Книга: Рим, папы и призраки
Назад: Год 1510. РАСЦВЕТ РЕФОРМАЦИИ И МАЛЕНЬКАЯ ЭКСКУРСИЯ ПАТЕРА ДРОЗА: симпозиум о вере, плотском вожделении и сосисках. Я с чувством вины сею сорняки в полях нашей матушки Католической церкви
Дальше: Год? МОРАЛЬ: пакет с дьявольским даром содержал лишь несладкую скорбь. Комфорт и уют, новая жена, пополнения рода Солово. Однако… купание привлекает все больше и больше

Год 1520. СВЕТ ГОЯМ (И ОТ НИХ): я решаю судьбу Вселенной и становлюсь владыкой острова Капри

— Часы заведены, — проговорил щеголеватый молодой денди с улыбкой. Необходимо ваше присутствие.
— Прошу прощения? — отозвался адмирал, возмущенный подобным нарушением его уединения, и где — в придорожном кабачке. Но денди уже исчез… самым неестественным образом растворившись в небытии.
— Огни разожжены и горят высоко, — добавил темноволосый, сластолюбивого вида купец от ближнего стола. — Дела уже бурлят. Необходимо ваше присутствие.
— Если ты не воздержишься, я заколю тебя, — пригрозил адмирал негромко и без колебаний.
В конце концов, какой прок в головокружительной карьере, если к нему можно обращаться так запросто. Как ни прискорбно, Солово более не находил в себе терпения для людей. Впрочем, в этом случае оно и не требовалось, потому что купец тоже… исчез.
— От чего он должен был воздержаться? — спросил компаньон адмирала, равви Мегиллах. Угрозы его не встревожили… третья любимая тема римских разговоров. — С кем это вы говорили?
Солово повернулся назад к бутылке и кубкам, легкая рябь на океане самообладания уже улеглась.
— Похоже, что ни с кем, — ответил он. — Так что прошу любезно забыть об этом.
Долгие годы, проведенные Мегиллахом на месте предводителя гетто, научили равви не различать сдержанную просьбу и приказ.
— …впрочем, конечно, мы рассчитываем воссоединиться на земле обетованной во времена Мессии, — продолжал он точно с того места, на котором прервался разговор. — Да, у нас будет много мицва, связанных с храмом, сельским хозяйством и прочее. Это еще более ускорит освящение детей израилевых, что, собственно, и требуется для прихода Его.
Адмирал Солово кивал в знак понимания.
— И тогда вы сделаетесь тем предсказанным «светом гойским народам», и история (являвшаяся прежде записью деяний неправедных) по вполне понятным причинам…
— Э… быть может, — ответил Мегиллах чуточку более нервно и отрывисто, чем обычно, — этот вопрос соприкасается с эсхатологической стороной вашей собственной веры и обнаруживает… э… известную противоречивость. Лучше оставить эту тему в покое и положиться на волю Господа, допускающую пока еще доброе сосуществование.
Солово родился за полтысячелетия до того, как стало возможным понимать подобные декларации в их прямом смысле, и посему решил (и только отчасти правильно), что равви имеет в виду инквизицию.
— Справедливо, — промолвил он, отмахнувшись от теологических трудностей, снедавших его друга. — Время все расставит по своим местам, так я всегда говорю. И прах наш ответит на тот или другой зов.
— Безусловно, — скромно согласился равви, которого возраст обязывал опасаться ловушек, даже имея дело с друзьями дней молодости.
— Мне так… приятны наши беседы, — медленно произнес адмирал, удивленный тем, что еще способен использовать столь эмоциональные термины. — Они так благодетельно контрастируют с количеством часов, потраченных на вавилонские труды его святейшества. Естественно подозревать наличие где-то людей, верующих и склонных к идеализму, однако встреча с ними всегда истинно освежает. Я не забываю про это.
— Необходимо ваше присутствие.
— Вы видите его? Он реален? — невозмутимо спросил Солово у Мегиллаха.
Когда равви осторожно качнул седой головой, адмирал обернулся на голос.
— Ты реален, и этого довольно, — сказал он, толкнув гвардейца-швейцарца в грудь. — Поэтому я выслушаю тебя, и не более того.
Гвардеец многое успел повидать в своей недолгой жизни, во всяком случае, достаточно для того, чтобы не беспокоиться за свою честь и нанесенные ей оскорбления. На службе он их не замечал.
— Необходимо ваше присутствие, — повторил он ровным голосом.
— Немедленно к его святейшеству? — попытался помочь Солово.
Глаза гвардейца чуть блеснули в знак согласия.
— Весть передана, — произнес он. — Либо пан, либо пропал, решайте сами. — Отступив на три шага назад, он исчез столь же внезапно, как и появился.
— Вам надо идти, — посоветовал равви Мегиллах столь мягко, как только мог. — Здесь мы ничем не заняты.
— Совершенно верно! — ответил адмирал, напряженно улыбаясь. — Однако я все больше и больше привязываюсь к этому ничто, а зов к чему-то слабеет день ото дня. А когда это что-то представляет собой сумрачный лабиринт, где обитает его апостольское святейшество, чувство это многократно усиливается.
Мегиллах излишне хорошо знал подобное состояние, однако наивная дружба заставляла его цокать языком и качать головой.
— Я знаю… знаю, — промолвил адмирал, поднимаясь и роняя несколько монеток на стол. — Но что он способен сделать со мной? Что ценного он может отнять у меня? Мое воспитание делает меня свободным человеком в мире рабов. Пусть будут прокляты исчезающие вестники и швейцарцы! Пройдитесь со мной, равви, проводите меня. Расскажите еще о конце вашей Вселенной.
И двое стариков побрели прочь.
В конце Виа Сакра, прежде чем покинуть старый римский Форум, они остановились перед древней аркой Тита.
— Здесь есть все, — заметил равви. — Все отражено в камне искусниками императора. Дух восстания, человеческой борьбы, потеря всего дорогого, что воплощалось для нас в самом храме.
— Но этот триумф, — вмешался адмирал, — оказался триумфом мертвого императора мертвой империи. Вы же, гонимое племя, живы. Так кто победил на самом деле? Вы можете отчасти утешиться этим.
Равви Мегиллах кивнул.
— На мой взгляд, — он улыбнулся, — если хорошенько подумать, этот монумент может наделить нас не одним уроком.
— Быть может, они захватили вашу менору, - Солово показал на сцену, где ликующие римляне влекли священный храмовый канделябр, — но что хорошего она им принесла?
Равви так и не получил возможность ответить.
Резные изображения и украшения арки вскипели, задвигались, то погружаясь в глубины камня, то выступая из них змеиным клубком.
Адмирал услыхал, как охнул равви Мегиллах, и понял, что не один оказался между мирами. Однако поскольку его спутник по профессии и рождению принадлежал к жертвам, особого облегчения общество это сейчас ему не принесло.
Вдруг из глубин кладки навстречу им с невероятной силой устремились голова и торс. Камень вздувался, напрягался, и на нем проступило лицо мужчины. Он завизжал, и глаза его были полны ужаса.
К первому аналогичным образом присоединились второй и третий, словно бы их проталкивали сквозь проницаемую мембрану. Они отчаянно напрягались, стараясь высвободиться, при этом жутко завывали, но дальше выбраться не могли.
Потом, повинуясь какой-то неслышной и властной команде, все трое разом умолкли и обратились взглядами к Солово и Мегиллаху. И наконец настал великий покой, даже адмирал встревожился. Тут заговорил первый мужчина.
— Я — Тит, — представился он и чуть отодвинулся в глубины арки.
— Я — Веспасиан, - произнес второй, отступая подобным же образом.
— Я — Иосиф, - сказал третий, и двое первых вернулись.
— Мы горим! — завопили они хором. — Мы страдаем! Мы страдаем в аду!
— За то, что я натворил! — выступил соло император Тит.
— За то, что я брал город штурмом! — добавил его предшественник Веспасиан.
— За то, что я написал об этом! — промолвил историк и отступник Иосиф.
— Помоги нам! Спаси нас! Мы горим! — Хор возобновился, и они отчаянными жестами принялись указывать на одну часть теперь уже подвижного фриза.
Адмирал Солово поглядел в том направлении.
— Они тянутся к меноре, — заметил он, обращаясь к потрясенному Мегиллаху.
— Пора! — взвыл Тит явно от непереносимой боли.
— Верни ее! — охнул Веспасиан.
— Порааааа! — согласился Иосиф, и остальные присоединились к его воплю.
Трое, внезапно охваченные возобновившейся паникой, напрягались еще больше, но без успеха. Невзирая на все старания, они не могли высвободить руки или голову или хотя бы на дюйм пододвинуться к крошечному гравированному символу своих стремлений. Как и прежде, они как будто услыхали тайный сигнал, в самом скором времени получивший подкрепление.
Из невообразимых глубин арки появились когти и крючья, которые ухватили несчастную троицу, разрывая их плоть и пуская кровь. Медленно и неотвратимо, несмотря на отчаянное сопротивление, они двинулись в обратную сторону, пока, наконец, не исчезли из виду. Каменная поверхность сомкнулась, исторгнув прощальное рыдание из чьего-то рта, и вновь настал покой. Странная жизнь оставила арку.
— Чепуха! Вздор! — проговорил поблизости голос, позволив Солово выйти из задумчивости, а также отметить, что он вернулся в знакомый мир.
— Необходимо ваше присутствие, — повторил тот же голос. — Я скажу это еще раз, а потом перейду к силе.
Адмирал узнал интонацию и, установив по ней владельца, сумел перестроить свои мысли в нужном порядке.
— Мастер Дроз? — промолвил он, обращаясь к гиганту-швейцарцу. — Как вы себя чувствуете?
— Взволнован, — ответил швейцарец, — но неумолим. Почему вы не слушаете меня, достопочтенный адмирал?
— Я глубоко погрузился в мысли, Дроз; размышлял над реакцией мудреца на любопытные вести.
— Ну, этот вопрос я могу решить за вас, адмирал: он реагирует на них немедленно, в особенности когда я их доставил. А что случилось с этим евреем?
— Подозреваю, что он тоже задумался глубоко.
— Мог бы хоть поздороваться. Из всех этих размышлений ничего хорошего не выйдет, вот увидите. Потому-то Господь и даровал нам инстинкты, дабы избавить от рабства в оковах склонного к ошибкам рассудка.
Солово если что и ценил, так это собственные стоические убеждения.
— Предлагаю сделку, мастер швейцарец, — торопливо сказал он. — Я исполню ваши конкретные пожелания во всех подробностях, а вы в свой черед избавите меня от вашей натурфилософии. Ну как?
— По рукам, адмирал… хотя вы лишаете меня возможности сделать вам справедливый упрек за обращение с моим сержантом в этом кабаке. Вот уж не ждал. И это от человека, которого я считаю своим другом!
Оба расхохотались: швейцарец — бычьим ревом и адмирал — сухим удивленным кашлем, отмечая абсурдность возможной дружбы между ними. Потом Солово позволил Нуме Дрозу идти впереди, оставив равви Мегиллаха в глубоком потрясении перед утихшей аркой.
— Не дуйтесь, мастер Дроз, — утешая, сказал Адмирал. — Жизнь полна разочарований. Однако не исключено, что сегодня вы провожаете меня от одного предзнаменования к другому.
— Адмирал, — промолвил Лев X, верховный (по всеобщему мнению) представитель Христа на Земле, — вы заставили нас ждать!
Солово парировал требование объяснения, истолковав фразу как простую констатацию факта… тем самым расстроив придворных, священников и гвардейцев, предвкушавших его посрамление. Им следовало бы знать, что папский следователь — скверная мишень для чьего бы то ни было остроумия.
— Если ждать долго, дождешься всего, — вежливо ответил адмирал, выбирая одну из наиболее истертых фраз из своей обширной коллекции клише.
— Но не настолько долго, черт побери! — взревел папа. — Ах! Садитесь же, каприйский… адмирал.
Солово постарался не заметить оскорбительного жеста большого пальца папы, отмечая попутно, как мало осталось от Джованни Медичи, «Золотого флорентийца», сына Лоренцо Великолепного и приятеля юных лет Микеланджело. Жизнь превратила его в Льва X, в котором, по строгому суждению адмирала, аппетит был сильнее рассудка; и даже сейчас постоянный блеск жира на подбородке напоминал об этом.
Лев выглядел нездоровым, и раздражительность его била ключом из более глубоких источников. Эффект оказался настолько глубоким, что Солово, умеренно припав к иссякающему в его душе источнику человеческой симпатии, почувствовал жалость к своему господину.
— Если бы у меня был еще хоть кто-нибудь, наделенный головой, на которую можно положиться, — проговорил папа, одновременно с воинственным пылом метнув фигу в сторону своих советников, отшатнувшихся от нее, как от пушечного ядра, — кто-то с лучшим слухом и более покорными ногами… тогда бы я мог вздохнуть. А так приходится обходиться вами, ад-ми-рал.
Солово ощутил, что для его остроумных замечаний, пожалуй, еще не время. В зале, с его точки зрения, было больше недоброжелателей, чем солнечного света. Каждый из собравшихся здесь соперников по карьере или обыкновенных личных врагов с радостью и быстротой воплотит в жизнь любое направленное против него решение папы. Кроме того, в воздухе чувствовалось нечто новое и интересное, и он предпочел не пропускать новостей. Посему адмирал улыбнулся и промолчал, и прежнее настроение папы миновало как облако.
Встревоженный Лев проявил необычную глубину мысли.
— Я видел сон… — начал папа (так рекомендовали начинать речь риторические школы, многолетние фавориты тех дней). — Он мне теперь снится все время. Сперва я решил, что всему виной огуречный бренди, но сон возвращается снова и снова. Он жжет меня, Солово. Не знаю, как, но он открыл мне, что я умру и буду в аду, если эта проблема не решится.
— И все это произошло за тот месяц, который прошел после нашей последней встречи? — спросил Солово, не в силах смириться с переменой в некогда крепком папе.
— Я таил кое-что от вас, — вяло ответил Лев, — но более не могу скрывать или игнорировать это дело. Я хочу, чтобы вы прекратили эти сны о меноре.
— И целью этих ночных посещений является возвращение указанной меноры, так я полагаю, — невозмутимо промолвил Солово.
— Да…
— И вы хотите, чтобы я сделал это от вашего лица, — продолжал Солово, наслаждаясь собственным всесилием.
— Да, — ответил Лев с холодком в голосе. — И если вы проявите дальнейшую настойчивость, я могу решить, что вы тоже присутствуете в моих снах и, быть может, направляете их. А если мне суждено прийти к подобному выводу, адмирал, едва ли этот день станет для вас счастливым.
Солово отступил с добродушным поклоном, и Лев продолжил:
— Действительно, я хочу, чтобы вы обнаружили эту реликвию, адмирал, и возвратили ее на место. Хорошо это или плохо, однако я не могу доверить кому-то другому столь безумное предприятие. Только пирату…
— Бывшему, — кротко возразил Солово, — и то в основном по папской лицензии.
— Стоику…
Адмирал стоически согласился с обвинением.
— И содомиту, как утверждают.
И снова Солово решил, что, пожалуй, лучше смолчать.
— Однако полезному, — заключил Лев. — К тому же, — он гулко хохотнул над чем-то никому неведомым, — вы получили наилучшие рекомендации от тех, кем вы восхищаетесь.
— Это вы про языческих императоров, посещавших ваши сны, так? осведомился адмирал.
Забыв про внезапное веселье, Лев X, взявшись за подлокотники престола, попытался заглянуть Солово в глаза, неизвестно что разыскивая в них.
— Просто удачная догадка, — невинным тоном сказал адмирал. — Да, ваше святейшество, я сделаю это. Судя по всему, я избран для этого дела.
Тут папа Лев махнул бездельничавшему помощнику, и Солово обнаружил, что превосходно знает его.
— Привет, Лето, — бодро окликнул он знакомца. — Так тебя не сожгли, старый жук!
Джулио Помпонио Лето, крупнейший итальянский специалист по античной филологии, бросил хмурый взгляд на адмирала из-под прямой, как меч, римской челки. Как часто бывает с родственными душами, они с Солово всем сердцем ненавидели друг друга.
— Привет, адмирал, — ответил Лето, заставляя себя улыбнуться, хотя в голосе его звенели стилеты. — Сколь приятно видеть вас снова.
— Менора! Менора! — взревел, потеряв терпение, Лев, метко нацеленной фигой попав Лето точно в затылок. — Хватит болтовни! Расскажите ему про менору, чтобы я мог вернуться к нормальной жизни. Неужели вы не знаете, что в лесу полно кабанов и оленей и все ожидают меня? Мой келарь умирает от скуки, а любовницы отвыкают от дела (так они говорят мне).
Получив подобное наставление, Лето начал.
— Менора, — проговорил он, глядя сквозь адмирала Солово и мимо него, это священный канделябр еврейского народа, унесенный из Иерусалимского храма императором Титом после падения этого города в семидесятом году нашей эры. Позже хранился в храме Юпитера на Капитолийском холме и, по всей вероятности, был святотатственно выкраден оттуда при взятии Рима готом Аларихом. Таким образом, покинув свет истории, он вошел в область легенд, и о последующей судьбе его рассказывают по-разному. А именно… и Лето начал загибать пальцы, отсчитывая возможные варианты. — Номер один: потерян в Северной Африке во время…
Но тут Солово отключил все, кроме самых ярких подробностей (выделявшихся полным отсутствием интереса в словах оратора).
Лев X, для которого история была трагедией, — о чем лучше всего забыть, — слушал с удивлением, гадая, как это студенты Лето могут слушать его, не говоря о том, чтобы спать с ним (предположительно). Он подобрал новую фигу, намереваясь поторопить события, однако по благосклонности своей передумал, опасаясь не попасть столь точно, как в прошлый раз.
— Так вот, адмирал, — Лев заставил смолкнуть наверняка элегантный анекдот о вестготском правлении, — невозможное задание следует выполнить немедленно и без задержки. Мои советники усматривают здесь одну из великих тайн нашего века, хотя до сих пор люди, скорее, просто были рады оставить ее в покое. При всей своей строгости даю вам год, учитывая, что дольше я едва ли протяну. Если к этому времени вы не справитесь с делом, можете не возвращаться. Живой или мертвый, я устрою вам такой прием, которому вы не порадуетесь. Поэтому оставайтесь в той Сирии или Мавритании, куда заведет вас дело. Моя тень явится туда, чтобы мучить вас, скверного слугу, и потому вы умрете и попадете в ад.
— Ну, это еще неплохо, — заметил Солово.
— Вы так полагаете? — Папа Лев приподнял одну бровь. — Какой легкомысленный человек! Разумеется, во всем этом для вас будет положительная сторона. Я предоставлю вам любые грамоты и бумаги, и резвитесь во всем христианском мире. Заверяю вас, никаких материальных трудностей вы не испытаете. И если наши дела запутаются благодаря вашим трудам, тогда… — Папа глубоко задумался, но скоро потерял терпение… Ну, что хотите: деньги, прощение… что угодно, — и раздражительным тоном добавил: — Если только ваши действия не разъярят потомков и не откроют дорогу туркам.
— По рукам! — ответил Солово, лихо поворачиваясь спиной, так чтобы Лев не видел широкой улыбки на его лице. В какие-то секунды он в двадцать размашистых шагов добрался до двери и положил на нее руку.
— Комиссия позволит мне быть свободным! — ликовал он. — Со всеми моими книгами, сексуальными привычками и самозабвенной службой! Я могу послать Феме на…
И тут — совершенно непонятным образом, — оставив тронный зал папы, адмирал вступил в него же.
Солово так и не понял, в самом ли деле это был тот зал, который он только что покинул, или идеальная его копия. Ощущая себя необъяснимо старым и усталым, адмирал попытался сориентироваться и сделал несколько шагов вперед.
— Привет, Солово, — проговорил громадина-демон, развалившийся на троне и закрывая его всей своей тушей. — Едва ли ты предполагал увидеть меня так скоро!
Где-то далеко внутри душа адмирала окаменела, зайдясь визгом, однако торжествующее стоическое единство игнорировало этот акт.
— Все зависит от того, — умудрился он промолвить с прохладцей, — кто ты есть.
Демоны-прислужники, кишевшие возле своего господина, взвыв, захлопали крыльями. Ярость их при подобной реакции Солово была ощутимой… ее скрывали только облака пара и серы. Бесценные фрески на стенах уже начинали шелушиться.
— Мое имя, — заорал демон, — оно… меняется! — Громадные бронзовые слезы скользнули из его глаз навыкате, сокрушая тех, кто случайно оказывался на их пути. — Твой друг, равви, назвал бы меня… Диббук. Довольно и этого. Что касается того, кто я… оглядись!
Адмирал Солово принял приглашение. Он впервые отметил, что в зале царила скорее смерть, чем жизнь, пусть и вольно определенная. Огромные груды останков весьма много претерпевших тел — некоторые были почти человеческими — самым недостойным образом закрывали подножия стен. Отдельные части тел еще слабо шевелились, привлекая внимание дьявольской солдатни, в спешке заканчивавшей свою работу.
Адмиралу случалось и прежде видеть результаты побоищ, и они его не смущали. В данном же случае он был бы намного счастливее, если бы эти кровавые лужи оказались красного цвета.
— В аду состоялась война, — улыбнулся Диббук. — Победил Новый порядок.
Нечто крылатое порхнуло перед лицом Солово, сюсюкая: «Новый порядок! Новый порядок!», чтобы адмирал все правильно понял; тело неописуемой кожистой жути венчала голова прекрасной девушки.
Диббук капризно поправил папскую тиару, украшавшую покрытую бородавками голову, и обратил большую часть своих глаз к адмиралу, словно бы ожидая ответа.
— Поздравляю, — наконец проговорил Солово.
— Благодарю вас, адмирал. Вы скоро заметите разницу.
Солово красноречиво обвел тронный зал рукой.
— Ее трудно не заметить, — он торопливо спрятал свою руку от излишнего внимания оранжевого кошмара с многочисленными челюстями.
— Именно, — согласился Диббук. — Уже твое ничтожное присутствие здесь подтверждает это. Мы — не ленивая старая гвардия, дожидающаяся, пока своим чередом не свершится все, что предречено в Апокалипсисе. Нет, мы младотурки!
— Турки? — переспросил несколько озадаченный Солово. Действительно, Диббук выглядел столь же несимпатично, как иные из тех оттоманов, которых адмирал встречал или убивал, но связи между ними не усматривал.
— Слово это происходит из будущего, человечишко, — пояснил Диббук, напуская на себя важность, — однако ты улавливаешь тенденцию. Мы — те, кто приводит мир в движение! — Демон качнул титанической головой, сбрасывая фальшивую папскую тиару. На ее месте мгновенно возникла другая.
— И чем я могу вам помочь? — вежливо осведомился адмирал.
В порядке развлечения Диббук разразился чудовищным зевком, вывернувшим его голову наизнанку. Тут замутило даже адмирала.
— Да кое-чем, — ответил Диббук, восстановив исходное обличье, так чтобы пасть его была обращена вперед. — Я хочу, чтобы ты посетил старых друзей, и только.
— Учитывая мою историю и темперамент, у меня немного друзей. Разве что равви Металлах.
— Нет, — проговорил отрывисто демон, — обойдемся без лишенных крайней плоти… только без них.
— Но тогда мне некого назвать, — запротестовал Солово.
— Думай, адмирал, думай, — ухмыльнулся Диббук. — Сердца людей известны мне лучше, чем кому-либо другому, и все же кое-кто тепло относится к тебе.
— И все это связано с менорой, так? — кротко промолвил Солово. — Мало того, что мне нужно найти ее, ты еще хочешь, чтобы я эксгумировал давно забытое прошлое, выискивая среди его останков… друзей.
— Ну, примерно так, старина, — расхохотался Диббук. — Не думаешь ли ты, что я стал бы тратить свое время на разговоры со столь ничтожным созданием, не будь это дело таким важным для меня? Конечно, я не стану объяснять тебе многого; придерживайся Писания, используя свою волю, — ты ведь избран. Я могу лишь направить тебя в нужную сторону и ускорить события. Посети-ка своих старых друзей, Солово!
— Писания? — спросил адмирал, отбиваясь от знаков внимания гермафродитного инкуба (или суккуба). — Какого Писания?
— О Солово, ты же знаешь старинные повествования о Судном дне. Ты когда-нибудь читал свою Библию?
— Часто, — искренне ответил адмирал.
— Ну, тогда ты прекрасно знаком с тем, что будет в конце времен. Большая часть сценариев предусматривает восстановление Иерусалимского храма, и для этого потребуется менора.
— Значит, мучения папы Льва и мольбы императоров… и мое присутствие здесь…
— Да, да, — перебил его нетерпеливый Диббук. — Все — моя собственная работа. Как я уже сказал, мне хочется запустить свой шар пораньше и застать противника врасплох. Старый босс не согласился на это; ему пришлось уйти. А теперь командую я. И собираюсь помочь тебе двигать вперед ход событий. Ступай к своим старым друзьям, Солово!
— Вы настаиваете на этом, однако, если вы и есть новый князь Тьмы, зачем беспокоить себя писаниями и правилами? Бесспорно, вам следовало бы играть по своему усмотрению, не считаясь с ограничениями.
— Не знаю, почему я заставляю себя перебрасываться словами с тобой, медленно ответил Диббук, в ритме танца по очереди открывая и закрывая свои глаза. — Правила попросту существуют; они предшествовали всей борьбе и не могут быть изменены. Вот погляди, что будет со мной при одной мысли об их нарушении!
Адмирал старательно выполнил распоряжение и, не будь он рожден слишком рано, чтобы иметь представление об этом явлении, несомненно узнал бы игру чудовищных сил тяготения на рыхлой коже Диббука.
— Такова цена за сопротивление правилам даже в незначительной степени. Плоть моя колышется, а глаза напрягаются, словно от дуновения чудовищного ветра. Я страдаю ничуть не меньше, чем твои бесценные папы и императоры… ты это узнаешь. Что ж… даже чтобы состарить тебя на три года, мне пришлось израсходовать столько энергии.
— Пардон? — переспросил невозмутимый Солово.
— Как я уже говорил, — продолжил Диббук в резком тоне, — я не могу двигать твоими ногами, а могу лишь ускорить их шаг. Мы не можем ждать целых три года, пока ты будешь бесплодно слоняться по всему Востоку, выспрашивая туземцев и копая свои ямы. Нет, я прокрутил вперед эти годы, чтобы сократить тщетные поиски и направить тебя прямо к своим друзьям!
Теперь адмирал понял, откуда взялась излишняя тяжесть лет, когда впервые вошел в комнату. На три года ближе к холодной тихой могиле, но ни единого воспоминания о них. Он и не знал, радоваться или протестовать. Во всяком случае, смысла в возражениях не было: прошлого не воротишь. Однако Солово попросил ввести его в курс событий.
— Папа Лев отвел мне один год и обещал жуткие неприятности в случае неудачи. Поскольку лишь вы, похоже, знаете эту часть моей биографии, нельзя ли любезно поведать, что со мной было?
— Он умер, — отрезал Диббук. — В страшных муках, бедняга. Хирурги обнаружили, что его мозг высох, как слива. Как и у его наследника Адриана VI; под моим безжалостным давлением этот протянул только два года. А сейчас я уделяю… как его зовут?
К уху Диббука подлетело эфирное прозрачное создание — наполовину прекрасная дева, наполовину стрекоза.
— Климент VII! — сладко пропело оно. — Климент VII!
— Правильно, спасибо, — согласился Диббук и, протянув лапу, с хрустом стиснул создание в огромном кулаке. Зеленовато-алый ихор выступил между пальцами. — Так вот, сейчас все свое внимание я уделяю Клименту VII. Поэтому, уверяю, возвращения в Рим тебе нечего опасаться. Ты будешь необходим, как и прежде!
— Ну, спасибо хотя бы за эту малость, — сухо проговорил Солово.
— Не стоит упоминания, — приветливо отозвался Диббук. — Последние несколько лет ты изрядно потешил меня. И я весьма надеюсь на тебя в будущем. Действительно, экий тип!
Адмирал ответил одним из привычных жестов, означавшим: «Я делаю то, что приходится».
— Я жертва своего времени, — промолвил он в свое оправдание.
— Гм, гм! — усомнился Диббук. — А знаешь, ты попусту тратишь время на все эти «природные добродетели»; ваш брат, стоик, в конце концов оказывается внизу у меня.
Солово улыбнулся.
— Но ведь не следует забывать, что вы еще и князь Лжи.
Диббук не стал спорить, а только пожал плечами.
— Тебе от этого никакой радости не будет! — И он ткнул в адмирала чудовищным пальцем, заставляя тронный зал извергнуть его.
Двигаясь наружу, Солово услыхал последние слова Диббука:
— СТУПАЙ К СВОИМ ДРУЗЬЯМ!
В заочном путешествии по опасному миру XVI века были известные преимущества; пробудившись в своих апартаментах, адмирал Солово нашел себя исхудавшим, покрывшимся здоровым загаром и украшенным несколькими новыми шрамами, невесть где и когда приобретенными.
В его матросском сундучке обнаружились пара золотых носков с крылышками, прежде принадлежавших императору Константину XI Палеологу, непристойная статуэтка из Баальбека, изрядное количество золотых монет (Солово так и не избавился до конца от пиратских наклонностей), камень из Стены Плача для Мегиллаха. Выходило, что путешествие было забавным, невзирая на вопиющее отсутствие меноры.
Как подобает доброй забитой каприйке, экономка адмирала поддерживала в доме необходимый достаток, рассчитывая на его внезапное появление, словом, поступала, как мудрая дева из притчи, поведанной миру Христом. Быть водворенным в дом демоном — возвращение из самых скорых, однако перед рассветом адмирала ожидал вполне сносный завтрак.
Усевшись перед бутылкой сека, хлебом и луком, Солово смотрел, как безотказное солнце поднимается над куполом Санта-Кроче, и думал о временах прошедших. Потом в своей библиотеке он листал огромный том переплетенных кожей «Размышлений» Марка Аврелия, положив его на подставку в виде бронзового орла.
Наконец адмирал решил, что ничего другого не остается. Поскольку менора так и не обнаружилась, ему придется посетить друзей. Он извлек свое любимое точило и примерил к нему самый лучший стилет.
— Прости за беспокойство, Гарольд, — проговорил адмирал Солово, только скажи мне, считаешь ли ты меня своим другом?
— О да, — ответил сидевший напротив крепкий краснолицый мужчина. — Так мне кажется.
Солово подавил вздох облегчения. Совершив короткую прогулку по Риму, адмирал уже начал опасаться, что исчерпал перечень лиц, способных на подобное признание.
— В конце концов, — продолжал мужчина, — это вы выхлопотали мне разрешение осесть в Риме. Вы были в старой доброй Англии, мы распили несколько бутылок… и потом нам вдруг пришлось подраться, защищая друг друга. Если это не дружба, так что же тогда?
— Действительно, что? — улыбнулся в ответ адмирал, мысленно благодаря простоту северных нравов. — А знаете, Гарольд Годвин, вы — интересный человек: с каждой нашей новой встречей итальянские слова в ваших устах звучат все менее и менее варварски. Не так уж много англичан сумели настолько хорошо прижиться у нас.
— Это здорово, — ответил Годвин, тем самым подтверждая, что принял сказанное адмиралом за комплимент. — У меня для этого настоятельная необходимость. Как вы прекрасно знаете, я прибыл в Рим, чтобы спасти душу, а не наслаждаться собой!
Солово проявил легкое беспокойство.
— Я не священник и не теолог, — произнес от мягко, — однако посоветовал бы вам, Гарольд, осторожно отнестись к своей теории приблизительной святости.
— Я это понимаю, адмирал. Находясь среди столь многих людей, стремящихся к святости, стучась в дверь избранного Богом представителя, приходится очищаться. К тому же здесь это мне удается легче — рядом нет ни скоттов, ни уэльсцев!
— Ах да… — промолвил Солово, опасаясь, что, не желая того, запалил фитиль. Так и вышло.
— Я прожил добропорядочную жизнь, — начал Годвин с заученной сосредоточенностью. — И мне не в чем просить прощения (разве только в церкви). Я убил столько скоттов и уэльсцев, сколько может пожелать человек.
Солово в легком смятении попытался затормозить прилив.
— Я встречался с этими остатками кельтов…
— Адмирал, скотты — не кельты, — прервал его Годвин, не слушая, не разбирая и не думая над словами гостя. — Они кровь от моей крови, что делает дело еще интереснее. Я хочу сказать, что сам против них ничего не имею (разве что чуточку — против уэльсцев…). По отдельности они мне даже приятны. Но вот только начнут собираться в группы, как сразу возникает желание засыпать их всем содержимым колчана. Боюсь, что именно так обстоит дело. То есть большой лук был изобретен специально ради скоттов.
— Ну, Гарольд… — выговорил адмирал, уносимый потоком.
— Я-то предпочитаю бить уэльсцев. Но они чаще всего сразу же выкидывают белый флаг, так что особо не повеселишься. Понятно, о чем я? Если бы скотты не обитали рядом с моим краем, я бы, наверное, оставил их в покое, но они живут по соседству, поэтому и приходится…
— В самом деле, — вежливо согласился Солово, переходя к мыслям о том, что будет на обед.
— Учтите, меня доконала битва на Флодденском поле. Я так поработал там, что мне больше некуда деться, не оставалось ни одной профессиональной вершины. Поэтому я и могу проводить остаток дней своих в Борго и вымаливать прощение грехов, как уже говорил. Вот почему я здесь. Брр! Флодден! Нет, это была битва, а не удача везунчика Баннокберна… Я рассказывал вам, адмирал, про Флодден?
— По-моему, да, Гарольд; быть может, хотя бы раз…
— Избави нас, Боже! Вот это был видок. Они потеряли своего короля Джеймса IV, двенадцать графов, девятнадцать баронов, три с лишним сотни рыцарей и лордов, архиепископа Сент-Андруса, двух епископов, двух аббатов и провоста Эдинбурга. Ну и… большую часть войска. А мы просто отступили от их шилтронов и поливали… наконец, они просто падали рядами, мертвым на земле не было места. Кстати, о песенках, ха-ха-ха! Что вы думаете о волынках, адмирал?
— Не то, чтобы я позволял этому предмету определять мою жизнь, но…
— А я их ненавижу. Скотты не перестают играть на них — вы это знаете, — и некоторые из Северной Англии тоже, поэтому в своей книге я зову их почетными скоттами. Итак, когда мы, наконец, увязли, — это я про Флодден, — я принялся разыскивать волынщиков, просто чтобы они знали мое мнение о тех звуках, которые они издают. Кроме того, я добыл двух предводителей кланов. Их клейморы украшают комнату, где я храню трофеи и прочие фамильные драгоценности. Я отрезал им уши, только они протухли, и мне пришлось выбросить их.
Адмирал Солово подумал, что заметил проблеск надежды, сулящий избавление от рассказа о кровавом пиршестве.
— Гарольд, вы упомянули свою семью; все ваши тоже были такими воинами и путешественниками, как и вы?
— О да, скитальцы, вояки и крестоносцы — и никакой симпатии к скоттам. Взять, например, Тостига Годвина. Он был варягом и успел оставить Константинополь как раз перед тем, как его взяли крестоносцы в 1204 году. Потом был еще Мрачный Годвин, прозванный «Уэссекской смертью». Он… но о чем говорить, у меня есть огромное родословное дерево, в той комнате, где трофеи. Пойдемте наверх, я все покажу вам; к тому же там и светлее.
«Умасленный и укрощенный» до полной покорности, Солово механически последовал за Годвином по заставленной лестнице. Несмотря на позывы к дремоте, он чувствовал себя беспокойно: нечто смущало его ум, предотвращая благотворное забвение.
Потом, уже на верхней ступени, до него дошло.
— А почему, — спросил он, — в трофейной свет лучше?
— Потому что, — живо ответил Годвин, — Тостиг-варяг кое-что вывез из Константинополя. С тех пор мы храним в семье эту вещь, и я к ней привязался. Я хочу сказать, что она не только ценная, но и удобная. Дело в том, что в нее можно вставить целых семь свечей — толстых таких…
— Мне было весьма жаль услышать о вашем друге Годвине, — проговорил папа Климент VII. — Трагический случай.
— Благодарю вас, ваше святейшество, — сказал Солово. — Стилеты опасная вещь, и если чистить их при свечах, люди всегда на них натыкаются.
— Быть может, он не знал, что пружина была взведена, — покатился со смеху кардинал, которого делала смелым относительно неудачная карьера. Быстрым взглядом папа заставил замолчать его.
— Значит, менора у вас, адмирал, и в полной сохранности?
— Конечно. Годвин последним своим желанием поручил ее моему попечению. Теперь она находится среди моих сбережений, ваше святейшество, а они укрыты в более безопасном тайнике, чем этот зал. Остается лишь водрузить ее на подобающее место.
— Которое… где же оно находится? — спросил Климент с неподдельным любопытством.
— А это я прошу подсказать мне, ваше святейшество.
— Дай наммм… — елейно прошептал черный гибрид угря и человека, небрежно облокотясь на спинку папского трона. — Дай наммм.
Адмирал Солово с большим трудом оторвал взгляд от эмиссара Диббука, которого, как было ясно, никто не видел и не слышал, кроме него самого.
— Прошу прощения, ваше святейшество?
— Я сказал, адмирал, что мои ночные страдания значительно облегчились, когда менора оказалась в нашем распоряжении. Остается лишь прекратить их существование.
— Я не отдохну, пока это не свершится, — Солово изобразил подходящую степень утомления на ревностной службе.
— Нет! — ответил Угорь, с угрожающим видом спускаясь в зал. — Вы отдадите его на-а-амм. — Адмирал отметил, что рот исчадия ада невероятно набит зубами.
— Тогда приступайте к своему делу, верный слуга, — проговорил Климент. — Избавьте меня от снов, и вы получите все обещанное.
Солово расставил ловушку.
— Власть над островом Капри? — спросил он. — Публичное отпущение моих грехов? — Услышав последнее предложение, собравшиеся клирики и советники дружно охнули: слишком уж дорого брал адмирал.
— Капри — это безусловно, — ответил папа нерешительно. — Однако насчет второго следует подумать: может выйти скандал.
Солово был удовлетворен. Власть над островом сибаритов просто приглашала его во Вселенную, исполненную греха.
Угорь, оказавшийся в опасной близости, наклонился к уху Солово с гнусным шепотом:
— Отдай своей волей наммм, и ты получишь всякую книгу и задницу, какую только пожелаешь.
Имея таким образом основания для новых раздумий, адмирал приблизился к двери, вновь отворившейся в неизведанное: на этот раз перед ним оказалась огражденная стенами лужайка, украшенная в соответствии с модой века изрядным количеством цветов и плодовых деревьев, посреди которых восседал не кто иной, как равви Мегиллах.
— Привет, равви, — с непринужденностью бывалого солдата поздоровался Солово, — а что находится за этими высокими стенами, можно спросить?
— Ничего, — ответил другой почтенный старец, выбираясь из своего укрытия в кустах. — Я уже смотрел — бесконечная пустота простирается во все стороны. Мы парим.
— Я знаю вас, — проговорил Солово, решительно взмахивая немедленно оказавшимся в руке стилетом. — Я слыхал, что вы умираете.
Старик улыбнулся.
— Так и есть. Точнее, сейчас я на смертном одре, однако мне предоставлена последняя великая возможность побывать здесь.
— Просто отлично, поскольку ваша жизнь не была отмечена настоящим успехом. Видите ли, я хорошо знаком с вашей карьерой, мастер Макиавелли. Мы даже встречались однажды, совместно представляясь королю Франции среди прочих дипломатов.
— Я не помню вас.
— Это нисколько не удивляет меня, синьор, учитывая бесславный конец вашей миссии и все мои труды, ушедшие на то, чтобы что-то поправить. Ну-ка, что там говорилось в запросе Флорентийской Синьории? «Он продвинул границы бестолковой болтливости к доселе неведомым пределам». Или нечто в подобном духе?
— Несчастья постоянно преследовали меня, — отрезал Макиавелли. — Я человек дела и действий. И именно по этой причине был призван сюда.
— Но что вы должны делать? — поинтересовался равви Мегиллах.
— Не представляю, — признался Макиавелли.
— И я тоже, — заметил Мегиллах.
— А мне чересчур безразлично, чтобы объяснить, — проговорил адмирал. Не пройтись ли нам и насладиться цветами?
Шум, подобный демоническому вздоху, наполнил Вселенную или мысленную конструкцию, в которой они находились, и на компаньонов Солово нашло внезапное просветление.
— Я возьму менору, — спокойно предложил Мегиллах, — и устрою так, чтобы ее бережно хранили. Она будет дожидаться, пока ход вещей не потребует ее. Теперь я знаю, зачем оказался здесь, знаю причину, ради которой был сотворен. Для этой благородной цели я предлагаю и свою жизнь, и участь моих потомков. Отдайте ее мне, адмирал, и Ему, которого я представляю.
— Я же, — сказал Макиавелли, глядя на Мегиллаха с презрением, — послан, чтобы свершилось другое. Мне открыли многое о вас, адмирал, и все, что мне стало известно, свидетельствует: вы примете иное, более отважное решение. Повидав все, Что предоставила вам судьба, неужели вы и вправду желаете, чтобы ход событий закончился в пользу Бога? Неужели вы действительно хотите сохранить статус-кво? На мой взгляд, едва ли.
Мегиллах и Макиавелли вглядывались в бесстрастное лицо Солово. Он же разглядывал синюю беспредельность, взвешивая альтернативы.
— Я ознакомился, адмирал, со всей вашей жизнью, — продолжал. Макиавелли в явном порыве энтузиазма, — мне ведомы все ваши битвы, осады, предательства и убийства. Я ощущаю известную… двусмысленность в вашем отношении к ним. Вы презираете, но что именно? Вы действовали в мире, который сотворил враг. И теперь он требует, чтобы вы сделали его вечным… вы-то, желчное создание! Однако, надеюсь, рассудок еще не совсем покорился вам. Вы же находили известную красоту в пожаре, охватившем целый город, разве не так? Вы ощущали простое удовольствие, навсегда отправляя кого-нибудь в Тибр. Вкратце, адмирал, в стонах этого мира вы слыхали зов моего господина и стремились откликнуться на него.
— Адмирал — стоик, — пояснил равви Мегиллах, — и посему не подвластен подобному воздействию.
— Когда человек просто покоряется неудаче, он называет себя философом, — расхохотался Макиавелли. — Я сейчас говорю о прежнем, дикарском порядке: о том, что удовлетворяет всей сути мужчины, а не только его тонкой шкуре, именуемой цивилизацией. Отдайте менору нам, адмирал Солово, и настанут такие времена… такая ясность.
Солово облизал губы.
— Другая же сторона, — заторопился Макиавелли, ощутив запах победы, предлагает всю нудную и грязную мешанину, именуемую нормальной жизнью. Но где страсти? Где драма, которая ускоряет пульс бодрствующего? Однако…
Макиавелли умолк, потому что равви Мегиллах пинком повалил его и потянулся к горлу. Нелепый, как кит с мушкетом, равви извлек клинок и увлажнил лужайку кровью Макиавелли.
— Господь укрепил мою руку, — произнес Мегиллах, выпрямляясь таким манером, что недопустимо для семидесятилетнего старца эпохи Возрождения, и целясь ножом в адамово яблоко адмирала. В холодных глазах его читались страсти сразу всех смертных врагов Солово. Вид этот впечатлял. — Давай сюда проклятую штуковину, и немедленно!
Адмирал улыбнулся.
— В жизни, вот до этого самого момента, я находил один недостаток: то, что хорошим людям всегда не хватает убежденности. Менора ваша.
— Мы более не встретимся, — сказал Мегиллах, — во всяком случае, в этом мире.
— Конечно, — ответил адмирал Солово нейтральным тоном, оглядывая деловую суету портовой Остии.
— Прошу прощения за нож, — продолжал равви. — Должно быть, я вас весьма озадачил своим поступком.
— Это было необходимо. Не думайте об этом, равви. Все мои дружеские привязанности рано или поздно заканчивались поножовщиной. Но обратимся к более практическим соображениям… вы уверены, что не нуждаетесь в охране? Через несколько часов я могу отправить галеру.
— Благодарю вас, адмирал, не надо. Мы уже достаточно укрепились, и вам лучше не знать, где мы поплывем.
Солово оценил справедливость подобного утверждения и умерил любопытство. Через неделю после внезапного возвращения из садика Диббука вопрос был полностью улажен, и говорить было не о чем. Страдания папы прекратились, и потому было решено, что меры одобрены. Апокалиптический предмет уплыл из рук адмирала; оставалось только забыть обо всем и заняться усердным искоренением слабости, обнаруженной льстивым языком Макиавелли. Адмирал надеялся, что ему предоставят на это время, прежде чем придет его пора расстаться с жизнью. Ну а жизнь каприйского властелина сулила утешительные зрелища и ощущения.
— Мы располагаем такими убежищами, — продолжал равви Мегиллах, извиняясь за вынужденную секретность, — такими цитаделями святости, такими могучими домами молитвы, против которых дьявол бессилен, кроме самых последних дней. И менора отправится туда — будь то Сион, Московия или Украина, — чтобы в безопасности дожидаться своего часа.
— Но к ним ей еще надо добраться, — возразил Солово, лучше многих людей видевший в море мать хаоса и губительницу всех начинаний.
— У нас есть Иегуда, — проговорил Мегиллах, привстав на цыпочки, чтобы похлопать по плечу благодушного гиганта с бесхитростной физиономией. Дьявол (да будет забыто имя его!) не имеет власти над этим невинным. И пока мы не прибудем к месту назначения, менора не оставит мешка на его спине. Кроме того, папа Климент предоставил мне пушки… Мы сделали что могли, а все прочее в руках Господа.
Адмирал Солово рассудил, что хотя бы умеренные основания на успех в данном случае существуют.
Пара десятков отобранных в качестве экипажа темноглазых молодцов из гетто достаточно нанюхались жизни, чтобы суметь справиться с любым случайным пиратом. Нескольких — тех, что покрепче, — он и сам бы взял к себе на корабль.
— Но в одном я не могу усомниться, — вдруг выпалил Мегиллах. — Мне придется ответить за смерть Макиавелли!
— Я буду стоять в очереди перед вами, а после моих прегрешений ваши покажутся ничтожными.
— Мы будем стоять рядом.
В душе адмирала покойником шевельнулось давно забытое чувство.
— И в тот день, — продолжил равви, — между нами уже не будет различий, никогда. Мы встретимся еще раз, чтобы больше не расставаться.
Мегиллах и Солово коротко обнялись, как принято прощаться на земле. В глазах равви стояли слезы, и если бы адмирал не исчерпал свой запас еще в молодые годы, щеки были бы влажными и у него.
Через час еврейский экипаж поставил паруса, и Солово побрел, чтобы глазом профессионала поглядеть на венецианский галеас и его огневую мощь. По пути к нему пристала девчонка-цветочница.
— Нет, спасибо, с цветами и садами у меня связаны неприятные воспоминания.
Девушка кивнула; она была умна не по годам и обнаруживала едкость, совершенно не свойственную невинной профессии.
— Нет, вы более не встретитесь, — лукаво сказала она. — Вы назначены в разные места.
— Прошу прощения? — проговорил адмирал, скрытно извлекая стилет.
— Не прощается один только грех, — продолжала девица, — он, безусловно, приводит в ад, его зовут аномией или отчаянием.
Солово торопливо отступил, впрочем, через три шага ретираду его остановила стена гавани. А подобно большей части моряков своего времени, адмирал не учился плавать.
Из корзинки с цветами девица извлекла прозрачный пергаментный пакет, внутри которого бурлил какой-то темный порошок.
— Это все, что сумел сгоношить Диббук для подобной оказии, злорадствовала она, — самое настоящее черное отчаяние, его хватит на остаток стариковской жизни. Вот примите подарочек со всеми благодарностями!
И цветочница растворилась в воздухе, пакет же взорвался возле лица адмирала, окутав его облаком пыли.
Прочистив глаза, адмирал увидел перед собой мир, лишившийся всех красок и смысла, заново осознавая, что правосудие — всего лишь слово, а некоторые разлуки бывают окончательными.
Назад: Год 1510. РАСЦВЕТ РЕФОРМАЦИИ И МАЛЕНЬКАЯ ЭКСКУРСИЯ ПАТЕРА ДРОЗА: симпозиум о вере, плотском вожделении и сосисках. Я с чувством вины сею сорняки в полях нашей матушки Католической церкви
Дальше: Год? МОРАЛЬ: пакет с дьявольским даром содержал лишь несладкую скорбь. Комфорт и уют, новая жена, пополнения рода Солово. Однако… купание привлекает все больше и больше