Запах свежей краски ударил мне в нос, забивая все остальные запахи: и сигарет Вернона, и подмышек Билла Таггла. Двое рабочих в заляпанных краской робах возились у стенки рядом с дверью в мой офис. Они закрыли пол специальной прорезиненной тканью, чтобы не закапать его краской. Инструменты их ремесла были расставлены и разложены по всей длине этого «коврика»: банки с краской, кисти, растворители и олифа. Присутствовали и две стремянки, которые обрамляли рабочее пространство по типу недоделанных книжных полок. Меня подмывало пробежаться по коридору, расшвыривая по пути все это барахло. Кто, вообще, дал им право закрашивать эти старые темные стены своим сверкающим святотатственным белым? Выкинуть их отсюда, к чертовой матери…

Но я, разумеется, ничего такого не сделал. Я лишь подошел к тому из рабочих, который по виду тянул на двухзначную цифру в коэффициенте умственного развития, и вежливо полюбопытствовал, что он тут делает со своим дружком-чайником. Он обернулся ко мне и смерил меня долгим взглядом.

– Хрен чешем, не видишь? Я меряю пальцами глубину Мисс Америки, а Чик работает над разогревом чувств Бетти Грейбл.

Ну все. Мое терпение лопнуло. Достали они меня… и маляры эти чертовы, и вообще все достало. Я просунул руку в подмышку этому умнику и надавил пальцами на скрытый там хитрый, особенно болезненный нерв. Маляр заорал благим матом и выронил кисть. Его напарник бросил на меня перепуганный взгляд и отступил назад. От греха подальше.

– Если ты только попробуешь смыться без моего разрешения, – прорычал я, – я тут найду самую длинную кисть и засуну ее тебе в задницу, причем так глубоко, что вытаскивать надо будет спиннингом. Ты мне на слово поверишь или хочешь убедиться?

Он замер на месте и принялся лихорадочно озираться в поисках помощи. Но помощи ждать было неоткуда. Разве что Кэнди выскочит в коридор – поинтересоваться, в чем дело. Но дверь моего офиса оставалась плотно закрытой. Я опять повернулся к умнику, которого держал «за живое».

– Послушай, дружище. Я тебе задал простой вопрос. Какого черта вы здесь делаете? Ты мне ответишь или хочешь еще разок всхрюкнуть?

Я легонько сжал пальцы, просто чтобы освежить ему память. Он опять заорал.

– Коридор красим! Сам, что ли, не видишь?

Я-то видел. Но даже будь я слепым, я бы почувствовал запах. А так я и видел, и обонял – и то, что я видел и обонял, меня дико бесило. Коридор нельзя было красить, и особенно – в этот сверкающий белый цвет. Здесь должно быть темно и тускло, и пахнуть должно пылью и воспоминаниями, а не свеженькой краской. Все началось с непривычного молчания Деммиков… я не знаю, что именно началось, но оно становилось все хуже и хуже. Я был зол как черт, и этому несчастному работяге пришлось испытать мою злость на себе. Вдобавок мне было еще и страшно, но я хорошо научился скрывать свой страх. Впрочем, так и должно быть, если ты зарабатываешь на хлеб умом в голове и пушкой в кобуре.

– И кто вас сюда послал, двух дубин?

– Наш шеф! – Он посмотрел на меня, как на трехнутого. – Мы работаем в «Челлис: маляры на заказ», что на улице Ван-Ньюи. Шефа зовут Хэп Корриган. А если тебе надо знать, кто нашу компашку нанял, то спроси Хэ…

– Владелец нанял, – тихо проговорил второй маляр. – Владелец этого здания. Сэмюэл Лэндри его зовут.

Я покопался в памяти, пытаясь связать имя Сэмюэла Лэндри с тем, что я знал про Фулвайдер-билдинг, но ничего конструктивного не надумал. Это имя вообще ни с чем не вязалось… хотя какие-то ассоциации оно у меня вызывало, но смутные и непонятные. Что-то брезжило на краешке сознания, как звон церковного колокола, разносящийся далеко в утреннем тумане.

– Все ты врешь, – сказал я, но без нажима. Просто надо было хоть что-то сказать.

– Позвоните шефу, – предложил второй маляр. Вот оно, лишнее подтверждение, что первое впечатление может быть обманчивым: парень, видимо, был посмышленее своего напарника. Он залез внутрь своего грязного, заляпанного краской комбинезона и вытащил визитную карточку.

Я отмахнулся от нее, внезапно почувствовав, как на меня навалилась усталость и какое-то опустошение.

– Ну кому, Христа ради, понадобилось здесь все перекрашивать?

Вопрос был риторическим, но маляр, предлагавший мне карточку, все равно высказался в том смысле, что теперь в коридоре будет светлее.

– Разве нет? – осторожно спросил он.

– Сынок. – Я шагнул к нему. – У твоей мамы были нормальные живые дети, или ты у нее один такой – жертва аборта?

– Эй, ладно-ладно, – пробормотал он, отступая назад. Я проследил за его испуганным взглядом и увидел свои угрожающе сжатые кулаки. Усилием воли я их разжал, но его это, кажется, не успокоило. И я его понимаю. – Вам что-то не нравится, и вы высказали свое слово, громко и внятно. Но я человек подневольный. Шеф мне приказывает – я делаю, правильно? Таков порядок, по-моему.

Он бросил быстрый взгляд на своего напарника и опять поднял глаза на меня. Но я знал этот взгляд. При моей-то работе я видел такое не раз. Этого парня лучше не трогать, говорил этот взгляд. Его лучше не злить. А то он бесноватый какой-то.

– Я вот о чем, у меня же жена и ребенок, их кормить надо, – продолжил второй. – А сейчас ведь Депрессия, сами знаете.

Я смутился. Злость мигом потухла, как костер в сильный ливень. У нас что, и вправду Депрессия? Какая еще Депрессия?

– Да, я знаю, – пробормотал я, хотя понятия не имел, о чем речь. – Ладно, ребята, проехали и забыли, ага?

– Ага, – с готовностью согласились маляры. Тот, кого я ошибочно принял за не совсем законченного идиота, ковырял левой рукой в правой подмышке, пытаясь успокоить болезненный нерв. Я мог бы ему подсказать, чтобы он зря не мучился – еще час-полтора, и само все пройдет, – но мне уже не хотелось с ними разговаривать. Вообще ни с кем разговаривать не хотелось, включая прелестницу Кэнди Кейн, чей томный взгляд с поволокой и знойные изгибы не раз повергали к ее стопам прожженных уличных забияк. Мне хотелось лишь одного: прошмыгнуть через приемную и побыстрее проникнуть к себе в кабинет. Там в нижнем левом ящике стола у меня была припасена бутылка ржаного виски, а сейчас мне бы очень не помешало выпить.

Я направился к стеклянной двери с «морозным» узором, на которой висела табличка: «КЛАЙД АМНИ. ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ», – едва сдерживая навязчивое желание все-таки наподдать ногой по банке «Устрично-белой краски Датч-Бой». Просто хотелось проверить, смогу ли я запулить ее через окно в конце коридора, так чтобы она влепилась в пожарную лестницу. Уже взявшись за дверную ручку, я, пораженный внезапной мыслью, повернулся обратно к малярам… но медленно, чтобы они не подумали, что меня обуял очередной приступ кровожадной злости. К тому же я опасался, что если я обернусь слишком быстро, то успею заметить, как они ухмыляются друг другу и крутят пальцами у виска – идиотский жест, которому мы все научились в школе.

Они не крутили пальцами, но взгляда с меня не сводили. Тот, что поумнее, старался держаться поближе к двери с надписью «ВЫХОД». Внезапно мне захотелось им объяснить, что я, в сущности, не такой уж и плохой парень и что некоторые – в том числе несколько благодарных клиентов и по крайней мере одна бывшая жена – считают меня чуть ли не героем. Но подобные вещи о себе говорить не принято, и уж тем более – в разговоре с такой вот парочкой клоунов.

– Спокойно, ребята. Я вас не съем. И даже не покусаю. Просто хочу спросить.

Они немного расслабились. Но только чуть-чуть.

– Валяй, – сказал маляр Номер Два.

– Вы когда-нибудь ставили деньги на циферки в Тихуане?

– La loteria? – спросил Номер Один.

– Твое знание испанского поражает своей глубиной. Да. Именно la loteria.

Номер Один покачал головой.

– Мексиканские розыгрыши и мексиканские бордели – это для мудаков.

«Вот поэтому я тебя и спросил», – подумал я про себя, но вслух этого не сказал.

– И потом, – продолжал он, – ну, выиграешь ты там десять или даже двадцать тысяч песо. Подумаешь, счастье. Это что, деньги?! Полста баксов? Восемьдесят, на крайняк?

Мама сбила лотерею в Тихуане, сказал Пеория, и мне сразу же показалось, что здесь что-то не то. Сорок штук баксов… Дядя Фред вчера съездил и приволок деньги. В седельной сумке привез, на своем мотоцикле!

– Ну да, – сказал я, – что-то в этом районе. И они всегда так выплачивают? В песо?

Он опять посмотрел на меня как на умалишенного, но потом вспомнил, что я и вправду малость того, и подправил лицо.

– Ну… да. Это же мексиканская лотерея. В долларах они не платят…

– Да, действительно, – пробормотал я, представив худое, раскрасневшееся лицо Пеории, когда он говорил: Их разложили по всей маминой кровати! Сорок гребаных тыщ!

Но откуда слепому мальчишке знать, сколько там было денег… и что это вообще были деньги?! Ответ напрашивался сам собой: неоткуда ему знать. Но даже слепой пацан должен знать, что в la loteria выигрыш выплачивают в песо, а не в долларах и что сорок тысяч долларов в мексиканской валюте при всем желании не впихнешь в седельную сумку мотоцикла. Чтобы вывезти всю капусту, его дяде понадобился бы как минимум мусоровоз.

В общем, путаница еще та.

– Спасибо. – Я открыл дверь и вошел в свой офис.

К вящей радости всех троих.