23
Бирн обнаружил Рут в комнате. Она как раз положила трубку и вздрогнула, когда он вошел. Он увидел, что она плачет.
— Что случилось? — Он немедленно обнял ее, задумавшись не более чем если бы утешал ребенка. Рут припала к его плечу, промакивая глаза платком.
— Простите, но что остается думать? — Она не стала отодвигаться от него.
— Что случилось, Рут?
— Это… мне по-прежнему звонят какие-то неизвестные. Они говорят жуткие вещи… совершенно немыслимую странную ложь.
— А вы представляете, кто это может быть?
Она покачала головой.
— А как насчет полиции? Они могут подслушать ваши переговоры и узнать, кто звонит.
— О нет! Такого я не могу рассказать никому.
— Почему же, Рут? — проговорил он мягко.
— Они спросят меня, они захотят узнать…
— Что?
— Что мне говорят. — Пряча глаза, она чуть отодвинулась от него. — А я не могу… — Она умолкла.
— Так о чем же они говорят, Рут?
Бирн знал, что она собирается сказать. Знал, в чем заключалось наваждение, где прячется зло. Том открыл его в своей книге. Рут угнетала вина, а Саймон пытался допиться до забвения, чтобы избавиться от наваждения, которое сумело охватить всех, и даже Тома.
И тут она все сказала, сказала вслух собственным голосом:
— Речь идет о семье. Мне всегда говорят о моей матери, о моей бабушке. Мне все время говорят про инцест: что я была зачата в инцесте и сама совершаю инцест.
Задрожав, Рут побледнела.
— Конечно, все это неправда. Смешно даже думать. Просто Саймон — мой кузен. И даже не первый! Но как ужасно слушать такие рассказы… В округе любят сплетничать. — Слова вылетали в беспомощном потоке самооправданий.
Бирн взял ее за руки.
— Рут, скажите мне только одно.
Она умолкла, глядя на него.
— Рут, кто ваш отец?
Внезапно побелевшее лицо потрясало.
— Не знаю, — прошептала она. — Совершенно не представляю.
Она лгала. Бирн видел это в том, как она прятала глаза, как сжимала руки, угадывал в капельках пота, выступивших на верхней губе.
Он отвернулся и обнаружил, что Саймон стоит в дверях.
— Дорогие мои, не помешал? Не обращайте внимания. — Он аккуратно прошел через кухню к холодильнику и достал из него подносик со льдом.
— Саймон, сейчас опять позвонил тот человек.
— И наш добрый, милый, надежный садовник подставил тебе плечо, чтобы ты могла выплакаться?
— Она была очень расстроена, — сказал Бирн. — Или я должен был невозмутимо выйти?
Саймон игнорировал вопрос.
— Почему ты не пришла прямо ко мне? Почему ты не хочешь рассказать мне об этом?
— Не могу.
— Значит, речь шла обо мне, так? Кто-то наговаривает тебе гадости обо мне. — Саймон внезапно повернулся к Бирну. — Нет, не уходите. Останьтесь. Это интереснее мыльной оперы, и нам теперь нужна зацепка в конце эпизода. Как насчет возвращения блудного сына? Победитель обязательно должен найтись, иначе кто же захочет включать телевизор снова.
— О чем ты? — Рут изумилась. — Иногда я просто не понимаю ни слова из того, что ты говоришь. Прости меня. Извини, что я так расстроилась. Я просто устала.
— А кто не устал бы на твоем месте? Еще раз говорю тебе, Рут: ты взваливаешь на себя слишком много. Ты работаешь на износ.
Знакомая песня, рассудил Бирн. Довольно. Он выскользнул из двери, и никто этого не заметил.
Бирн медленно возвращался в коттедж. Убирайся отсюда, твердил он себе. Все эти семейные сложности, которые затягивают тебя, ничего хорошего не принесут. Саймон уже ревнует, и Рут…
Рут. В ней-то и была вся проблема. Он не мог оставить ее, тем более в такой ситуации. Речь шла о сочувствии. Он понимал, что ее битва с Саймоном уже почти завершилась. Чувство, еще связывавшее их, нельзя было теперь называть любовью, что, конечно же, не обесценивало их взаимоотношений. Иные могучие связи бессильны перед привязанностью. Однако Рут виделась ему свободной, радующейся его объятиям, желающей, чтобы он остался. Она уходила от Саймона — к нему.
Но только безумец мог оставаться в поместье. Бирн посмотрел на дом, нежившийся под полуденным солнцем, на травы, мягко кивавшие вокруг него. За деревьями лучи солнца отражались от крыши. Яркое пятно отталкивало взгляд. Дом по-прежнему казался ему неприятным, неуютным, но обворожительным. Дом дразнил рассудок Бирна, и он никак не мог привыкнуть к этой игре. Его не удивляло то, что Том не мог жить здесь и не мог уехать.
Как и он сам. Теперь он мог уехать с тем же успехом, что и отрезать себе руку.
Могучие буки возле озера трепетали под незаметным ему ветерком. Вновь сделалось очень жарко. Бирн попробовал себе представить пекло в центре Лондона и понял, что совершенно не хочет в нем оказаться. Застрял между чертом и морскими глубинами, поместьем и городом. Он вздохнул. Быть может, осталась еще неделя, только одна, необходимая для уничтожения сорняков, душивших дорогу. Тут уж Рут приободрится — ей станет лучше, когда от ворот к дому будет вести аккуратная дорожка.
В глубине души Бирн знал, что останется до конца и увидит, чем все кончится, что бы здесь ни произошло.