти, но все же созданный Джоном гибрид из клавиатуры «Ванга» и дисплея «Ай-Би-Эм» работал. Совершенно случайно он вызвал у него довольно неприятные воспоминания, но в этом Джон уже не виноват.
Ричард оглядел кабинет и остановил взгляд на одной фотографии, которую он не выбирал для кабинета сам и не любил. Большой студийный фотопортрет Лины, ее подарок на рождество два года назад. "Я хочу, чтобы ты повесил его у себя в кабинете", — сказала она, и, разумеется, он так и сделал. С помощью этого приема она, очевидно, собиралась держать его в поле зрения даже в свое отсутствие. "Не забывай, Ричард. Я здесь. Может быть, я и "поставила не на ту лошадь", но я здесь. Советую тебе помнить об этом".
Портрет с его неестественными тонами никак не уживался с любимыми репродукциями Уистлера, Хоумера и Уайета. Глаза Лины были полуприкрыты веками, а тяжелый изгиб ее пухлых губ застыл в некоем подобии улыбки. "Я еще здесь, Ричард, — словно говорила она. — И никогда об этом не забывай".
Ричард напечатал:
ФОТОГРАФИЯ МОЕЙ ЖЕНЫ ВИСИТ НА ЗАПАДНОЙ СТЕНЕ КАБИНЕТА.
Он взглянул на появившийся на экране текст. Слова нравились ему не больше, чем сам фотопортрет, и он нажал клавишу «ВЫЧЕРКНУТЬ». Слова исчезли, и на экране не осталось ничего, кроме ровно пульсирующего курсора.
Ричард взглянул на стену и увидел, что портрет жены тоже исчез.
Очень долго он сидел, не двигаясь — во всяком случае, ему показалось, что долго, — и смотрел на то место на стене, где только что висел портрет. Из оцепенения, вызванного приступом шокового недоумения, его вывел запах процессорного блока. Запах, который он помнил с детства так же отчетливо, как то, что Роджер разбил "Волшебный шар", потому что игрушка принадлежала ему, Ричарду. Запах трансформатора от игрушечной железной дороги. Когда появляется такой запах, нужно выключить трансформатор, чтобы он остыл.
Он выключит его.
Через минуту.
Ричард поднялся, чувствуя, что ноги его стали словно ватные, и подошел к стене. Потрогал пальцами обивку. Портрет висел здесь, прямо здесь. Но теперь его не было, как не было и крюка, на котором он держался. Не было даже дырки в стене, которую он просверлил под крюк.
Исчезло все.
Мир внезапно потемнел, и он двинулся назад, чувствуя, что сейчас потеряет сознание, но удержался, и окружающее вновь обрело ясные очертания.
Ричард оторвал взгляд от того места на стене, где недавно висел портрет Лины, и посмотрел на собранный его племянником текст-процессор.
"Вы удивитесь, — услышал он голос Нордхофа, — вы удивитесь, вы удивитесь… Уж если какой-то мальчишка в пятидесятых годах открыл частицы, которые движутся назад во времени, то вы наверняка удивитесь, осознав, что мог сделать из кучи бракованных элементов от текстпроцессора, проводов и электродеталей ваш гениальный племянник. Вы так удивитесь, тут даже с ума можно сойти…"
Запах трансформатора стал гуще, сильнее, и из решетки на задней стенке дисплея поплыл дымок. Гудение процессора тоже усилилось. Следовало выключить машину, потому что как бы Джон ни был умен, у него, очевидно, просто не хватило времени отладить установку до конца.
Знал ли он, что делал?
Чувствуя себя так, словно он продукт его же собственного воображения, Ричард сел перед экраном и напечатал:
ПОРТРЕТ МОЕЙ ЖЕНЫ ВИСИТ НА СТЕНЕ.
Секунду он смотрел на предложение, затем перевел взгляд обратно на клавиатуру и нажал клавишу "EXECUTE".
Посмотрел на стену.
Портрет Лины висел там же, где и всегда.
— Боже, — прошептал он. — Боже мой…
Ричард потер рукой щеку, взглянул на экран (на котором опять не осталось ничего, кроме курсора) и напечатал:
НА ПОЛУ НИЧЕГО НЕТ
Затем нажал клавишу «ВСТАВКА» и добавил:
КРОМЕ ДЮЖИНЫ ДВАДЦАТИДОЛЛАРОВЫХ ЗОЛОТЫХ МОНЕТ В МАЛЕНЬКОМ ПОЛОТНЯНОМ МЕШОЧКЕ.
И нажал "EXECUTE".
На полу лежал маленький, затянутый веревочкой мешочек из белого полотна. Надпись, выведенная выцветшими чернилами на мешочке, гласила: "Уэллс Фарго".
— Боже мой, — произнес Ричард не своим голосом. — Боже мой, боже мой…
Наверно, он часами взывал бы к спасителю, не начни текст-процессор издавать периодическое «бип» и не вспыхни в верхней части экрана пульсирующая надпись:
ПЕРЕГРУЗКА
Ричард быстро все выключил и выскочил из кабинета, словно за ним гнались черти.
Но на бегу он подхватил с пола маленький завязанный мешочек и сунул его в карман брюк.
Набирая в тот вечер номер Нордхофа, Ричард слышал, как в ветвях деревьев за окнами играет на волынке свою протяжную заунывную музыку холодный ноябрьский ветер. Внизу репетирующая группа Сета старательно убивала мелодию Боба Сигера. Лина отправилась в "Деву Марию" играть в бинго.
— Машина работает? — спросил Нордхоф.
— Работает, — ответил Ричард. Он сунул руку в карман и достал тяжелую, тяжелее часов «Ролекс», монету. На одной стороне красовался суровый профиль орла. И дата: 1871. — Работает так, что вы не поверите.
— Ну почему же, — ровно произнес Нордхоф. — Джон был талантливым парнем и очень вас любил, мистер Хагстром. Однако будьте осторожны. Ребенок, даже самый умный, остается ребенком. Он не может правильно оценить свои чувства. Вы понимаете, о чем я говорю?
Ричард ничего не понимал. Его лихорадило и обдавало жаром. Цена на золото, судя по газете за тот день, составляла 514 долларов за унцию. Взвесив монеты на своих почтовых весах, он определил, что каждая из них весит около четырех с половиной унций и при нынешних ценах они стоят 27756 долларов. Впрочем, если продать их коллекционерам, можно получить раза в четыре больше.
— Мистер Нордхоф, вы не могли бы ко мне зайти? Сегодня? Сейчас?
— Нет, — ответил Нордхоф. — Я не уверен, что мне этого хочется, мистер Хагстром. Думаю, это должно остаться между вами и Джоном.
— Но…
— Помните только, что я вам сказал. Ради бога, будьте осторожны. — Раздался щелчок. Нордхоф положил трубку.
Через полчаса Ричард вновь очутился в кабинете перед текст-процессором. Он потрогал пальцем клавишу "ВКЛ/ ВЫКЛ", но не решился включить машину. Когда Нордхоф сказал во второй раз, он наконец услышал. "Ради бога, будьте осторожны". Да уж. С машиной, которая способна на такое, осторожность не повредит…
Как машина это делает?
Он и представить себе не мог. Может быть, поэтому ему легче было принять на веру столь невероятную сумасшедшую ситуацию. Он преподавал английский и немного писал, к технике же не имел никакого отношения, и вся его жизнь представляла собой историю непонимания того, как работает фонограф, двигатель внутреннего сгорания, телефон или механизм для слива воды в туалете. Он всегда понимал, как пользоваться, но не как действует. Впрочем, есть ли тут какая-нибудь разница, за исключением глубины понимания?
Ричард включил машину, и на экране, как и в первый раз, возникли слова:
"С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ДЯДЯ РИЧАРД! ДЖОН".
Он нажал «EXECUTE», и поздравление исчезло.
"Машина долго не протянет", — неожиданно осознал он. Наверняка ко дню гибели Джон не закончил работу, считая, что время еще есть, поскольку до дядиного дня рождения целых три недели…
Но время ускользнуло от Джона, и теперь этот невероятный текст-процессор, способный вставлять в реальный мир новые вещи и стирать старые, пахнет, как горящий трансформатор, и начинает дымить через минуту после включения. Джон не успел его отладить. Он…
"…был уверен, что время еще есть?"
Нет. Ричард знал, что это не так. Спокойное внимательное лицо Джона, серьезные глаза за толстыми стеклами очков… В его взгляде не чувствовалось уверенности в будущем, веры в надежность времени. Какое слово пришло ему сегодня в голову? Обреченный. Оно действительно подходило Джону, именно это слово. Ореол обреченности, нависшей над ним, казался таким ощутимым, что Ричарду иногда неудержимо хотелось обнять его, прижать к себе, развеселить, сказать, что не все в жизни кончается плохо и не все хорошие люди умирают молодыми.
Затем он вспомнил, как Роджер изо всей силы швырнул его "Волшебный шар" об асфальт, вспомнил, снова услышав треск разбившегося пластика и увидев, как вытекшая из шара «волшебная» жидкость — всего лишь вода — сбегает ручейком по тротуару. И тут же на эту картину наложилось изображение собранного по частям фургона Роджера с надписью на боку "Хагстром. Доставка грузов". Фургон срывался с осыпающейся пыльной скалы и падал, с негромким отвратительным скрежетом ударяясь капотом о камни. Не желая того, Ричард увидел, как лицо жены его брата превращается в месиво из крови и костей. Увидел, как Джон горит в обломках, кричит, начинает чернеть…
Ни уверенности, ни надежды. От Джона всегда исходило ощущение ускользающего времени. И в конце концов время действительно от него ускользнуло.
— Что все это может означать? — пробормотал Ричард, глядя на пустой экран.
Как бы на этот вопрос ответил "Волшебный шар"? "Спросите позже"? "Результат не ясен"? Или "Наверняка"?
Процессор снова загудел громче и теперь раньше, чем в первый раз, когда Ричард включил машину после полудня. Уже чувствовался горячий запах трансформатора, который Джон запихал в дисплейный блок.
Волшебная машина желаний.
Текст-процессор богов.
Может, Джон именно это и хотел подарить ему на день рождения? Достойный космического века эквивалент волшебной лампы или колодца желаний?
Он услышал, как открылась от удара дверь, ведущая из дома во двор, и тут же до него донеслись голоса Сета и остальных членов группы. Слишком громкие, хриплые голоса.
— А где твой старик, Сет? — спросил один из них.
— Наверно, как всегда, корпит в своей конуре, — ответил Сет. — Я думаю, он… — Свежий порыв ветра унес конец фразы, но не справился со взрывом общего издевательского хохота.
Прислушиваясь к их голосам, Ричард сидел, чуть склонив голову набок, потом неожиданно принялся печатать:
МОЙ СЫН СЕТ РОБЕРТ ХАГСТРОМ.
Палец его замер над клавишей «ВЫЧЕРКНУТЬ». "Что ты делаешь?! — кричал его мозг. — Это всерьез? Ты хочешь убить своего собственного сына?"
— Но что-то же он там делает? — спросил кто-то из приятелей Сета.
— Недоумок хренов! — ответил Сет. — Можешь спросить у моей матери, она тебе скажет. Он…
"Я не хочу убивать его. Я хочу его ВЫЧЕРКНУТЬ".
— …никогда не сделал ничего толкового, кроме…
Слова МОЙ СЫН СЕТ РОБЕРТ ХАГСТРОМ исчезли с экрана.
И вместе с ними исчез доносившийся с улицы голос Сета.
Ни звука не доносилось теперь оттуда, кроме шума холодного ноябрьского ветра, продолжавшего мрачно рекламировать приближение зимы.
Ричард выключил текст-процессор и вышел на улицу. У въезда на участок было пусто. Лидер-гитарист группы Норм (фамилию Ричард не помнил) разъезжал в старом зловещего вида фургоне, в котором во время своих редких выступлений группа перевозила аппаратуру. Теперь фургон исчез. Сейчас он мог быть в каком угодно месте, мог ползти где-нибудь по шоссе или стоять на стоянке у какой-нибудь грязной забегаловки, где продают гамбургеры, и Норм мог быть где угодно, и басист Дэви с пугающими пустыми глазами и болтающейся в мочке уха булавкой, и ударник с выбитыми передними зубами… Они могли быть где угодно, но только не здесь, потому что здесь нет Сета и никогда не было.
Сет ВЫЧЕРКНУТ.
— У меня нет сына, — пробормотал Ричард. Сколько раз он видел эту мелодраматичную фразу в плохих романах? Сто? Двести? Она никогда не казалась ему правдивой. Но сейчас он сказал чистую правду.
Ветер дунул с новой силой, и Ричарда неожиданно скрутил, согнул вдвое, лишил дыхания резкий приступ колик.
Когда его отпустило, он двинулся к дому.
Прежде всего он заметил, что в холле не валяются затасканные кроссовки — их у Сета было четыре пары, и он ни в какую не соглашался выбросить хотя бы одну. Ричард прошел к лестнице и провел рукой по перилам. В возрасте десяти лет Сет вырезал на перилах свои инициалы. В десять лет уже положено понимать, что можно делать и чего нельзя, но Лина, несмотря на это, не разрешила Ричарду его наказывать. Эти перила Ричард делал сам почти целое лето. Он спиливал, шкурил, полировал изуродованное место заново, но призраки букв все равно оставались.
Теперь же они исчезли.
Наверх. Комната Сета. Все чисто, аккуратно и необжито, сухо и обезличено. Вполне можно повесить на дверной ручке табличку "Комната для гостей".
Вниз. Здесь Ричард задержался дольше. Змеиное сплетение проводов исчезло, усилители и микрофоны исчезли, ворох деталей от магнитофона, который Сет постоянно собирался «наладить» (ни усидчивостью, ни умением, присущими Джону, он не обладал), тоже исчез. Вместо этого в комнате заметно ощущалось глубокое (и не особенно приятное) влияние личности Лины: тяжелая вычурная мебель, плюшевые гобелены на стенах (на одном была сцена "Тайной вечери", где Христос больше походил на Уэйна Ньютона; на другом — олень на фоне аляскинского пейзажа) и вызывающе яркий, как артериальная кровь, ковер на полу. Следов того, что когда-то в этой комнате обитал подросток по имени Сет Хагстром, не осталось никаких. Ни в этой комнате, ни в какой другой.
Ричард все еще стоял у лестницы и оглядывался вокруг, когда до него донесся шум подъезжающей машины.
"Лина, — подумал он, испытав лихорадочный приступ чувства вины. — Лина вернулась с игры… Что она скажет, когда увидит, что Сет исчез? Что?.."
"Убийца! — Представился ему ее крик. — Ты убил моего мальчика!"
Но ведь он не убивал…
— Я его ВЫЧЕРКНУЛ, — пробормотал он и направился на кухню встречать жену.
Лина стала толще.
Играть в бинго уезжала женщина, весившая около ста восьмидесяти фунтов. Вернулась же бабища весом по крайней мере в триста, а может, и больше. Чтобы пройти в дверь, ей пришлось даже чуть повернуться. Под синтетическими брюками цвета перезревших оливок колыхались складками слоновьи бедра. Кожа ее, лишь болезненно-желтая три часа назад, приобрела теперь совершенно нездоровый бледный оттенок. Даже не будучи врачом, Ричард понимал, что это свидетельствует о серьезном расстройстве печени и грядущих сердечных приступах. Глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, глядели на него ровно и презрительно.
В одной пухлой и дряблой руке она держала полиэтиленовый пакет с огромной индейкой, которая скользила и переворачивалась там, словно обезображенное тело самоубийцы.
— На что ты так уставился, Ричард? — спросила она.
"На тебя, Лина. Я уставился на тебя. Потому что ты стала вот такой в этом мире, где мы не завели детей. Такой ты стала в мире, где тебе некого любить, какой бы отравленной ни была твоя любовь. Вот как Лина выглядит в мире, где в нее вошло все и не вышло ничего. На тебя, Лина, я уставился, на тебя".
— Эта птица, Лина… — выдавил он наконец. — В жизни я не видел такой огромной индейки.
— Ну и что ты стоишь, смотришь на нее, как идиот? Лучше бы помог!
Он взял у Лины индейку и положил на кухонный стол, ощущая исходящие от нее волны безрадостного холода. Замороженная птица перекатилась на бок с таким звуком, словно в пакете лежал кусок дерева.
— Не сюда! — прикрикнула Лина раздраженно и указала на дверь кладовой. — Сюда она не влезет! Засунь ее в морозильник!
— Извини, — пробормотал Ричард. Раньше у них никогда не было отдельного морозильника. В том мире, в котором они жили с Сетом.
Он взял пакет и отнес в кладовую, где в холодном белом свете флюоресцентной лампы стоял похожий на белый гроб морозильник «Амана». Положив индейку внутрь рядом с замороженными тушками других птиц и зверей, он вернулся на кухню. Лина достала из буфета банку шоколадных конфет с начинкой и принялась методично уничтожать их одну за другой.
— Сегодня игра была в честь Дня Благодарения, — сказала она. — Мы устроили ее на семь дней раньше, потому что на следующей неделе отцу Филлипсу нужно ложиться в больницу вырезать желчный пузырь. Я выиграла главный приз.
Она улыбнулась, показав зубы, перепачканные шоколадом и ореховым маслом.
— Лина, ты когда-нибудь жалеешь, что у нас нет детей? — спросил Ричард.
Она посмотрела на него так, словно он сошел с ума.
— На кой черт мне такая обуза? — ответила она вопросом на вопрос и поставила оставшиеся полбанки конфет обратно в буфет. — Я ложусь спать. Ты идешь или опять будешь сидеть над пишущей машинкой?
— Пожалуй, еще посижу, — сказал он на удивление спокойным голосом. — Я не долго.
— Этот хлам работает?
— Что?.. — Он тут же понял, о чем она, и ощутил новую вспышку вины. Она знала о текст-процессоре, конечно же, знала. То, что он ВЫЧЕРКНУЛ Сета, никак не повлияло на Роджера и судьбу его семьи. — Э-э-э… Нет. Не работает.
Она удовлетворенно кивнула.
— Этот твой племянник… Вечно голова в облаках. Весь в тебя, Ричард. Если бы ты не был таким тихоней, я бы, может быть, подумала, что это твоя работа пятнадцатилетней давности. — Она рассмеялась грубо и неожиданно громко — типичный смех стареющей циничной опошлившейся бабы, — и он едва сдержался, чтобы не ударить ее. Затем на его губах возникла улыбка, тонкая и такая же белая и холодная, как морозильник, появившийся в этом мире вместо Сета.
— Я не долго, — повторил он. — Нужно кое-что записать.
— Почему бы тебе не написать рассказ, за который дадут Нобелевскую премию или еще что-нибудь в этом духе? — безразлично спросила она. Доски пола скрипели и прогибались под ней, когда она, колыхаясь, шла к лестнице. — Мы все еще должны за мои очки для чтения. И кроме того, просрочен платеж за "Бетамакс". Когда ты, наконец, сделаешь хоть немного денег, черт побери?
— Я не знаю, Лина, — сказал Ричард. — Но сегодня у меня есть хорошая идея. Действительно хорошая.
Лина обернулась и посмотрела на него, собираясь сказать что-то саркастическое, что-нибудь вроде того, что хотя ни от одной его хорошей идеи еще никогда не было толка, она, мол, до сих пор его не бросила. Не сказала. Может быть, что-то в улыбке Ричарда остановило ее, и она молча пошла наверх. Ричард остался стоять, прислушиваясь к ее тяжелым шагам. По лбу катился пот. Он чувствовал одновременно и слабость, и какое-то возбуждение.
Потом Ричард повернулся и, выйдя из дома, двинулся к своему кабинету.
На этот раз процессор, как только он включил его, не стал гудеть или реветь, а хрипло прерывисто завыл. И почти сразу из корпуса дисплейного блока запахло горящей обмоткой трансформатора, а когда он нажал клавишу «EXECUTE», убирая с экрана поздравление, блок задымился.
"Времени осталось мало, — пронеслось у него в голове. — Нет… Времени просто не осталось. Джон знал это, и теперь я тоже знаю".
Нужно было что-то выбирать: либо вернуть Сета, нажав клавишу «ВСТАВИТЬ» (он не сомневался, что это можно сделать с такой же легкостью, как он сделал золотые монеты), либо завершить начатое.
Запах становился все сильнее, все тревожнее. Еще немного, и загорится мигающее слово "ПЕРЕГРУЗКА".
Он напечатал:
МОЯ ЖЕНА АДЕЛИНА МЭЙБЛ УОРРЕН ХАГСТРОМ.
Нажал клавишу "ВЫЧЕРКНУТЬ".
Напечатал:
У МЕНЯ НИКОГО НЕТ
И в верхнем правом углу экрана замигали слова:
ПЕРЕГРУЗКА ПЕРЕГРУЗКА ПЕРЕГРУЗКА
"Я прошу тебя. Пожалуйста, дай мне закончить. Пожалуйста, пожалуйста…"
Дым, вьющийся из решетки видеоблока, стал совсем густым и серым. Ричард взглянул на ревущий процессор и увидел, что оттуда тоже валит дым, а за дымовой пеленой, где-то внутри, разгорается зловещее красное пятнышко огня.
"Волшебный шар", скажи, я буду здоров, богат и умен? Или я буду жить один и, может быть, покончу с собой от тоски? Есть ли у меня еще время?"
"Сейчас не знаю, задай этот вопрос позже".
Но «позже» уже не будет.
Ричард нажал «ВСТАВИТЬ», и весь экран, за исключением лихорадочно, отрывисто мелькающего теперь слова «ПЕРЕГРУЗКА», погас.
Он продолжал печатать:
КРОМЕ МОЕЙ ЖЕНЫ БЕЛИНДЫ И МОЕГО СЫНА ДЖОНАТАНА.
"Пожалуйста. Я прошу".
Он нажал «EXECUTE», и экран снова погас.
Казалось, целую вечность на экране светилось только слово «ПЕРЕГРУЗКА», мигавшее теперь так часто, что почти не пропадало, словно компьютер зациклился на одной этой команде. Внутри процессора что-то щелкало и шкворчало. Ричард застонал, но в этот момент из темноты экрана таинственно выплыли зеленые буквы:
У МЕНЯ НИКОГО НЕТ КРОМЕ МОЕЙ ЖЕНЫ БЕЛИНДЫ И МОЕГО СЫНА ДЖОНАТАНА.
Ричард нажал «EXECUTE» дважды.
"Теперь, — подумал он, — я напечатаю: "ВСЕ НЕПОЛАДКИ В ЭТОМ ТЕКСТ-ПРОЦЕССОРЕ БЫЛИ УСТРАНЕНЫ ЕЩЕ ДО ТОГО, КАК МИСТЕР НОРДХОФ ПРИВЕЗ ЕГО СЮДА". Или: "У МЕНЯ ЕСТЬ ИДЕИ ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ НА ДВА ДЕСЯТКА БЕСТСЕЛЛЕРОВ". Или: "МОЯ СЕМЬЯ ВСЕГДА БУДЕТ ЖИТЬ СЧАСТЛИВО". Или…
Он ничего не напечатал. Пальцы его беспомощно повисли над клавиатурой, когда он почувствовал, в буквальном смысле почувствовал, как все его мысли застыли неподвижно, словно автомашины, затертые в самом худшем за всю историю существования двигателей внутреннего сгорания манхэттенском автомобильном заторе.
Неожиданно экран заполнился словами:
ГРУЗКАПЕРЕГРУЗКАПЕРЕГРУЗКАПЕРЕГРУЗКА ПЕРЕГРУЗКАПЕРЕГРУЗКАПЕРЕГРУЗКАПЕРЕГРУЗ
Что-то громко щелкнуло, и процессор взорвался. Из блока метнулось и тут же опало пламя. Ричард откинулся на стуле, закрыв лицо руками на случай, если взорвется дисплей, но экран просто погас.
Ричард продолжал сидеть, глядя в темную пустоту экрана.
"Сейчас не уверен, задай этот вопрос позже".
— Папа?
Он повернулся на стуле. Сердце его стучало так сильно, что, казалось, вот-вот вырвется из груди.
На пороге кабинета стоял Джон. Джон Хагстром. Лицо его осталось почти таким же, хотя какое-то чуть заметное отличие все же было. Может быть, подумал Ричард, разница в отцовстве. А может, в глазах Джона просто нет теперь этого настороженного выражения, усиливаемого очками с толстыми стеклами. (Ричард заметил, что вместо уродливых очков в штампованной пластиковой оправе, которые Роджер всегда покупал ему, потому что они стоили на 15 долларов дешевле, Джон носил теперь другие — с изящными тонкими дужками.)
А может быть, дело еще проще: он перестал выглядеть обреченно.
— Джон? — хрипло спросил он, успев подумать: неужели ему нужно было что-то еще? Было? Глупо, но он хотел тогда чего-то еще. Видимо, людям всегда что-то нужно. — Джон? Это ты?
— А кто же еще? — Сын мотнул головой в сторону текст-процессора. — Тебя не поранило, когда эта штука отправилась в свой компьютерный рай, нет?
— Нет. Все в порядке.
Джон кивнул.
— Жаль, что он так и не заработал. Не знаю, что на меня нашло, когда я монтировал его из этого хлама. — Он покачал головой. — Честное слово, не знаю. Словно меня что-то заставило. Ерунда какая-то.
— Может быть, — сказал Ричард, встав и обняв сына за плечи, — в следующий раз у тебя получится лучше.
— Может. А может, я попробую что-нибудь другое.
— Тоже неплохо.
— Мама сказала, что приготовила тебе какао, если хочешь.
— Хочу, — сказал Ричард, и они вдвоем направились к дому, в который никто никогда не приносил замороженную индейку, выигранную в бинго. — Чашечка какао будет сейчас в самый раз.
— Завтра я разберу его, вытащу оттуда все, что молет пригодиться, а остальное отвезу на свалку, — сказал Джон.
Ричард кивнул.
— Мы вычеркнем его из нашей жизни, — сказал он, и, дружно рассмеявшись, они вошли в дом, где уже пахло горячим какао.
