Глава 20. Переговоры

Переговоры насчет выкупа друзья затевали, преследуя три цели. Первая лежала на поверхности – получить деньги. Вторая – личная: выяснить, как на них прикупить порох и знают ли о нем в Ордене вообще. Ну и третья, касающаяся выполнения обещания, данного Кейстуту, то бишь взятия замка. А тут выпадал удобный случай разведать расположение казарм и прочих помещений. Одно дело – рассказы Вальтера, и совсем иное – все увидеть самим.

Увы, расчет Петра, что в ходе переговоров ему дадут походить по Христмемелю, оказался ошибочным. Внутрь его и еще двух литвинов вместе с Яцко (Улана Сангре уговорил в Христмемель не ездить, ни к чему рисковать обоим), пропустили, но недалеко, притормозив у самых ворот. И когда выяснилась цель визита, далее его не повели, поэтому договариваться о выкупе пришлось там же, так сказать, стоя на крылечке или в сенях, чем Сангре был весьма недоволен. Вдобавок и замещавший комтура Христмемеля здоровенный мрачный рыцарь Дитрих фон Альтенбург по ходу беседы глядел на прибывших переговорщиков столь презрительно, что Петра так и подмывало сказать ему какую-нибудь гадость.

Решив, что неуважительный прием вызван ошибочным мнением Дитриха относительно происхождения и вероисповедания своего собеседника, Петр эдак к слову напомнил, что и у него имеется соответствующая приставка, а полностью его фамилия звучит… Он чуть замешкался, прикидывая, как себя назвать, и через секунду выдал: де ла Бленд-а-Мед. А кроме того, он сообщил, что является христианином и продемонстрировал нагрудный крестик.

Однако и это ничуть не улучшило отношения к нему фон Альтенбурга. Скорее, наоборот. Надменно фыркнув, этот «фон» заявил, что ему прискорбно видеть, как католик из благородной семьи губит свою душу, не просто на равных общаясь с литвинами и прочим отребьем (последовал небрежный кивок в сторону Яцко), но и сражаясь на их стороне.

– Мой толмач – не отребье, да и среди литвинов весьма много христиан, разве православных, – угрюмо возразил Сангре.

В ответ Дитрих безапелляционно заявил, что православные – это такие христиане, от которых тошнит самого господа бога. Обидевшись на его откровенное хамство, Петр в самый последний момент кое-что переиначил. Первоначально предполагалось вести речь о двух пленниках, но он внес поправку. Мол, предложенная для выкупа парочка является лишь первой партией, поскольку оба имеют ранения и господам рыцарям следует поторопиться, дабы вернуть их обратно. Что до остальных крестоносцев и сержантов, томящихся в Бизене у Кейстута, то их здоровью ничто не угрожает, посему они могут и обождать. И вообще, все зависит от того, насколько крестоносцы окажутся щедры при выкупе первых двух, иначе первая ласточка окажется последней и они никогда не станут требовать за пленников выкуп, прибегая, как и прежде, к сжиганию их на костре.

Сообщение об имеющихся у них восьмерых пленниках, включая и комтура крепости, сыграло определенную роль – Дитрих слегка смягчил высокомерный тон и концовка встречи прошла в более деловом ключе. Но касаемо выкупа фон Альтенбург заявил, что сам не вправе ответить да или нет, ибо подобного ранее не случалось, и он должен известить об их предложении великий капитул ордена.

Впрочем, друзья и сами не питали особой надежды на получение денег за своих пленников. Более того, Сангре как-то даже высказал мысль, что возможно отказ их выкупать даже к лучшему, подразумевая в первую очередь Бонифация. Мол, учитывая, что за ним прикатили инквизиторы, вполне вероятно, что здесь, в плену, как оно ни парадоксально звучит, испанцу гораздо безопаснее.

Правда, Улан незамедлительно возразил, что, скорее всего, ничего плохого крестоносцу не светит. Ведь если все дело не в его повторной ереси, а в неких сокровищах, то инквизиторы, убедившись, что Бонифаций не имеет к ним никакого отношения, попросту оставят мужика в покое. Ну разве что заставят его еще раз в чем-нибудь покаяться, ну да ему не впервой.

– Выяснив с помощью пытки? – уточнил Сангре. – Иначе-то они навряд ли ему поверят.

Но Улан возразил, что эти инквизиторы собаку съели в своих допросах, а потому навряд ли доведут дело до нее. И вообще, лучше не заморачиваться с этим крестоносцем, а положиться на судьбу: выкупят – хорошо, а нет – и не надо, ибо их будущая доля в трофеях после взятия Христмемеля, скорее всего, составит немаленькую сумму, следовательно, деньжат они так или иначе все равно раздобудут.

Про то, что штурм замка крестоносцев может закончиться неудачей, они не заикались, прекрасно понимая, что им тогда ничто уже не понадобится. А так как у атакующих в первых рядах в любом случае шансов выжить не так много, они, стремясь их увеличить, старательно упражнялись с холодным оружием. Благо теперь у них хватало настоящих мечей из числа трофейных. Да и учитель был на загляденье – Кейстут. Услышав о просьбе выделить им какого-нибудь умельца, он для начала сам проверил уровень их мастерства, чтобы определить, кого именно из воинов дать им в наставники, после чего удивленно покачал головой и, не выдержав, спросил:

– А вам хоть когда-нибудь вообще доводилось биться на мечах?

Друзья переглянулись и дружно замотали головами.

– Так я и подумал, – вздохнул князь и отрезал: – Никого я не дам. Моим воинам за вами в бой идти, а кто ж пойдет за такими… неумехами. Одного не пойму: как вас в ратный союз приняли. Этот, как его…

– СССР, – пробурчал Сангре.

– Вот-вот. Судя по рассказам Петра, в него такие воины входят… – Кейстут покачал головой, закатив глаза кверху, – и тут вы двое, которые…

Он не договорил, но сокрушенный вздох был гораздо красноречивее любых слов.

– Зато у нас головы на плечах имеются и мы в них не только едим, – насупился Сангре. – Вот за эти светлые головы, кои для полководца куда важнее умелых рук, нас и приняли в союз.

– Но самое важное, чтоб ему верили его люди, – парировал Кейстут и после небольшого колебания заявил: – Ладно, я сам возьмусь за вашу учебу. Нынче же сыщу место поукромнее и завтра поутру приступим.

Петр, не удержавшись, кисло скривился, поскольку неугомонная Римгайла покидала его ложе не раньше третьих петухов, то бишь под утро, но деваться некуда. Оставалось рассчитывать, что удастся урвать немного времени на сон перед обедом, но увы. Дело в том, что места поукромнее в понимании Кейстута находились как минимум в десятке верст от Бизены. То есть туда еще надо было доехать, ну и плюс дорога обратно.

Кроме того, помимо занятий Кейстут счел нужным знакомить побратимов с системой защиты местных жителей от крестоносцев и демонстрировал им то очередной пильякалнис – крутой холм, причем зачастую искусственного происхождения, то кольгринду – извилистую дорогу, проложенную по дну озера, реки или болота и ведущую к этому холму. У всех многочисленных изгибов кольгринд стояли вехи – воткнутые в дно жерди или ветки деревьев. Как пояснил Кейстут, в случае войны вешки снимались и пройти становилось невозможно. Полюбовались друзья и парсепилами – длинными узкими насыпями на самом холме, где хранилась уйма хвороста. Небольшой огонь поддерживался круглые сутки. Как только дозорные замечали, что крестоносцы перешли границу, на парсепиле поджигали все запасы хвороста. Днем сигнал подавал дым, ночью – свет костра. Словом, возвращались они в Бизену зачастую после полудня и ни о каком сне не могло быть и речи.

Зато через неделю ему удалось удостоиться первой похвалы от Кейстута, оказавшимся хорошим, но главное, терпеливым учителем, по нескольку раз демонстрирующим каждый прием. Правда, и безжалостным: уже к концу первого дня Петр понял, что на его теле, и без того изрядно изукрашенном последствиями ночных битв, окажется ровно вдвое больше синяков и ссадин, хотя использовались в учебе исключительно деревянные мечи.

Что касается Улана, его Кейстут хвалил гораздо чаще, поскольку тот, в отличие от горячившегося не по делу Сангре, всегда помнил о защите и успевал вовремя отскочить, отбив удар мечом или прикрывшись щитом.

Но как бы Петру ни хотелось временами поспать, о занятиях с будущими былинными богатырями он не забывал. Поначалу дела у него шли не ахти, к тому же Локис, а с его подачи и младший брат Вилкас, вообще не воспринимали его всерьез, решив, что Петр мается глупой ерундой, недостойной настоящего воина. Да и смотрели они на него с некоторым пренебрежением – хлипковат командир, и ноги тощи, и в груди узок, словом, не удался статью. Нет-нет, оба по-прежнему были ему жутко благодарны и готовы, если понадобится, закрыть в сражении собственной грудью, но защита в бою – одно, а ратный авторитет – несколько иное.

Уловив это, Сангре заявил, что помимо занятий по зарядке арбалетов он желает преподать им несколько уроков рукопашного боя, причем сразу обоим, поскольку никто не знает, как могут сложиться обстоятельства, а воин обязан драться даже тогда, когда у него треснуло копье, сломался меч и лопнула тетива на луке. Локис, не сдержавшись, рыкнул что-то резко неодобрительное и, продемонстрировав Яцко свои могучие ручищи, добавил, судя по тому, как покраснел потомок кривичей, еще более хамское.

– И шо там мяукнул этот биндюжник? – потребовал перевода Сангре.

Толмач замялся. Но взгляд Петра, обычно веселый или усмешливо-ироничный, превратился в угрюмо-тяжелый. И Яцко, смущаясь и запинаясь, поскольку требовалось на ходу перевести откровенные слова жмудина в приличные, выдал несколько коротких фраз. Если кратко, то они сводились к тому, что Локиса, равно как и его брата, в отличие от некоторых, и без всякой учебы с земли не сковырнуть, и вообще, вполне достаточно того, что он тут часами мается всякими глупостями, а потому не стоит их умножать, ибо у него не так много терпения.

Выслушав, Сангре кивнул, немного подумал и вдруг потребовал:

– А теперь выдай дословный перевод, чтоб один в один.

Яцко покраснел еще пуще, но послушался и изложил сказанное Локисом на самом деле. Петр восхищенно крякнул и уважительно покрутил головой: смысл, разумеется, остался прежним, но как же изменился сам текст…

– Потом меня научишь, – бросил он Яцко, – а пока скажи Локису, что если сейчас он или его брат Вилкас смогут завалить меня, то больше никаких занятий не будет, ну а коль нет, то… – и он многозначительно развел руками.

Братья-жмудины растерянно переглянулись и… переспросили толмача. Услышав повтор и поняв, что ошибки нет, оба вопросительно уставились на Сангре. Тот усмехнулся и утвердительно кивнул, однако дальше нерешительного топтания на снегу дело не шло. Нападать на Петра никто не собирался.

«Никак опасаются зашибить, – догадался Сангре. – Ну тогда сделаем так…»

Он ловко подскочил к Вилкасу и дернул его за нос, заодно сорвав с него баранью шапку и пинком зафутболив ее куда подальше. Досталось и Локису, которому Сангре ухитрился влепить звонкую пощечину. Видя, что братья продолжают неуверенно переминаться, крикнул Яцко:

– А теперь выдай им от моего имени какое-нибудь ругательство. Только самое оскорбительное, чтоб проняло их толстокожие организмы до самой печенки.

Что именно сказал Яцко, Петр понятия не имел, но, услышав его слова, старший брат неодобрительно рыкнул и властно указал на Сангре младшему: мол, давай, доверяю, а то мне самому как бы ненароком не покалечить этого тощего. Однако спустя несколько секунд Вилкас, удивленно крякнув, спикировал в сугроб. Локис недоуменно поглядел на болтающиеся в воздухе ноги брата, укоризненно покачал головой и, широко расставив в стороны здоровенные ручищи, пошел в атаку сам, но чуть погодя уподобился брату. Получилось даже хуже, ибо за время полета он, в отличие от Вилкаса, весьма громко испортил воздух.

И все равно братья поначалу осторожничали. Лишь после третьего раза Локис разъярился и попытался взяться за дело всерьез, однако Сангре в последний миг вновь выскользнул из его медвежьих объятий, и богатырь опять взлетел на воздух, совершая недолгий и привычный полет.

И понеслась потеха. Яцко только успевал восторженно ахать, глядя, как здоровенные жмудины то и дело разлетаются по сугробам, а худощавый иноземец продолжает крепко стоять на ногах и даже почти не устал. Ну разве дыхание чуток участилось, вот и все. Полное впечатление, что для него это обычная забава. Вон как весело выкрикивает странную фразу: «В очередь, сукины дети, в очередь, как рекомендовал гражданин Шариков».

А если это для него и впрямь забава, то… Яцко немного помедлил, колеблясь, но, решившись, сам ринулся в атаку на Сангре. Однако результат был аналогичный – железный захват, недолгий полет и кувырок в снег…

В конце концов вылезший в очередной раз из сугроба Локис угомонился и вместо атаки что-то восторженно прорычал Петру. Яцко вовремя подоспел с переводом, и стало ясно, что и на самом деле это восторг. Да и в глазах великана светилось искреннее уважение.

– Он говорит, что счастлив служить такому великому воину как ты, – принялся бойко переводить запыхавшийся Яцко. – Теперь он…

Сангре, невозмутимо выслушав цветистое славословие жмудина, воздавшего должное замечательным воинским достоинствам своего начальника, без тени улыбки на лице удовлетворенно кивнул и спокойно напомнил:

– Тогда за работу, орлы.

Локис охотно закивал и метнулся к лежащим на снегу арбалетам. С этого мгновения он стал не просто беспрекословно подчиняться любым приказам Петра, но и стремился выполнить их как можно лучше. А уж какими влюбленными глазами он взирал на него, как жмурился от удовольствия, когда удостаивался его скупой похвалы – куда там коту, облопавшемуся сметаны. Да и называл его в разговорах с братом не иначе как «наш кунигас», ставя на одну доску с Кейстутом и Гедимином.

Надо ли говорить, что с того дня освоение конвейерной системы зарядки арбалетов пошло на лад. К тому же Сангре разбил процесс на ряд простейших операций, заставляя отдельно отрабатывать каждую из них по нескольку десятков раз, добиваясь таким образом автоматизма движений, и обучение стало двигаться вперед семимильными шагами.

Улан тоже времени даром не терял. Тщательно вычертив несколько сюрикенов, он после обеда отправлялся со своими рисунками в кузницу, где местный умелец не переставал дивиться, зачем чужеземцу столь странные четырех- шести и восьмилучевые украшения, да еще с весьма острыми концами этих лучей. Но тем не менее он в поте лица корпел над их изготовлением.

А еще Улан чуть ли не каждый день прохаживался по небольшому местному торжищу, обстоятельно беседуя с тамошними купцами. На недоуменный вопрос друга он ответил, что тем самым одновременно убивает трёх зайцев. Во-первых, выясняет насчет пороха (может кому-то доводилось о нем слышать), во-вторых, узнает о ценах на разные товары, а в-третьих, получает данные о политической обстановке в разных странах. Кто знает, сколько им придется проторчать в этом времени, а потому информация такого рода может оказаться далеко не лишней. Кроме того она позволит в случае чего блеснуть своими познаниями в разговоре с их будущими нанимателями, дабы показать, на кого они работали в прошлом и насколько успешно.

Попутно он отыскал хорошего швеца, как тут именовали портных, и друзья обновили свой гардероб, заказав себе по паре комплектов повседневной одежды и плюс один «парадный», чтоб было в чем показаться перед тверским князем, если таковая встреча вообще состоится.

Что же до ежедневных далеких конных прогулок совместно с Кейстутом, то нет худа без добра. Как-то, проезжая вдоль по берегу Немана, Кейстут сообщил о том, что недалеко от Христмемеля имеется еще один орденский замок, построенный гораздо раньше на месте бывшей крепости скалвов Рагнит. Друзья переглянулись. Одна и та же мысль пришла в их головы. Получалось, во время штурма Христмемеля оттуда на помощь осажденным запросто может подоспеть помощь. Вот только в какие сроки?

По счастью, привычных в понимании человека XXI века границ тут не имелось, и до Рагнита они на следующий день преспокойно добрались, остановившись в километре от него, да и обратно вернулись без помех. Вычислял расстояние между замками Улан. Как именно, Петр не пытался вникать – такая заумь была не по нему.

– Ты мне друг и я принимаю твои слова на веру, – высокопарно заявил он. – Раз сказал, что между ними где-то двадцать пять километров, значит, быть посему. Маловато, конечно, от нашей Бизены до Христмемеля чуть ли не в полтора раза дальше, но деваться некуда: подумаем насчет засады и где именно ее выставить, чтоб задержать их подкрепление.

– Надолго притормозить крестоносцев в любом случае не выйдет, – озабоченно заметил Улан. – А морозы приличные и лед крепкий, так что переберутся на наш берег без помех. Получается, нужно сокращать сроки штурма.

– Не боись, и с этим чего-нибудь сообразим, – успокоил его Петр и невольно поморщился, с видимым трудом слезая с трофейной немецкой лошади и костеря на чем свет стоит непарнокопытных Гансов.

Те были гораздо больше и выше русских и литовских лошадок, спины имели тоже не в пример шире, и у Сангре с непривычки изрядно болели мышцы ног. Если бы не настоятельные рекомендации Улана время от времени ездить на них, Петр никогда бы и ни за что, но к советам друга он всегда внимательно прислушивался. Мол, это как бы дополнительная закалка мышц ног. Зато в случае дальнего путешествия на коньках местной породы, даже проведя весь день в дороге, у Петра вообще не возникнет никаких проблем.

Впрочем, имелись и дополнительные преимущества. Во-первых, смотрелся Петр на здоровенном битюге не в пример солиднее, поскольку из-за своих длинных ног он до того, как пересесть на немецкого жеребца, вынужден был сидеть на лошади чуть ли не враскоряку. Имелся иной выход – для удобства сидения отпустить стремена на нужный уровень, но он не подходил. Тогда они получались свисающими чуть ли не до земли, и Сангре дважды успел угодить носком по встретившемуся по пути пеньку. Хорошо, что он был в берце, а если бы в мягких сапогах?

Кроме того, было и во-вторых. Встречавшиеся им по пути местные жители, видя, на каких конях рассекают всадники, уважительно цокали языками и понимающе кивали друг дружке: ухитриться захватить в качестве трофея рыцарскую лошадь само по себе говорило о немалом воинском мастерстве и ратной доблести.

Ну и деньги. Это уже в-третьих. По сути, конь был живым банковским вкладом, ибо стоил, как авторитетно заверил Улан, раз эдак в сто побольше, нежели лошадки, доставившие их сюда.

Навестив сына, Гедимин одобрил составленный друзьями план захвата замка, оценил и предусмотрительность Петра с Уланом, предложившим выкопать волчьи ямы на дороге, ведущей к Рагниту, причем не раньше, чем в ночь перед штурмом, дабы не насторожить крестоносцев раньше времени. Ну и еще одни ямы – уже по пути в Бизену, чтобы погоня, буде таковая случится, тоже изрядно пострадала. Касаемо воинов он не скупился, посулив дать не только всех своих ратных людей, но и послать гонцов за дружинами сыновей, а также к младшему брату Воину, княжившему в Полоцке.

Однако за день до окончания временного перемирия Бизену посетила ответная делегация со стороны Тевтонского ордена. Возглавлял ее не Дитрих, а представившийся комтуром Рагнита Фридрих фон Либенцель, и был он, в отличие от фон Альтенбурга, куда покладистее. Дескать, орден не против выкупить своих людей, а потому предлагаем обсудить дату, время и место следующей встречи. На ней все и решим. Договорились, назначив свидание через день, в полдень, близ берега Мемеля, примерно посредине между обоими замками.

Проводив крестоносцев, друзья обратились к Кейстуту с просьбой установить постоянное наблюдение за замком, опасаясь, что просьба о продлении вызвана отнюдь не желанием выкупить пленников. Скорее всего, в ордене пронюхали о подготовке нападения и ожидают подкреплений. Князь дал людей и к вечеру сразу пятеро дозорных литовцев взяли замок в кольцо. Регулярно сменяясь, они не оставляли его без внимания ни днем, ни ночью.

Улан даже хотел снабдить их биноклем или, на худой конец, развинтить его и дать один из монокуляров, но Сангре выступил решительно против. Мол, слух о чудесной увеличивающей трубке обязательно докатится до Кейстута, тот заинтересуется и непременно загорится желанием приобрести. А отказ есть отказ и вне зависимости от благовидности причины непременно ухудшит отношение к ним сына Гедимина. Да и ни к чему наблюдателям бинокль, поскольку расстояние от разведчика до замка всего ничего – с полверсты. Опять же из-за болотистого берега, на котором стоял замок, крестоносцам даже летом все продукты привозили по реке, а потому единственные замковые ворота были со стороны Немана.

Опасения оказались напрасны. За все время разведчики засекли лишь два обоза с продовольствием, а за день до встречи, ближе под вечер, зафиксировали приезд крытого возка, вот и все.

Со стороны крестоносцев прибыло на встречу, как и договаривались с самого начала, шестеро: два воина, фон Альтенбург и три монаха. Ловушка исключалась – как предупредил командир литовских разведчиков, из крепости кроме этого квартета никто в ближайшее время не выезжал.

На сей раз надменный Дитрих хотя и вел себя точно так же, то есть взирал на Сангре, Улана, Яцко с Алесем и Локиса с Вилкасом с подчеркнутым высокомерием, но практически не вмешивался в завязавшуюся торговлю. Монахи же оказались чертовски любезными. Правда, с самого начала предупредили, что тевтонский орден отнюдь не богат и поначалу хотел вовсе отказаться выкупать своего рыцаря.

Даже после напоминания великому комтуру слов девиза ордена «Помогать, защищать, лечить» члены капитула продолжали колебаться. Дескать, воин, угодивший в плен, плохой воин и надо ли такого выкупать вообще? И лишь когда монахи пообещали выделить на благое дело часть требуемой суммы, те решились пойти на такой беспрецедентный шаг. Посему, прежде чем назвать цену, они просят благородного кабальеро принять во внимание все ими сказанное, ну и, разумеется, проявить со своей стороны христианскую доброту к несчастным пленникам, жаждущим освобождения.

Выдав это, тощий как жердь фра Пруденте, явно старший среди монахов, вопросительно уставился на Петра. Тот почесал в затылке, прикидывая, делать скидку или нет. Но в памяти всплыло унизительное стояние подле ворот Христмемеля, и он не стал менять заранее обговоренной с Уланом суммы, заломив сто пятьдесят тысяч золотых флоринов. Когда переводивший его речь Яцко (Сангре настоял, чтобы Улан не раскрывал знание немецкого), озвучил цифру, глаза у монахов округлились, а придя в себя, они поинтересовались, откуда взяли оную нелепицу.

Петр усмехнулся, припомнив, сколько времени они потратили на обсуждение стоимости выкупа и в чем его требовать – ведь поначалу оба понятия не имели, как называются выпускаемые в настоящее время монеты. Впрочем, это им удалось выяснить достаточно легко, обратившись к Кейстуту с просьбой разменять полученное от него за три доспеха крестоносцев (четыре они оставили себе и Локису с Вилкасом, а еще одним расплатились с местным оруженосцем за подгонку по размеру) серебро на золото.

Получив согласие, они направились в Ковно, где находилась казна. Вид хранилища друзей не впечатлил – выглядело оно убого. И сама клетушка какая-то тесная, от силы полтора десятка квадратных метров, да и находилось в ней, если не считать различных трофейных доспехов крестоносцев, всего два сундука. Один оказался на две трети заполнен серебром, второй – золотом, но куда скромнее.

Проявив деликатность, друзья удовольствовались разменом половины имеющихся у них литовских гривен. Казначей – тощий мрачный литвин по имени Гандрас – взвешивал гривны недолго, но зато перемножал и делил, высчитывая, сколько надо уплатить золота, ежели его соотношение к серебру 1:11, целую вечность. Да и немудрено, поскольку возился он с римскими цифрами, а с ними даже самые нехитрые арифметические действия превращаются в головоломную задачу.

Не выдержав, Улан решил научить его работать с арабскими. Но затем нашел способ получше: разложил по десятку монет в несколько кучек, изобразив тем самым нечто вроде счетов, и научил его как с ними работать. Вначале получалось не ахти, но Гандрас оказался весьма смышленым и быстро освоил новый способ, признав его действительно не в пример удобнее.

– А взамен освоенного тобою первого в мире механического калькулятора поведай мне, старина, за… – приступил к опросу Сангре, задумчиво крутя в руках монетку с изображенным на ней щитом с лилиями внутри и крестом, окруженном лилиями, на обороте.

Гандрас, весьма довольный, что может хоть чем-то расплатиться за столь ценную услугу, охотно и в подробностях рассказал, что это золотой экю из Франции. У него их брать можно, ибо они исключительно из старых и проверенных, но у купцов он бы менять полноценные литовские гривны на экю поостерегся – можно легко нарваться на такую, где золота на самом деле гораздо меньше половины от общего веса. А уж про французское серебро и вовсе говорить не приходится. Не зря же ихнего короля прозвали красноносым. А все потому, что стоит потереть как следует монету о сукно, как серебро немедленно сползает с наиболее выпуклой части и королевский нос окрашивается в красноватый медный цвет. Сейчас короля давно нет в живых, но наследники не больно-то торопятся подчищать его грехи и менять дрянь на полноценные монеты – слишком уж оно дорого.

– Верю. И менять никогда не буду, – согласился Петр и предъявил к осмотру следующую. – А эта надежна?

Довольно скоро, выслушав рассказы еще о десятке монет, Сангре остановился на флорине, понравившегося ему в первую очередь из-за изображенного на реверсе трезубца. Улан не возражал. Казначей тоже подтвердил ее высокое качество. Правда, услышав о трезубце, внес поправку – что это вроде как три лепестка лилии, но Петр пренебрежительно отмахнулся:

– Какая разница! И вообще, это кому другому лилия, а частичному потомку древних, но очень страшных и жутко великих укров, трезубец.

Оставалось определиться с самой суммой выкупа. Кейстут по причине отсутствия опыта рассказал лишь про выкупы у ордена. Мол, помнится, он как-то слыхал, что за семерых пленных ятвяжских князей тевтонам отвалили аж пять тысяч рижских серебряных марок или, в пересчете на флорины, двадцать семь тысяч золотых монет. Цифра впечатляла, но Петр напомнил Улану, что это плата за язычников, следовательно, крестоносцы должны стоить куда дороже, а продешевить ему не позволяют гены бабы Фаи, потому надо выяснять вопрос дальше.

Окончательно определиться помог… Бонифаций. Когда Петр в одной из бесед с ним не совсем любезно отозвался о крестовых походах, включая и направленных против мусульман, испанец возмущенно накинулся на своего собеседника. Мол, как тот, сам будучи католиком, смеет столь уничижительно говорить о святой идее. Да за нее были готовы отдать жизнь самые именитые и благородные мужи, начиная с королей. И привел несколько примеров, расписывая их мужество, отвагу и стойкость. За один из них Сангре и зацепился, попросив рассказать поподробнее. Зато сейчас ему было что ответить доминиканцу.

– Помнится, довелось мне слышать, как полсотни лет назад французы выложили за попавшего в плен к сарацинам короля Людовика Святого полтора миллиона золотых экю, а эта монета, как известно, по весу была тогда куда тяжелее флорина. – и он извлек из кармана блеснувшую на зимнем солнце монету, прихваченную у Гандраса. – Бонифаций не является королем, но он – рыцарь, а потому мы оценили его аж в пятнадцать раз дешевле. Назначить меньшую сумму считаем оскорбительным для его чести. Вальтер Горх, будучи из числа простолюдинов, так и быть, обойдется вам вдвое дешевле.

– Всего вдвое?

– Он же не простой сержант, а член капитула Тевтонского ордена, – с ухмылкой напомнил Сангре, удовлетворенно подметив, как разом омрачились лица у инквизиторов и Дитриха.

Пока Яцко переводил, Улан шепнул на ухо другу:

– Ты полегче на поворотах. Когда они нам представились, я вспомнил, что Вальтер называл мне как раз их имена. Получается, это и есть отцы-инквизиторы. За еретика Бонифация они могут отказаться платить так много.

– Для начала нам бы хотелось приобрести одного из пленников, – вкрадчиво заметил монах.

– И конечно, того, кто подешевле, – хмыкнул Петр.

– Разумеется, – кивнул фра Пруденте. – Но в крайнем случае, если идальго станет настаивать, мы согласны выкупить и более дорогого, – сказал он, скорбно вздохнув и разведя руками, словно давая понять, что им очень не хочется допускать лишних расходов, но что делать, что делать…