Когда на следующий день Бен вошел в свой рабочий отсек и сел за пульт, ему показалось, будто что-то здесь стало по-другому, — правда, что именно, он сказать не мог. Сверкали, как всегда, пульты управления, блестел антистатический дисплей, магнитные ленты в системе ввода были туго натянуты, горела зеленая контрольная лампочка, индикация адресного коммутатора стояла на нуле. Серые квадраты ящиков с их невидимыми электронными внутренностями идеально вписывались в пространство отсека, их края строго следовали прямоугольной системе координат. Такова была его рабочая комната, такой она была уже месяцы и годы, однако сегодня она показалась Бену другой. Но изменилась не она, изменился он — его отношение к этим приборам, к работе, к смыслу того и другого… он больше не чувствовал себя чем-то совсем от них отдельным. И равнодушным он тоже не мог быть, ибо речь теперь шла о нем самом.

Он проделает свою работу так же добросовестно, как проделывал всегда до этого. Никакие предписания не требуют, чтобы он вел себя иначе. И сам он не видит никаких оснований отступать от установленного порядка. Окажись в его поведении хотя бы малейшее отклонение от нормы, он его зафиксирует точно так же, как зафиксировал бы у другого. И однако, уже запустив программу и затребовав первые данные. Бен обратил внимание на то, что сердце у него бьется сильнее, что дышит он чаще, что на дисплей он смотрит напряженно и пристально… Он схватил коробку с таблетками и бросил два маленьких белых кружочка в рот. Спокойствие и сосредоточенность; с помощью химии и фармацевтики он хорошо выполнит свою работу. А выполнить ее он хотел.

Он вызвал первую аттестацию — «обычная проверка». Данные генетической программы, протоколов обучения, курсов психотренинга; результаты экзаменов, ответы «да-нет» на заданные вопросы, крестики, проставленные в квадратах, пробитые штампами отверстия, незаполненные пробелы… Знаки эти заключали в себе его «я», это был он, Бен, с его физической и психической жизнью, с его манерами и привычками, импульсами и мотивами, предпочтениями и слабостями… Он опять отогнал от себя не дававшие покоя мысли, ввел собственные данные в запоминающее устройство, дал себя складывать и интегрировать, вычитать и дифференцировать, систематизировать и сравнивать, выписывать снова и оценивать.

В итоге получилось что-то среднее, ничем не примечательное. Это его несколько огорчило, ибо втайне он, как и многие другие, считал себя все-таки чем-то особенным, а не типичным средним индивидом стандартизованного общества. С другой стороны, однако, такой результат успокаивал. Возможно, тут сыграли свою роль и таблетки, но цифры говорили сами за себя: они целиком оправдывали его принадлежность к категории R, не содержали в себе даже намека на необходимость изменения категории, и уж тем более в худшую сторону.

Теперь Бен ввел свои медицинские данные. Здесь было все: кодовый номер клона, день его рождения, коэффициент роста, иммунизации и прививки, фторирование костей и зубов, пигментирование кожи. Точно так же, как его детские болезни, были отмечены все, даже самые легкие, полученные им дома или на улице телесные повреждения — от сломанного ногтя до ушибленного колена. Так же, как все выданные ему медикаменты, были записаны груды использованных им ваты и пластыря. После окончания фазы роста, с двадцати двух лет (а наступление их означало конец формирования стереотипов поведения), он уже больше почти ничем не болел. Он здоров; и он поймал себя на мысли, что, будь перед ним данные другого человека, эти сведения о состоянии здоровья никакой радости бы у него не вызвали. Но никуда не денешься, исследует он не постороннего, а самого себя, и то, что при этом будет обнаружено, не может быть ему безразлично.

Оказалось, что и медицинские данные не содержат в себе ничего из ряда вон выходящего. В нем не гнездилось никакого тайного недуга, ничего такого обследования у него не обнаружили, ничто не отличало его от людей с нормальным здоровьем. Все было в порядке, все соответствовало его месту в шкале классификации: категории R. Он откинулся в кресле и глубоко вздохнул: быть может, все это просто дурной сон? Но тут его обожгла внезапная мысль: а ведь в медицинских данных ни разу не упомянуто его больное плечо. До этого он о своем плече как-то не задумывался; за последние годы у него не было ни одного несчастного случая, но однажды, глядя в зеркало, он увидел у основания шеи чуть заметный уходящий назад шрам. Боль он ощущал относительно редко и так к ней привык, что почти не обращал на нее внимания. Этот легкий недуг приобретал значение только теперь, когда он установил, что недомогание это в его медицинских данных отсутствует.

Бен опять погрузился в размышления. Что делать? Он заставил себя успокоиться, посмотрел на ситуацию логически и пришел к заключению, что с официальной точки зрения никаких оснований углубляться в этот вопрос у него нет. Потому что нормальным путем он об этом расхождении между действительностью и данными ничего не узнал бы. Для него как расследователя никакого шрама не существует. Для него же как личности шрам есть, и его дело, если это его волнует.

Бена оторвали от размышлений донесшиеся из коридора шорохи, звуки шагов и обрывки фраз, слышался и женский голос; значит, это могут быть только Освальдо Эфман и его секретарша Гунда. Гунда Иман была единственной женщиной в отделе, и это подчеркивало особое положение Освальдо, принадлежавшего к категории F. Многим было неясно, почему Освальдо в качестве помощника нужна именно женщина, и ходили слухи, что они творят постыдное. Бен эти разговоры резко прерывал: он не мог допустить мысли, что Освальдо способен на такое отвратительное преступление. И все-таки было непонятно, почему он терпит около себя женщину — ведь это всегда сопряжено с чувством мучительной неловкости и тем дает пищу извращенной фантазии сослуживцев. Но поведение граждан категории F необычно во многих отношениях, и не имело смысла ломать себе над ним голову.

Освальдо — единственный человек, с которым Бен хотел бы посоветоваться, и однако пока он не мог на это решиться. Кто может предсказать, как отреагирует Освальдо? Быть может, даст добрый совет, одним дружеским словом освободит от лишающей покоя тревоги. Но настолько же возможно, что Освальдо отвернется от него, возмущенный, и тогда его, Бена, положение станет попросту невыносимым.

Бен поставил систему взаимодействия на «перерыв». Торопливо проглотив таблетку для поднятия чувства собственного достоинства, вышел в коридор. Всего в нескольких метрах от него, перед входом в отсек соседа, стояли Освальдо, Ульф и Гунда. Увидев Бена, Освальдо замолчал и пошел, протягивая руку, ему навстречу:

— У меня не было случая тебя поздравить. Поздравляю от всего сердца! Твоя работа безупречна, мне об этом только что доложили.

— Я выполнял свой долг, — выдавил из себя Бен. — Просто случайность, что я, а не…

Освальдо протестующе поднял руку:

— Нет, нет! Уже бывало, что сотрудники возвращали случаи такого рода назад в управление. И правильно делали: такое бремя ответственности на своих плечах вынесет не каждый.

С этими словами Освальдо двинулся к отсеку Бена. Как раз этого Бен хотел бы избежать: Освальдо всегда интересуется его работой, и не исключено, что он и на этот раз захочет сам немного поработать с промежуточными данными нового случая.

— Я уже до этого собирался, — продолжал Освальдо, — предложить, чтобы тебя направили на курс по теории психопрограммирования. Когда ты его окончишь, в чем я не сомневаюсь, мы сможем поручить тебе работу, требующую более высокой квалификации. Не исключено также, что этому будет сопутствовать перевод в более высокую категорию Q.

Они были уже в отсеке Бена, и Освальдо сел в его кресло и скользнул взглядом по листкам на столе:

— Над чем ты сейчас работаешь? Опять интересный случай?

Сейчас и нужно поговорить, сейчас для этого самый подходящий момент. Освальдо расположен к нему, его понимает, ему поможет… Но язык почему-то сказал:

— Ничего особенного, Освальдо. Никаких затруднений…

Поворотом тумблера Освальдо переключил с позиции «перерыв» и нажал несколько клавиш. Бен почувствовал, что вот-вот его начнет бить дрожь, но, сделав несколько глубоких вдохов, сумел взять себя в руки.

На дисплее замелькали знаки, выстроились ровными строками. Со вздохом облегчения Бен констатировал, что текст совершенно нейтрален. Итоговая оценка по первой группе сведений, а в ней даже при желании нельзя усмотреть ничего интересного. Но, самое главное, наверху стоит порядковый номер случая, а не его личный номер.

Освальдо сам вывел итоговую оценку по второй группе сведений и, явно потеряв интерес, повернулся к клавиатуре спиной:

— Да, случай самый обычный. Слишком даже для тебя простой. Я позабочусь, чтобы впредь тебе пришлось заниматься проблемами более интересными!

Не подмигнул ли Освальдо, когда это говорил? Не было ли в его словах намека на иронию? Нет, конечно, Бену это показалось. Просто над ним подшучивает его нечистая совесть, чувство вины, начавшее его обволакивать из-за собственной недоверчивости, скрытности.

Еще немного, и он бы во всем Освальдо признался, но тот встал, а кроме того, в отсек вошла Гунда.

— Ах да, чуть не забыл! Папка при тебе? — спросил Освальдо женщину.

Она протянула ему папку. Освальдо вынул оттуда магнитную карточку.

— От имени руководства вручаю тебе премию в шестьдесят четыре пункта. Потрать их хорошо!

Не подмигнул ли он снова?

Бен начал было, запинаясь, благодарить, но Освальдо оборвал его:

— Нет никаких оснований благодарить меня! Размер премии рассчитывается по установленной системе пунктов. Благодари компьютер, если хочешь!

Освальдо сам улыбнулся своей шутке, а Гунда рассмеялась, но каким-то недобрым смехом. Оба пожали Бену руки, кивнули и вышли.

Бен сел в кресло и устремил взгляд на магнитную карточку — шестьдесят четыре пункта. В любое другое время это для него был бы настоящий праздник. Но сейчас?.. Он сунул эластичный листок с магнитными вкраплениями в нагрудный карман и снова повернулся к дисплею. Быстро, целеустремленно, не отвлекаясь ни на миг, начал работать…

Через два часа он знал: из его жизни куда-то исчезли три года. Убедиться в этом оказалось не просто: чтобы обнаружить признаки чего-то необычного, потребовался весь опыт искушенного расследователя. Ибо, разумеется, никаких пропусков в личном деле не было. Медицинские данные, результаты тестов, повторные учебные курсы, экзамены, потребление электроэнергии, использование досуга, индексы предпочтений для спортивных, драматических и развлекательных передач, — по всем разрядам сведения были полные и однородные. Но именно эта однородность и давала ключ к происшедшему: был отрезок времени продолжительностью в три года, когда она резко повышалась. Ни одного сколько-нибудь выделяющегося события, ничего, что оставило бы за собой хоть какой-нибудь след, ничего, что вспоминалось бы. Зато в медицинских протоколах этого периода он видел даты тех прогреваний, которые время от времени повторно назначали ему медики по поводу боли в плече. Прогревания эти, совершенно неожиданные, совпадали с началом этих сомнительных трех лет. И так же неожиданно, как начались, они прекратились.

Разумеется, он попытался вспомнить себя в то время. Но с тех пор прошло десять лет, а что такое три года, если в течение их не произошло ничего особенного? Мысленному взору являлись только спальные кабины, аудитории и рабочие отсеки, бессодержательные разговоры с соседями и сослуживцами, игры в психогруппе, некоторое волнение, когда он смотрел спортивные соревнования и фильмы, некоторое возбуждение при контактах с Блонди, его куклой, сплошная серая мешанина, ряд бледных картин, какие-то фрагменты прошлого, безразличные, несущественные… И как ни силился он отыскать в своей памяти хотя бы намек на что-то необычное, он не находил ничего.

Повышенная эмоциональность людей по-прежнему остается нежелательным фактором, оказывающим разрушительное воздействие на структуру общества. С точки зрения кибернетики эмоции суть ассоциативно вызываемые осознаваемые сигналы, указывающие на важность ситуации для субъекта. Различают положительные и отрицательные эмоции — в зависимости от того, побуждают они индивида к сохранению ситуации или к избавлению от нее. В архаической среде эмоции выполняют биологически целесообразную функцию: побуждают индивида вести себя разумно, например защищать и обеспечивать всем необходимым свой организм, иначе говоря, устранять вредные и опасные воздействия или их избегать.

В нашем современном государстве защита граждан и обеспечение их всем необходимым не могут оставаться в зависимости от неконтролируемых эмоций. Выполнение этих задач государство берет на себя, целиком изымая их из компетенции индивида. Таким образом, эмоции следует рассматривать как пережиток архаичных биологических обстоятельств, в нашей общественной ситуации совершенно излишний. Особенно неприятен факт, что эмоции часто появляются без видимой причины и; закономерно ведут к поступкам, которые не могут быть предсказаны и соответственно сделаны объектом вычислений; таким образом, последствия эмоций неизбежно оказываются вредными. В связи с изложенным нескольким группам в отделе антропологических исследований было поручено изыскать способы «выключения» эмоций или такого изменения их функций, которое сделало бы их полезными гражданину. Так, например, положительные эмоции воодушевления и радости могут стать наградой за особенно хорошую адаптацию, за безоговорочное следование правильной линии и т. п.

Сказанное выше свидетельствует о том, что исследование эмоций, а также разработка способов вызывать их, контролировать и подавлять являются вопросом первостепенной важности. Как показывает опыт, наиболее перспективны следующие три подхода к решению этой проблемы:

a) воздействие на эмоции посредством ассоциаций. Этот способ был известен уже в архаическую эпоху; он использовался, например, для поддержания капиталистической системы хозяйства. Людям предлагаются знаки, образы или понятия, которые ассоциируются с нужными эмоциями. Примеры: играющие люди — жизнерадостность красивая девушка — любовное влечение сцены борьбы и пыток — агрессивность

Процедура эта малоэффективна, поскольку чувствительность объекта к воздействиям такого рода со временем притупляется и он перестает их воспринимать. Поскольку, с другой стороны, это лучший способ воздействия одновременно на большие группы, он все еще используется (на благо человека) и в нашей общественной структуре, в частности при хоровом чтении стихов и афоризмов в часы психотренинга.

b) воздействие на эмоции посредством медикаментов. Еще в архаическую эпоху были известны опьяняющие яды и другие средства, при помощи которых люди приводили себя в желаемые приятные эмоциональные состояния. Как правило, средства эти возбуждали одновременно несколько центров эмоций и таким образом вызывали дезорганизованные состояния духа. В десятилетие, предшествовавшее «часу нуль», медики и психиатры уже ввели в употребление ряд препаратов, действовавших гораздо избирательнее. В последнее время в медицинских центрах исследовательского управления достигнуты в этой области значительные успехи. Ныне мы располагаем препаратами, позволяющими по желанию вызывать или подавлять те или иные эмоции.

Хотя интенсивность и длительность воздействий этих медикаментов варьируется от индивида к индивиду, амплитуда колебаний ограничена. Добавлением этих средств в питьевую воду или широко используемые продукты питания удалось приглушить определенные эмоции, создававшие для граждан трудности. Речь идет прежде всего о любовных и сексуальных переживаниях, которые в архаическую эпоху часто приводили к необдуманным и бессмысленным поступкам. В наш век, когда любовь гражданина целиком принадлежит государству и чувство это приносит ему полное удовлетворение, эмоции вышеназванного рода только мешают.

c) электрическое стимулирование нейронов. Этот метод контроля над всем спектром эмоций представляется самым перспективным. Недостаток его в том, что в мозг объекту приходится вводить тонкие серебряные проволочки, что, вообще говоря, совершенно безболезненно. При этом крайне важна точность, проблема достижения которой до сих пор не решена окончательно. (Даже малейшие отклонения от намеченной точки часто вызывают нежелательные реакции.) В настоящее время идет работа над составлением трехмерной карты ответственных за эмоции участков головного мозга; конечной целью является создание возможности компьютеризованной стимуляции. Пока этот метод остается слишком дорогостоящим и потому не может быть применен ко всем гражданам. В отдельных случаях, особенно при болезненных или преступных отклонениях поведения, им, однако, пользуются. Кроме того, метод электрической стимуляции применяется для вызывания искусственных сновидений и для активации памяти.