Мужчина, который любил цветы
Ранним майским вечером 1963 года молодой человек, держа одну руку в кармане, быстро шагал по Третьей авеню Нью-Йорка. Небо постепенно темнело в чистом прозрачном воздухе, переходя от синевы дня к фиолетовым сумеркам. Есть люди, которые любят Нью-Йорк, и город достоин их любви за такие вот вечера. Улыбались все – в кафетериях, химчистках, ресторанах. Старушка, толкавшая перед собой детскую коляску с двумя пакетами, в которых лежали продукты, подмигнула молодому человеку и крикнула: «Привет, красавчик!» Молодой человек ответил ей милой улыбкой, помахал рукой.
Она двинулась дальше, думая: он влюблен.
Такое уж он производил впечатление. Легкий серый костюм, узкий галстук, узел приспущен, верхняя пуговица рубашки расстегнута. Кожа белая, глаза светло-синие. В лице ничего экстраординарного, но в тот теплый вечер мая 1963 года он был ослепительно красив, вот старая женщина и подумала ностальгически, что весной всякий становится красавцем… если спешит на встречу со своей мечтой… пригласить ее на обед, а потом, возможно, на танцы. Весна – единственное время года, когда ностальгия не оборачивается горечью, и ее радовало, что она обратилась к нему, а он ответил на ее комплимент улыбкой и взмахом руки.
Молодой человек пересек Шестьдесят третью улицу все тем же пружинистым шагом, с легкой улыбкой на губах. Посреди квартала старик продавал цветы с зеленой тележки. Преобладал желтый цвет, жонкалии, поздние крокусы, но на тележке нашлось место и гвоздикам, и чайным розам, красным, белым и опять же желтым, выращенным в теплице.
Старик ел претцель и слушал транзисторный приемник, притулившийся, словно котенок, на борту тележки.
Радио передавало плохие новости, которые едва ли кто хотел слышать: убийца, орудующий молотком, по-прежнему на свободе, Джи-эф-кей заявил, что Америке следует внимательно следить за развитием ситуации в маленькой азиатской стране, называемой Вьетнамом (диктор произнес ее название как «Вайт-нам»), неопознанную женщину выловили из Ист-Ривер, Большое жюри не поддержало меры, предлагаемые администрацией города для борьбы с распространением героина, русские взорвали ядерное устройство. Но казалось, что события эти какие-то нереальные, а если и происходят в действительности, то где-то далеко-далеко и не имеют никакого отношения к вечернему майскому Нью-Йорку. Потому что воздух чист и свеж, а весна готова перейти в лето в городе, где лето – сезон исполнения желаний.
Молодой человек миновал передвижной цветочный лоток, и плохие новости затихли. Он замедлил шаг, обернулся, задумался. Вытащил руку из кармана, сунул вновь, нащупал что-то пальцами. На мгновение на его лице отразились недоумение, какая-то растерянность, тревога, потом рука покинула карман, и тут же взгляд стал прежним, в нем читалось предвкушение радостной встречи с любимой.
Улыбаясь, молодой человек вернулся к лотку с цветами. Он принесет ей цветы, ей будет приятно. Ему нравилось наблюдать, как вспыхивали ее глаза, когда он покупал ей всякие пустячки (на другое денег не хватало, в богачах он не ходил). Коробку конфет. Браслет. Однажды пакет апельсинов из Валенсии: он знал, что Норма любит их больше других.
– Желаете что-нибудь приобрести, мой юный друг? – встретил цветочник молодого человека в легком сером костюме, вернувшегося к лотку. Сам он, шестидесятивосьмилетний, несмотря на теплый вечер, стоял в толстом вязаном свитере и шерстяной шапочке. Лицо его покрывала сетка морщин, глаза глубоко запрятались в темных впадинах, между пальцами прыгала сигарета. Но он помнил, каково быть весной молодым – молодым и влюбленным. Обычно цветочник хмурился, но тут его губы разошлись в улыбке, совсем как у старухи, толкавшей детскую коляску с продуктами: молодой человек влюблен, тут уж никаких сомнений. Старик стряхнул со свитера крошки претцеля. Будь любовь болезнью, этого пострадавшего поместили бы в реанимацию.
– Сколько стоят ваши цветы? – спросил молодой человек.
– За доллар я могу подобрать вам красивый букет. А вот эти чайные розы выращены в теплице. Они подороже, семьдесят центов за штуку. Но я продам вам полдюжины за три доллара и пятьдесят центов.
– Дороговато.
– Хорошее задешево не купишь, мой юный друг. Разве вас не учила этому мать?
Молодой человек улыбнулся:
– Вроде бы она что-то такое говорила.
– Конечно. Наверняка говорила. Возьмите шесть роз: две красные, две желтые и две белые. Лучше не подберешь, не так ли? Они это любят. Но можете взять букет и за доллар.
– Они? – Молодой человек все улыбался.
– Мой юный друг. – Цветочник бросил окурок в сливную канаву и улыбнулся в ответ. – В мае никто не покупает цветы для себя. Это как закон, вы понимаете, о чем я?
Молодой человек подумал о Норме, о ее счастливых, полных восторга глазах, нежной улыбке и кивнул:
– Полагаю, что да.
– Естественно, понимаете. Так что скажете?
– А что думаете вы?
– Я скажу вам, что думаю. Почему нет? За совет денег не берут, не так ли?
Молодой человек опять улыбнулся:
– Пожалуй, это единственное, за что нынче не надо платить.
– Вы чертовски правы, – покивал цветочник. – Так вот, мой юный друг. Если цветы для вашей матери, я бы посоветовал взять букет. Несколько жонкалий, крокусов, лилий. Тогда она не испортит вам настроение словами: «О, сынок, цветы мне очень нравятся, но они так дорого стоят. Неужели ты не нашел лучшего применения своим деньгам?»
Молодой человек откинул голову, рассмеялся.
– Однако если цветы для девушки, – продолжил цветочник, – это совсем другая история, и вы это знаете. Вы приносите ей чайные розы, и она не превращается в бухгалтера, вы меня понимаете? Нет, она бросается вам на шею, обнимает вас…
– Я беру чайные розы, – прервал его молодой человек, и теперь рассмеялся цветочник. Двое мужчин с пивными животами, стоящие у дверей паба, смотрели на них и улыбались.
Цветочник выбрал шесть чайных роз, подрезал стебли, побрызгал водой, упаковал в бумажный конус.
– О такой погоде, как сегодня, можно только мечтать, – сообщило радио. – Сухо, тепло, температура чуть выше шестидесяти. Если вы романтик, самое время посидеть на какой-нибудь крыше. Любуйтесь Большим Нью-Йорком, любуйтесь!
Цветочник перевязал вершину конуса скотчем, посоветовал молодому человеку сказать своей даме, что в воду надо добавить немного сахара, если она хочет, чтобы розы стояли дольше.
– Я ей скажу, – кивнул молодой человек, протягивая пятерку. – Спасибо вам.
– Такая работа, мой юный друг. – Цветочник вернул ему доллар и два четвертака. Улыбка погрустнела. – Поцелуйте ее за меня.
По радио «Четыре времени года» запели «Шерри». Молодой человек убрал сдачу в карман и зашагал дальше, с широко раскрытыми глазами, в ожидании скорой встречи с любимой, не оглядываясь, не обращая внимания на бьющую на Третьей авеню жизнь. Но какие-то образы откладывались в сознании: мать с коляской, в которой сидел перепачканный мороженым малыш. Девочка, прыгающая через скакалку. Две женщины у прачечной с сигаретами, обсуждающие чью-то беременность. Группа мужчин у магазинной витрины, в которой стоял цветной телевизор с огромным экраном и табличкой с указанием цены: транслировали бейсбольный матч. Лица игроков позеленели, а травяное поле, наоборот, краснело. «Нью-Йорк» бил «Филадельфию» со счетом шесть – один. Завершался последний, девятый, иннинг.
Молодой человек шагал и шагал с букетом в руке, не замечая, что две женщины у прачечной прервали разговор и провожают взглядом и его, и чайные розы: дни, когда им дарили цветы, остались в далеком прошлом. Не заметил он и того, как молодой коп-регулировщик свистком остановил транспортный поток на пересечении Третьей авеню и Шестьдесят девятой улицы, чтобы он мог перейти дорогу. Коп только-только обручился и узнал мечтательное выражение, которое в последнее время постоянно видел в зеркале по утрам, когда брился. Он не заметил и двух девочек-подростков, которые прошли мимо него, оглянулись и захихикали.
На пересечении с Семьдесят третьей он остановился, повернул направо. Улица с кирпичными жилыми домами и итальянскими ресторанчиками на первых этажах уже погрузилась в полумрак. В трех кварталах впереди дети играли в палочки-выручалочки. Молодой человек так далеко не пошел, миновав квартал, свернул в узкий проулок.
В небе уже заблестели звезды, в проулке меж высоких стен царствовала ночь. Молодой человек замедлил шаг. Из-за какого-то мусорного контейнера, в проулке их хватало, донеслось яростное мяуканье: уличный кот выводил любовную серенаду.
Молодой человек нахмурился, посмотрел на едва различимый в темноте циферблат часов. Четверть восьмого. Норме пора бы…
И тут он увидел ее, выходящую навстречу со двора, в темно-синих слаксах, блузе в синюю и белую полоску. У него перехватило дыхание. Такое всегда случалось с ним, когда он видел ее. Его словно пронзало током… она выглядела такой юной.
Лицо его озарила улыбка, сияя, он поспешил к ней.
– Норма!
Она вскинула голову, заулыбалась… но по мере того как сокращалось расстояние между ними, улыбка блекла.
Да и он уже не так сиял, его что-то обеспокоило. Лицо над матроской внезапно расплылось. Стало совсем темно… Может, он ошибся? Да нет же! Это Норма.
– Я принес тебе цветы. – Вздох облегчения вырвался из его груди. Он протянул ей бумажный конус с розами.
Она бросила на них короткий взгляд, вновь улыбнулась, вернула букет.
– Спасибо, но вы ошиблись. Меня зовут…
– Норма, – прошептал он и выхватил из кармана молоток с короткой рукояткой, который лежал там все время. – Я принес их тебе, Норма… только тебе… всегда тебе.
Она подалась назад, лицо – круглое белое пятно, рот – черная дыра, зев пещеры ужаса. Конечно, она – не Норма, Норма умерла, мертва уже десять лет, но сейчас это и не важно, потому что она собиралась закричать, и он взмахнул молотком, чтобы остановить крик, убить крик, и когда он взмахнул молотком, букет выпал из его руки, бумажный конус раскрылся, красные, желтые и белые розы рассыпались меж мусорных баков, где справлялись кошачьи свадьбы, где коты пели своим дамам.
Он взмахнул молотком, и она не закричала, но она могла закричать, потому что она – не Норма, ни одна из них не была Нормой, и он взмахивал молотком, взмахивал молотком, взмахивал молотком. Она – не Норма, и поэтому он взмахивал молотком, как и пять раз в недавнем прошлом.
Какое-то время спустя он сунул молоток во внутренний карман пиджака и попятился от тела, кулем лежащего на брусчатке, от чайных роз, валяющихся в грязи. Он повернулся и покинул узкий проулок.
Стемнело окончательно. В палочки-выручалочки уже не играли. Если на его костюме и остались пятна крови, они растворились в темноте, мягкой вечерней майской темноте, и ее звали не Норма, но он знал свое имя. Его звали… звали…
Его звали любовь.
Его имя – Любовь, и он шагал по этим темным улицам, потому что Норма ждала его. И он ее найдет. Не сегодня, так в ближайшие дни.
Он заулыбался. Походка вновь стала пружинистой. Супружеская пара средних лет, сидевшая на крыльце своего дома на Семьдесят третьей улице, проводила его взглядом. Мечтательная задумчивость на лице, легкая улыбка, играющая на губах. Женщина повернулась к мужчине:
– Почему ты уже не бываешь таким?
– Что?
– Ничего. – Она вновь посмотрела в спину уходящему в ночь молодому человеку в сером костюме и подумала, что прекраснее весны может быть только первая любовь.
