Глава 22. Надули!

В Бизену друзья вернулись в приподнятом настроении. Нежданно-негаданно заработать столько денег и впрямь граничило с чудом. Правда, имелся один негативный нюанс: как ни намекал Петр монахам по ходу азартного торга о порохе, красноречиво изображая взрыв, все оказалось бесполезным. То ли те делали вид, что не понимали, то ли и впрямь о нем никогда не слышали. И скорее всего, последнее, если принять во внимание непомерную цену, каковую Сангре посулил за него – за каждый фунт пороха по золотому флорину.

Но Улан посоветовал ему наплевать и забыть. Да, не слыхали они о порохе, но у них работа не такая, не в армии чай служат. И потом на этих монахах свет клином не сошелся. Было бы серебро, а там они влет найдут ушлых купчишек, желающих подзаработать и завязанных на Европу, что те и порох для них достанут, и черную кошку в темной комнате отыщут, даже если ее в ней нет.

По возвращении Сангре первым делом обрадовал пленников, что их пребывание в узилище, благодаря братьям из ордена и помощи неких доминиканцев, скоро закончится. Оказывается, господа инквизиторы помимо пыток еретиков находят время и для добрых дел, выкупая у язычников истинных сыновей католической церкви. Говорил он это с тайной целью посмотреть, как отреагирует рыцарь на упоминание об инквизиторах.

Увы, но его ждало разочарование. Испанец нимало не смутился, не испугался но возгордился от того, что, оказывается, весь католический мир готов прийти ему на выручку. Он трижды осенил себя крестным знамением и попросил дать ему возможность написать о столь приятной новости кузине, дабы она не переживала за него.

Слегка разочарованный неправильной, с его точки зрения, реакцией на свое сообщение, Петр тем не менее согласился, но с условием, что рыцарь расскажет, почему он иногда после его ухода из узилища так странно крестится, занося руку аж за макушку и далее протягивая ее к самим пяткам. Или это его братья-тамплиеры научили?

Бонифаций засмущался, но поведал, что в соседнем замке Рагнит был один лучник из Баварии. И как-то раз, когда тот, осенив себя крестом, лежал на ложе ночью и засыпал, явился диавол и укусил его изо всех сил за палец на ноге. Лучник, почувствовав страшную боль, воскликнул громким голосом: «Кто это меня укусил?» А тот сказал: «Я, диавол». «А зачем ты это сделал?» Ответил диавол: «Потому что, когда ты ложишься спать, кладешь крест слишком короткий». И когда на другой день лучник поведал об этом случае братьям и прочим, они спросили его, действительно ли крест был коротким? Он ответил: «Было истинно так. Но впредь я буду умнее: буду класть крест от стоп до макушки и выше».

– Вот и я решил… на всякий случай… когда время ближе к ночи… тоже вот так… а то мало ли… все-таки жилище здесь неосвященное и вообще, – потупился Бонифаций.

Выслушав рассказ крестоносца, Сангре крякнул, еле-еле удержавшись от ехидного комментария. В душе-то он сразу предположил, что на самом деле диавол укусил лучника, намекая, чтобы он постирал все-таки свои чулки, если только это вообще была нечисть, а не обычный клоп.

Но свое ответное обещание выполнил честь по чести, попросив Улана пройтись поутру по местному торжищу и подыскать подходящего для отправки послания купца. Денек оказался удачливым и для крестоносца. Улану удалось узнать, что один из торговцев распродал весь товар, успел прикупить кожу и меха и не далее как завтра намеревается выехать в Галич, а далее в Чехию, следовательно, дорога его лежала мимо Владимира-Волынского.

Очевидно, купец оказался добросовестным и передал послание рыцаря сразу, едва появившись в городе, где проживала кузина. Та, по всей видимости, с написанием ответа тоже не мешкала, поскольку ее слуга – поджарый и смуглый испанец по имени Мануэль – прибыл в Бизену буквально в день получения выкупа. Правда, друзей он все равно застать не успел – те с утра пораньше укатили к инквизиторам за получением денег.

…Сударг уложился в назначенный срок и прибыл вовремя, причем не один. С собой он привез сестру, жену, трёх дочерей, двух младших сыновей и отца. Все они, за исключением последнего, выполняя приказ главы семейства, торопливо высыпали из саней и брякнулись перед Сангре и Уланом на колени, уткнув головы прямо в снег.

Последним вышел из саней сам Сударг, бережно поддерживаемый под руки своими сыновьями – курносым и «эльфом». Он был бледен и держался как-то неуверенно. Обращаясь к Петру, произнес несколько фраз и гулко ударил себя в грудь сухим, но еще крепким кулаком.

– Если ты согласишься отдать за них выкуп, он обязуется навеки стать твоим рабом, пока не сумеет вернуть долг, – кратко перевел изрядно смущенный чем-то Яцко.

– Подумаешь, двести флоринов, – усмехнулся Петр. – Считай, проехали.

– Не двести, – мрачно поправил Яцко. – Они все некрещеные.

– Чудесно, – возликовал Сангре, довольно хлопая по плечу продолжавшего отчего-то хмуриться толмача. – Значит, мы должны за восьмерых человек два золотых флорина, то бишь в общей сложности треть гривны. Это вообще ерунда, не стоящая упоминания.

Но тут встрял толстый фра Луис. Ласково улыбаясь, он принялся что-то тараторить.

– Дело в том, что помимо двух золотых флоринов за них следует уплатить еще немного, – нехотя пробурчал толмач, – поскольку брат-рыцарь Альберт фон Хаген изрядно потратился на их содержание за эти полгода, что они у него… гостили.

Инквизитор умолк и сделал пару шагов в сторону, уступая место рыжеватому крестоносцу. Рыцарь был невелик ростом, но в его взгляде, устремленном на Сангре, сквозило столько презрения, что Петру на миг показалось, будто он сам ниже Хагена чуть ли не на голову. Меж тем тот надменно вскинул подбородок и отрывисто заговорил. Понурый Яцко, очевидно уже знавший о чем пойдет речь, нехотя принялся за перевод.

– За полгода они съели у меня…

Сангре задумчиво взирал на загибаемые Альбертом толстые пальцы. Судя по речи крестоносца, пленников – ободранных и отощавших – он содержал по-царски, откармливая как на убой и сменив по нескольку раз их гардероб. Не было забыто ничего – фон Хаген включил в общий счет даже амортизацию двух саней и четырех коней, а так же провизию в дорогу и овес для лошадей.

Услышав конечную сумму – тысячу четыреста семь гривен – Улан, невзирая на свою обычную невозмутимость, растерянно присвистнул.

– Не свисти, денег не будет, – буркнул насупившийся Петр.

– Ты что – не слышал, сколько он назвал? – удивился Улан. – Получается, гривны в любом случае нам не светят. Ну разве три штуки. Интересно знать, они их нам в насмешку оставили или как? М-да-а, сдается, мы слегка погорячились с предложением помочь Сударгу.

– Да все нормально, – небрежно отмахнулся Сангре. – А насчет гривен мы будем поглядеть. Они, конечно, хорошо хотеть, но, слава богу, вешать дурно сваренную лапшу на соседский забор еще не научились! – и его губы изогнулись в презрительной усмешке.

Улан покосился на своего друга и понял, что того и впрямь ни в коей мере не смутило ни требование денег, ни названная крестоносцем сумма. Скорее… раззадорило – вон какой азартной злостью сверкают глаза, хоть сейчас в бой. Значит, уже знает, как станет выкручиваться. И не просто знает – уверен в победе.

– Главное теперь – не забывай считать в уме мою цифирь, – бросил через плечо Петр.

– Какую еще цифирь?! – удивился Улан.

– Услышишь! – рявкнул Сангре и… весело подмигнув слегка озадаченному такой фамильярностью фра Луису, поинтересовался у него:

– Ты что ли такую идейку этому прыщу плюгавому подкинул, а? Чего молчишь, дервиш пузатый? Или ты, имам недорезанный? – перевел он взгляд на фра Пруденте. – Ну ничего, как сказано в книге притч, нечестивый уловляется грехами уст своих, но праведник выйдет из беды, – саркастически ухмыльнувшись, он повернулся в сторону фон Хагена. – А теперь, дядя, лови своими ушами моих слов и будешь-таки иметь, что послушать! Но для начала пара общих критических замечаний. Судя по крепости истекаемого от тебя аромата, каковой скоро можно не только обонять, но и осязать, у тебя нет денег даже на новые носки, а ты пытаешься мне впарить, что ежедневно сервировал им стол так пышно, словно вместе с ними хавал сам Ротшильд на пару с китайской императрицей. Ну да господь с твоими изысканными обедами, хотя Хлестаков про супы прямиком из Парижа загинал куда красивше. Но хотелось бы прояснить за иное. Судя по стоимости выделенных для бывших пленников саней, полозья у них золотые, подковы у коней тоже, а прибиты они к конским копытам серебряными гвоздиками. Неясно другое: где бриллианты с сапфирами и рубинами на лошадиных хомутах, равно как и шитая золотом нарядная бархатная одежа самих пленников?

Выслушав перевод толмача, крестоносец было дернулся, сделал шаг вперед и даже успел что-то возмущенно произнести, но Петр властно протянул в его сторону руку, останавливая:

– Ша, шлимазл! Твое слово кукарекать, шакал ты нещипаный, теперь наступит нескоро, ибо базарю я, а тебе лучше прикрыть хавальник. То, что мною говорилось ранее, было так, для затравки, не более, а вот теперь ахтунг, ахтунг. Я всегда знал, что долбаная Европа готова удавиться за медный пятак, но до сегодняшнего дня наивно полагал, что ее рыцари – исключение из правила, ибо народ благородный. Но оказывается, Плюшкин в сравнении с вами мот и транжира. Что ж, господа гобсеки, мы согласны играть по вашим правилам и готовы немедленно заплатить эти гривны, но вначале посчитаем еще кое-что.

Петр сделал многозначительную паузу, переводя дыхание, и плотоядно облизнулся, предвкушая грядущее наслаждение. Набрав в рот побольше воздуха, приступил:

– Итак, не далее как поутру два ваших собрата, вынужденно гостившие у нас, с аппетитом сожрали дабл-щи с кукурузой, фугу в собственной чешуе, седло горной козы в ананасовом соусе и помидорный фреш. И тут главное даже не цена самих овощей и рыбы, но стоимость их доставки с Берега Моржового Хрена или Хренового Моржа, точно не помню. Вчера они лопали за обе щеки пиццу по-мадагаскарски, жареный пупок акулы и лакомились на десерт пингвиньим крылышком и сладким авокадо. Позавчера они схрямали волосатую ножку некой седой обезьяны, проживающей в заброшенном бараке под Гонолулу, что на Гавайях. Утомлять подробным перечнем всего съеденного ими не стану, но замечу, что один лишь вай-фай в собственном соку стоит не менее десяти золотых флоринов, а его с берегов Лимпопо доставляли регулярно каждую неделю. И за каждую копченую флешку я тоже золотом платил. Поняли, уроды?

Яцко несколько путался в сложных наименованиях продуктов, не говоря про местности, откуда они якобы привезены, но все, что касалось цен, переводил четко и уверенно.

– И всего с вас причитается за их пропитание шестьсот пятьдесят две гривны с четвертью, – звонко чеканил он по-немецки. – И это еще мой благородный господин не назвал стоимость…

«Персил автомат» паренек, правда, произнести правильно не сумел, но зато вложил столько презрения в перевод текста, посвященного стирке вонючей одежды и чулок крестоносцев, что восхитился бы и Станиславский.

– Ну и лекарства, – посчитал, что пора закругляться, Петр. – Страховой полис у ваших босяков отсутствует, а потому лечение раненного крестоносца, как-то: тайский массаж, депиляция с эпиляцией и липоксацией, плюс импортная зеленка и противозачаточные пилюли, обойдутся вам, дорогие мои, в тысячу сто сорок восемь с половиной новгородских гривен. Звиняйте, хлопцы, но такие цены на Привозе. На счетчик я вас, так и быть не ставлю, хотя братва с Молдаванки вместе с Дюком Ришелье меня дружно осудят за подобное слюнтяйство. Теперь складываем их с ценой за питание и стирку, минусуем вашу цифирь дополнительных расходов и получаем… – он наморщил лоб, пару раз загнул и разогнул пальцы, изображая, что считает, и, услышав шепот Улана, озвучил: – Пятьсот шесть гривен. Шесть я, так и быть, дарю вам на бедность, можете поставить пару свечек деве Марии, а то мне как-то недосуг, но касаемо остального, будь ласка, гроши на бочку. Для особо тупых подчеркиваю: эти гривны причитаются мне дополнительно, помимо основного выкупа. А теперь, неистовые служители воинственного культа вуду҆, гоу хоу за полутыщей!

Скисшие лица монахов говорили сами за себя. Фра Пруденте первым сумел взять себя в руки, кое-как напялив на свое угловатое костистое лицо донельзя фальшивую улыбку. Впрочем, кто же сумеет искренне и от души улыбаться своему грабителю. Разве святой, но они в инквизиторы не записываются.

– Негоже благородным рыцарям унижать себя такими мелочами, – перевел Яцко монашескую речь. – Куда проще оставить все как было, а не запутывать расчеты, тем более все оговоренные в прошлый раз гривны приготовлены к передаче.

А пока толмач говорил, инквизитор кивнул напарнику, и толстяк Эспиноса, торопливо подскочив к черному широкому возку и распахнув дверцу, продемонстрировал три небольших ящика несколько странного вида. Были они где-то по полметра в ширину и длину, зато в высоту возвышались чуть ли не на метр.

– Это все? – удивился Петр.

– Как договаривались, – надменно пояснил фра Пруденте, продолжая злиться на то, как ловко выкрутился Сангре из расставленной ловушки. – В каждом по четыреста семьдесят гривен. Всего тысяча четыреста десять.

Сангре мрачно нахмурился, прикидывая, не стоит ли еще немного поупираться и выторговать что-нибудь в свою пользу в качестве штрафа за попытку сжульничать. Выгадывая время, он неспешно прошелся к ящикам, которые перед ним тут же услужливо открыли. Однако краткое лицезрение небольших, сантиметров пятнадцать или чуть больше в длину, слегка искривленных тускло-светлых металлических палочек, лежащих в ящиках в два рядка по семь штук в каждом, произвел на него почти волшебное воздействие. Представив себе, сколько на них можно купить пороха, гарантированно обеспечив свой проезд назад в будущее, торговаться ему расхотелось напрочь.

– Если бы не сей чудный пейзаж, – честно сознался он, – я бы вас, дяденьки, конечно, раскрутил бы по полной, а так почти прощаю, – снисходительно заметил он, вызвав бурный вздох облегчения у менее сдержанного фра Луиса.

Но он не зря предусмотрительно упомянул слово «почти», ухитрившись содрать компенсацию «за моральный ущерб». Правда, скромную, можно сказать, символическую: всего-то сани с лошадьми – не топать же бывшим пленникам до Бизены пешком. Фон Хаген было заикнулся, что за них надо заплатить отдельно, но Петр, демонстративно игнорируя крестоносца, повернулся к фра Пруденте:

– Таки мне что, начать пересчет заново, с учетом предоставленных нами услуг, половину из коих я, кстати, забыл, но сейчас припомню? Только имейте в виду, господа брахманы, тогда вы и лишней полутысячей от меня не отделаетесь.

Инквизитор резко повернулся к раскрасневшемуся от злости рыцарю и что-то раздраженно произнес.

– Он по-латыни сказывает, а я ее не ведаю, – вместо перевода виновато пояснил Яцко.

Сам фон Хаген, выслушав жесткую отповедь монаха, мгновенно заткнулся и даже выставил вперед руки, давая понять, что отказывается от своих требований.

Однако как ни торопился Сангре вернуться обратно в Бизену, он все равно настоял на том, чтобы перевесить привезенное серебро, благо некстати приболевший, а потому не сумевший приехать к получению выкупа казначей Кейстута еще накануне прислал им для этого все необходимое.

Чтобы процесс пошел побыстрее и не надо было возиться с перекладыванием гривен, предусмотрительные инквизиторы достали еще один ящик, но пустой, предложив поначалу взвесить его, дабы вычислить вес тары. Благодаря этому процесс и впрямь прошел очень быстро, благо перекладывать тяжеленные, под центнер весом ящики, было кому – Локис управлялся с ними легко, без видимой натуги, вызвав бурный восторг не только у монахов, но и у фон Хагена.

Опробовал Петр и присланное Гандрасом для проверки качества серебра, то есть провел над брусочками магнитом – вдруг притянутся. Кроме того, выбрав по три гривны с каждого ящика, он потер по каждому из них мелом и довольно улыбнулся, демонстрируя другу посеревший кусочек.

В это время вновь подал голос фон Хаген. Робким голосом он напомнил про стоимость самих пленников. На сей раз Сангре спорить не стал:

– Два флорина говоришь, – надменно усмехнулся он и, достав из ящика одну из серебряных палочек, небрежно бросил ее к ногам крестоносца. – Сдачи не надо. Лучше купи себе на нее новые носки.

…Темнело, когда они добрались до Бизены. Довольный Кейстут крепко стиснул в объятиях Сугарта, весело хлопнул по плечу Улана, заговорщически подмигнув, показал большой палец Петру (жест, которому научил его Сангре) и, оглянувшись назад, властным жестом пригласил из дальних рядов встречающих какого-то человека. Это и был посланец двоюродной сестры Бонифация Мануэль.

Как ни удивительно, но свитков у гонца оказалось два. Первый адресовался самому Боне, что вполне естественно, а второй предназначался лично благородному дону Педро де Сангре – о том, что он еще и де ла Бленд-а-Мед Петр пленнику, понятно, не сообщал. Недоумевая, Петр развернул трубочку послания, некоторое время добросовестно пытался прочесть написанный аж на двух языках текст (вначале на русском, а затем продублирован на испанском), внимательно вглядывался в него, а затем, недовольно крякнув, протянул другу.

Спустя пару минут уже Улан недоумевающе нахмурился и сообщил, что Изабелла, как ни удивительно, умоляет благородного дона Сангре… отказаться от сделки с орденом. Мол, если он вернет кузена не крестоносцам, а ей, она готова заплатить за него вдвое, а то и втрое больше.

– Ничего не понимаю, – растерянно развел он руками и уставился на Петра. – Может, я неправильно понял смысл?

– Я тоже поначалу решил за посомневаться, но коли и ты прочел такие же слова, то полагаю, колебания надо-таки отмести прочь и погрузиться во вселенский плач по поводу утраченной выгоды, – недовольно проворчал Сангре. – Продешевили мы с тобой. Вот, оказывается, к чему десятка пик поутру выпала. А я еще удивился, с чего это карты предвещают впустую потраченное время и даже возможное разорение.

– Ну, пока все равно получается приобретение, – утешил Улан. – К тому же поверь, для закупки пороха нам и полученного от монахов за глаза. Точно-точно, – он замялся и после легкой паузы выдавил: – Но прежде чем заказывать его у купцов и вообще планировать наши дальнейшие расходы, надо бы нам с тобой кое о чем потолковать.

– Ты лучше скажи, что мы дамочке отпишем? Мол, звиняй, усё продано?

Улан кивнул, добавив пару фраз. Сангре немедленно восхитился его красноречием и заявил, что коль у друга так хорошо получается, ему и ответ писать. А за потолковать и завтра не поздно. Или горит?

Улан с видимым облегчением мотнул головой, заверив, что ничуть не горит. И с самого утра, уединившись в бывшем узилище для пленников (там было тише и спокойнее всего), посвятил составлению послания весь день, изрядно над ним намучившись. Наконец закончив и устало потянувшись, он решил зачитать ответ Петру – вдруг тот что-то подскажет – и решил пойти наверх. Однако выйдя во внутренний двор, он понял, что друга застать не получится: судя по зависшему над лесом солнцу у него в разгаре занятия с «литвопитеками».

Прислонившись к теплым сосновым бревнам стены, хорошо нагретым не по зимнему сильным солнцем, он потер виски, прикидывая, как сообщить Петру то, что давно хотел. Хотел, но никак не мог решиться. Поскольку новость была на редкость гадкая. Как бы не хуже той, которой его некогда, будучи в Липневке, огорошил Сангре. Тем не менее откладывать было нельзя: теперь, когда в их руках оказался выкуп, требовалось выложить все напрямую.

Однако помешал появившийся Сударг. Сопровождаемый своими сынами, почтительно державшимися по бокам и чуть сзади, он низко поклонился и обратился к Улану. Мол, ему нечем расплатиться за вырученных из лап крестоносцев домочадцев, а потому он просит принять вот их. Повинуясь повелительному жесту оба парня – Сниегас с белоснежными волосами и курносый Кантрус шагнули вперед.

Улан начал было отказываться, но жмудин оказался настойчив, уверяя, что они станут служить преданнее любой собаки, что… Он так умоляюще просил, что Улан понял: отказав, он даже не обидит этого литвина, но хуже – унизит его. И надо было видеть, как возликовал Сударг, добившись обещания взять их сроком на три года (на меньший срок тот ни в какую не соглашался) и всегда и везде держать подле себя, особенно во время предстоящего штурма Христмемеля.

Едва литвин ушел, как появился оружейник, обратившись насчет сюрикенов. Оказывается, за те три дня, что Улан не заглядывал к нему, у него накопилась уйма вопросов. Улан внимательно выслушал их и понял, что на пальцах пояснить не получится – надо идти в мастерскую и показывать наглядно. Там-то он и пробыл до позднего вечера, втолковывая, как правильно осуществлять заточку и прочие нехитрые премудрости.

Было уже темно, когда Буланов, вернувшись обратно в покои, застал в них Сангре, причем в состоянии, близком к бешенству. Тот в ярости метался по комнате и изрыгал жуткие ругательства. Доставалось всем, начиная от рыцарей-тевтонов и заканчивая римским папой, но самые изощренные приходились в адрес отцов-инквизиторов. Что только не сулил он им устроить. Обещание отмусульманить всех и каждого в отдельности, сделав тройное отрезание ржавой ножовкой, выглядело самым милосердным и гуманным на фоне остальных ужасов.

На вопрос «Что случилось?» Петр кивнул на стол, заваленный разломанными гривнами, и возмущенно завопил:

– Эти шлимазлы забубенные, христопродавцы поганые, лярвы дешевые лажу нам с тобой втулили! Они свинец в расплавленное серебро окунули и впарили нам, как самым распоследним лохам.

– Обидно! – вырвалось у Улана.

– Обидно – не то слово! Если б ты знал, как мне мучительно больно за свою непроходимую лопоухость. Знаешь, старина, по-моему, я – самый главный и великий неудачник. Точно-точно. Я тебе больше скажу: полное впечатление, что даже если господь пошлет ко мне с каким-нибудь известием своего голубя, то святая птица первым делом нагадит мне на голову, а уж потом изложит, с чем ее прислали, – и Петр с новой силой угрожающе взвыл: – Ну, попадись они ко мне в руки! Ох, что я учиню с этим жульем. Зачифаню шакалов собственными руками! А ихнему главному самолично отолью из этого свинца здоровенный болт на его хитрое монашеское седалище. И не просто забью его как можно глубже этому перцу, но и докручу со всей необузданной одесской дурью, чтоб он и впрямь напрудил под себя. Пусть гад полностью соответствует своему имени!

Кое-как угомонив разбушевавшегося друга Улан принялся выяснять подробности. Оказалось, казначей, невзирая на хворь, все-таки приехал вчера поздно вечером в Бизену. Узнал об этом Сангре, когда Улан отправился писать ответ донье Изабелле, и решил не откладывая в долгий ящик обменять полученное серебро на золото Кейстута, для чего зазвал казначея в свои покои, где стояли все три ящика.

Гандрас, прежде чем начать взвешивание, не удовольствовался заверениями Петра, что проверка вчера прошла успешно, устроил ее еще раз. Причем он, в отличие от друзей, решил помимо внешнего осмотра, образно говоря, заглянуть внутрь гривен. Поначалу все шло гладко. И первая и вторая сомнительные палочки оказались настоящими, а вот третья…

Продемонстрировав Сангре разлом, наглядно свидетельствующий о грубой подделке, Гандрас досадливо крякнул и полез в ящик за следующей. Вскоре рядом с первой фальшивой палочкой на стол легла вторая, третья, и так пока их число не увеличилось до десятка. Далее казначей проверять не стал. Подверг аналогичной проверке второй ящик, а затем третий. Повсюду результат был одинаков: сверху настоящие, а дальше…

– Мне очень жаль, что я не смог приехать вовремя, но… – и Гандрас чуточку виновато, но весьма красноречиво развел руками, давая понять, что отдавать золото за свинец не намерен.

И ушел…

Улан взял в руки пару небольших палочек и принялся внимательно их разглядывать. Каждая выглядела, словно изолированный провод, где оплетку заменял тонкий слой серебра, а внутри красовался массивный свинцовый сердечник.

– А если встретиться с крестоносцами и переговорить с ними, – осторожно предложил он. – Ведь если они вначале обменяли свое серебро на гривны новгородских купцов, то возможно, они сами не знают…

– Полчаса назад вернулся, – перебил Петр.

– Откуда? – не понял Улан.

– Из-под Христмемеля, – тоскливо вздохнул Сангре. – Я ж, когда Гандрас ушел, сразу к Кейстуту подался. Так и так, стыдно говорить, но облажался я, дорогой фельдмаршал, выручай. Словом, взял у него полсотни вояк, раскидал фальшак по саням и прямым ходом к замку.

– И что тебе там сказали?

– Главное – не что, главное – как.

– И как?

– Виртуозно и трехэтажно, – зло выпалил Петр. – Представляешь, Дитрих вообще не появился, выслав посланника. Мол, слишком много чести ему базарить с прихлебателем гнусных язычников. А касаемо гривен сказал так: либо это дело рук новгородских купцов, ибо от схизматиков всего можно ожидать. Представь, они еще и смеялись надо мной, стоя на стенах, а когда надоело, попытались из арбалетов достать. Одна стрела вообще рядом с ухом пролетела. Нет, я понимаю, перемирие вчера вечером закончилось, но они ж хорошо видели наш белый флаг, так какого черта?! А один придурок, стоя на стене, снял штаны и нам свою голую задницу зачем-то демонстрировал, и эдак зазывно похлопывал себя по ней. Маньяк сексуальный!

– Нам вроде тысячу четыреста десять штук вручили, – негромко произнес Улан. – Я смотрю, ты не все разломал. Может…

– Не может, – зло перебил Петр. – Проверил я действительно не все, но принцип надувательства и без того понятен. Сверху они положили обычные гривны, а под них… Помнишь, я удивлялся, почему сундуки у ордена такой странной формы: высокие, а в ширину и длину не ахти. Так это они специально для нас их сколотили, площадь поверхности сокращали, гады.

– То есть сверху лежали настоящие? – уточнил Улан. – А много?

– Считать надо. Но скорее всего, они ограничились верхним неполным рядом, где восемь штук и еще тремя рядами в каждом ящике, поскольку фальшак попер из четвертого и пятого, а дальше Гадрас не стал углубляться.

– Три неполных ряда – это двадцать четыре гривны. Плюс в каждом ящике три полных ряда по четырнадцать штук – это еще сто двадцать шесть гривен. Итого получаем полторы сотни. Настоящих, – подчеркнул Улан. – Получается не так уж и плохо, а если во флоринах, то и вовсе красота, – он потер лоб, подсчитывая, и бодро произнес, с улыбкой глядя на Петра: – Почти восемь сотен, которые, считай, с неба на нас свалились.

Он и вправду чувствовал некоторое облегчение. Да, лопухнулись и денег безусловно жаль, но зато теперь гадкую новость можно не сообщать. Конечно, рано или поздно все равно придется ее выложить, но потом когда-нибудь, ибо раз нет выкупа, то оно не горит.

– Ага, красота, – безутешно кивнул Сангре. – Восемь сотен вместо семи с половиной тысяч, чуть больше десятой части.

– А про отца, жену, сестру, сыновей и дочерей Сударга, вывезенных им от крестоносцев, ты, часом, не забыл? – построжел лицом Улан. – Сам видел, в каком состоянии их привезли, так что ты, считай, всех восьмерых от смерти спас. А их жизни точно не фальшивые. Кстати, ты просто молодчина! Так все здорово продумал насчет них! И с выкупом, затребованным фон Хагеном, тоже виртуозно выкрутился. Я уж думал хана, кинут в качестве насмешки три брусочка и все, поминай, как звали, а ты прямо на ходу сымпровизировал.

Сангре смущенно потупился. Щеки его слегка порозовели.

– Да ладно, чего там, – пробормотал он. – Пустяки, дело-то житейское, как любил говорить один веселый летающий человечек.

– Ничего себе пустяки! – возмутился Улан. – Я бы сказал – гениальный экспромт. Ты ж не просто этих монахов вместе с крестоносцем к стенке припер – ты еще и размазать их по ней ухитрился. Так что где-то они из нас дураков сделали, а где-то и ты из них. И если считать в целом, получается ничья.

Сангре согласно кивнул, мало-помалу успокаиваясь. Но тут новая мысль пришла ему в голову, и он так и подскочил на месте.

– Да какая к черту ничья?! Они ж специально все затеяли, чтобы время потянуть и не дать нам в ящиках как следует поковыряться. Блин, уделали, как мальчишку сопливого! – он в отчаянии обхватил голову руками и принялся уныло раскачиваться, сидя на кровати и горестно стеная: – Ну шо ж это делается-то?! Ну шо ж я такой невезучий?! – и он неожиданно возмутился: – Слушай, я с тебя удивляюсь! Ты так спокойно реагируешь за такую трагическую новость, шо у меня при взгляде на тебя делается сердцебиение. Вьюнош, ты хоть понимаешь, что твой ненаглядный друг только что прогулялся до инфаркта.

– Да я вижу, – и Улан легонько провел по левому виску Петра. – Вон, даже седые волосы появились.

– То ли еще будет. Я с такой жизнью скоро вообще заикаться стану, – мрачно посулил Сангре.

– А мне кажется, зря ты расстраиваешься так сильно. Эти гривны нам легко достались и легко ушли – ну и пускай.

– Ты что, решил, будто я убиваюсь по зажуленному серебру?! – возмутился Петр. – Да чихать я на него хотел! Но тут вопрос принципа. Они ж нас выставили несусветными идиотами. Получилось, что мы с тобой, как говорят в Одессе, два придурка в три ряда, – но закончил он неожиданно: – Ну ничего. Чтобы побеждать, надо иногда уметь немножечко проигрывать. А если кто-то имеет держать меня за фраера, то он горько ошибается, и мы еще поглядим, кто станет ржать последним. Теперь наша главная задача – обесчестить бесхитростных, добрых и наивных отцов-инквизиторов в особо извращенной форме, а под конец заставить расплатиться за предоставленные им сексуальные услуги по тройному тарифу…

Он зло скрипнул зубами, припомнив недавние минуты унижения, и поклялся:

– Короче, Склихасофский, даю обет содрать с этих жуликов в рясах повторный выкуп! И такой, что они будут ползать по всей Европе с протянутой рукой и просить милостыню, дабы наскрести нужную сумму. Помнится, мы обещали Кейстуту подломить эту воровскую малину. Так вот возникла у меня одна небольшая идейка, как взять Христмемель на гоп-стоп. И идейка эта даже не с изюминкой, а с цельным черносливом. Говоришь, я мастер гениальных экспромтов? Тогда слухай сюда за еще один…

Заметив в руке друга свернутую в трубочку бумагу, Петр осекся и ядовито поинтересовался, уж не очередное ли это послание от кузины? Узнав же, что оно предназначено ей самой, твердо сказал:

– Ничего не пиши. Вот возьмем замок, куда эти богомерзкие моего ненаглядного Боню увезли, тогда и накатаешь, причем с указанием конкретной цены в пятнадцать тысяч флоринов. Она сама ее назвала, значит, деньгами располагает. Но предупреди, чтоб гроши были настоящие, я их через микроскоп разглядывать стану.

– А как же тогда блуждания инквизиторов по Европе с протянутой рукой? – напомнил Улан. – Или ты решил отказаться от их денег?

Петр задумался и мрачно выдал:

– А мы аукцион устроим. Кто больше заплатит, тому и… Или я вообще нашего Боню загоню одновременно обоим покупателям.

– Как это?!

Сангре почесал в затылке и, не зная, что ответить, досадливо отмахнулся:

– Короче, пока замок не взят, пускай ее гонец погостит у Кейстута и подождет ответа, а там… будем поглядеть.