Глава 1. Там на неведомых дорожках…

Разбуженный другом поутру после грандиозной попойки Петр поморщился, осторожно трогая свою многострадальную голову, из которой, судя по стуку изнутри, отчаянно ломился кто-то неведомый. Сокрушенно разглядев себя в небольшом зеркале, стоящем в прихожей, он уныло подумал, что Дарвин, наверное, прав насчет происхождения людей. Иначе непонятно, почему стоит человеку прилично выпить, как его лицо наутро выглядит столь неприглядно, что рука невольно ищет кирпич. Вывод: атавизм налицо.

– Ну что, Маугли, припух? – осведомился он у своего зеркального двойника и махнул рукой. – Ладно, ладно, молчи. Сам все вижу. Ох, блин! – он помассировал голову, горестно простонав: – Чем упоительней в России вечера, тем утомительней похмелье.

Вообще-то обычно он выглядел превосходно. Такие лица принято называть аристократическими: высокий лоб, тонкий породистый нос, глаза настолько темные, что казались черными. Лишь приглядевшись можно было понять, что на самом деле они карие. Добродушная улыбка демонстрировала не зубы – рекламу дантиста, хоть сейчас в рекламный ролик запускай.

Впрочем, удивляться не приходилось. Метисы – они вообще родятся пригожими. Что уж тогда говорить о Петре, у которого лишь дед по отцу Виктор Хосе Эммануль Сангре был чистокровным испанцем, мальчишкой вывезенным в конце тридцатых из республиканской Испании в СССР. Зато у жены Виктора – одесситки Фаи – кого только не имелось в роду. Да и у их невестки, Гали из Прикарпатья, вышедшей замуж за отца Петра Михаила, родичей разных национальностей тоже было предостаточно.

Сам Сангре порою так и говорил о себе: ходячий интернационал, и называл себя и одесским испанцем, и польским украинцем, и всяко разно. Но называл в шутку, а если всерьез, то по примеру отца считал себя исключительно русским и не раз цитировал его слова: «Русский – это не национальность, это судьба».

…Петр еще раз уныло заглянул в зеркало и, вновь передернувшись от увиденного, мрачно сообщил своему отражению:

– Я тебя не знаю, но на всякий случай умою.

– Ну как ты, живой? – сочувственно поинтересовался возникший в дверях комнаты Улан, с которым они сдружились еще во время учебы в академии МВД.

Был он тоже метисом, хотя в его внешности больше проявилась восточная кровь отца-калмыка. Об этом говорили и резко очерченные скулы, и приплюснутый нос, и низкий лоб. Единственное, что ему досталось от русской мамы – неплохой рост (всего-то сантиметров на пять пониже Сангре) и необычный цвет глубоко посаженных глаз: эдакий ярко-синий, с еле заметной прозеленью, отчетливо заметной в те минуты, когда Улан злился. Впрочем, такое происходило весьма редко. Дабы вывести из себя парня, сдержанного по натуре и с малых лет приученного мачехой к терпению, нужно было сильно постараться.

– С трудом, – поморщился Петр, и передернулся, скривившись. – Бр-р, как мы плохо выглядим, особенно… ты. Кстати, за каким лядом тебе понадобилось тревожить мой чуткий сон, столь трепетный и нежный? Между прочим, в такую рань даже выхухоль с нахухолью не размножаются! И когда ты…

– Какую рань?! – перебил Улан, по опыту зная, что его друг, родившийся и проведший в Одессе первые годы своей жизни, да и позже регулярно приезжавший туда на летние каникулы, может часами рассыпать бисер своих бесчисленных перлов. А потому, если требуется получить ответ на вопрос, то единственный выход – Петра безжалостно прервать. – Уже десять утра, так что полчаса на сборы и по коням. Или мы сегодня к дядьке на кордон не пойдем?

– Ты что?! – возмутился Сангре. – Обязательно пойдем, иначе мне в пять отведенных на тебя суток не уложиться. Только, – он замялся. – Знаешь, похмелье – весьма гадкая болезнь, но имеет одну славную особенность: приятное лечение.

Улан осуждающе крякнул и укоризненно уставился на друга.

– Между прочим, алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве, – торопливо сообщил Петр. – Или ты не веришь, что душа твоего друга жаждет некой микстуры?! Тогда… – Он стал озираться по сторонам, словно ища что-то. Угадав цель его поисков, Улан достал из ящичка аккуратно упакованную в пластмассовый футляр карточную колоду. Увидев ее, Сангре просиял.

– Сохранил… – умиленно расплылся он в широченной улыбке. – А я уж боялся, что… Хотя да, ты человек обязательный. – Он торопливо извлек колоду из футляра и, потасовав, протянул ее другу. – Давай, тащи.

Улан улыбнулся, довольно констатируя в душе, что ни на характер, ни на привычки недавнее пребывание его друга в Нижнетагильской спецколонии, где отбывали свой срок работники правоохранительных органов, совершенно не повлияло.

Угодил туда бывший капитан полиции Петр Сангре за то, что оказался не в меру активен и начал слишком глубоко копать. Точнее, копал он вместе со своим закадычным другом капитаном Уланом Булановым, да и подставить их хотели обоих, но, по счастливой случайности, тому удалось выскользнуть из приготовленной ловушки, после чего он принялся спешно выручать из беды друга. Сразу вытащить не вышло, но благодаря стараниям Буланова новоявленный оборотень в погонах получил вместо пяти-шести лет всего один год, да и то с зачетом четырех месяцев, проведенных в СИЗО.

Сам же Улан, едва закончился суд, уволился из органов и написал другу, что ныне, подобно принцу Гаутаме, лежа под сенью дерева Бодхи, то бишь древа мудрости, лечит душевное здоровье у своего дяди в Тверском заповеднике. Если у Петра появится желание его навестить, а заодно понежиться под аналогичным соседним деревом, ибо таковых в заповеднике предостаточно, он ждет его по адресу… Словом, первым делом Сангре после отбытия срока, прикатил к Улану и вчера как раз и состоялась их встреча.

– Ну так чего, давай тащи, – поторопил Петр. – Хоть узнаем, что день грядущий нам готовит. Сам же знаешь, подарок бабы Фаи никогда не лжет.

Вообще-то Сангре, еще в детстве обученный своей бабушкой, традиционными гаданиями занимался редко, считая это женским делом. В основном он ограничивался тем, что вытаскивал из колоды карту или две, от силы три, и озвучивал, что они означают. Не то, чтобы он всерьез верил в подобного рода предсказания. Скорее, это придавало ему толику дополнительной уверенности перед очередной затеей, поскольку он всякий раз исхитрялся трактовать результат в благоприятную для себя сторону.

Совпадало предсказанное с будущим не всегда. Но после того как баба Фая, всегда утверждавшая, что у Петра особый дар, загадочно улыбаясь, подарила ему на двадцатипятилетие новую колоду в пластмассовом футляре, Сангре заметил, что выпадаемый «прогноз» и впрямь всегда сбывается. А припомнив, что при вручении ему было велено обращаться с колодой крайне бережно и упаси бог не потерять, Петр понял, что бабуля сотворила с ними нечто эдакое из богатого арсенала странных штучек, коими «баловалась». И хотя внучок не верил ни в бога ни в черта, но касаемо бабы Фаи был вынужден, пусть и с неохотой, признать, что та и впрямь может нечто эдакое. Да, наука это отрицает, но факты – вещь упрямая, а тут они налицо.

Взять те же карты. Они были настолько правдивы в предсказании грядущего, что даже друг Улан, вообще не веривший в такое, по прошествии времени стал уважительно относиться к их прогнозам. Вот и сейчас он, извлекая из середины колоды первую карту, весьма серьезно спросил:

– И что нам на сей раз уготовила судьба?

– Приятную поездку или отпуск в очаровательном месте, – прокомментировал Петр, держа в руках восьмерку бубен. – Ну-ка, тяни вторую.

Следующей картой оказался бубновый король. Сангре нахмурился.

– А теперь третью, а то я что-то не совсем понял.

Улан пожал плечами, достав червонную семерку. Увидев ее, Петр повеселел и поучительно заметил:

– Я всегда говорил, что в гадании имеется какая-то мистика. Смотри, как точно: веселье, забвение прошлого и глобальная перемена жизни. А какое может быть веселье, если мы покинем сей гостеприимный дом не накатив ни грамма?

– Но не до полного забвенья, – предупредил Улан, напомнив: – Нас вечером застолье на кордоне ждет, не забывай.

Сангре торопливо закивал, давая понять, что он сегодня послушен, как никто…

…Вышли они ближе к полудню. Стоя на опушке леса, Петр, оглянувшись на небольшой, но чертовски уютный домик, в котором они накануне веселились чуть ли не до рассвета, и одобрительно кивнул:

– А молодец твой дядька, классно устроился. Выглядит, как средневековый теремок. Да и внутри так уютно, что не передать словами. Даже полы скрипят как-то… убаюкивающе. Хотя мне вчера ночью и брачный рев самца гамадрила колыбельной показался бы.

– Вот сам ему об этом и скажешь, – хмыкнул Буланов и поторопил друга. – Топай, топай, а то на ужин опоздаем, а он обещал таким мяском угостить, пальчики оближешь.

– Мяско – это хорошо, – одобрил Сангре. – Тогда вперед, – и он, поправив лямку внушительного рюкзака, бодро зашагал дальше, не преминув на ходу поинтересоваться: – Слушай, а что за дрянь ты сюда напихал в таком количестве?

– Пачек пять соли, – пожал плечами Улан, тащивший столь же объемный рюкзак, – килограмма три сахара, хлеба пять буханок, супы пакетные, чай, кофе, ну и по мелочи: приправы разные к шашлычку, перец и прочее, включая патроны. Это ж мы с тобой туда на три дня идем, а дядька сидит на кордоне почти безвылазно до самых заморозков, вот я время от времени его и снабжаю всем необходимым.

– А оружием на кой ляд с ног до головы увешались? – кивнул Петр на нож, висевший на поясе друга. – И карабин вон на плечо закинул, да и мне агромадный кинжал зачем-то всучил.

– Карабин для тебя.

– Для меня? – удивился Сангре.

– Ну не с пустыми же руками на охоту идти, – усмехнулся Буланов. – Меня-то ружье на кордоне ждет, у дядьки их два, а тебе этот СКС. Его дядьке командир одной из частей подарил. Понятно дело, из списанных, но в полном порядке и бой у него хороший, центральный. Патронов к нему не ахти, пять обойм, но, думаю, тебе полусотни за глаза. К тому же дядьке недавно оптический прицел для него раздобыли. Установить не успел, буквально вчера принесли, но с ним возиться недолго, так что я его с собой захватил. Он тоже в твоем рюкзаке лежит. А ножи… В лесу без них нельзя, мало ли. Ты, кстати, зря свой в рюкзак переложил – лучше поближе держи, как я, на поясе.

– Больно здоровенный, – поморщился Петр. – Он у меня постоянно вперед съезжал, зараза, с явным намерением вмазать по одному деликатному месту. Да и чего днем бояться? А ближе к ночи я его достану.

– Ближе к ночи мы на дядькином кордоне будем, даже раньше, – уточнил Улан. – Вообще-то желательно успеть до сумерек туда добраться. Я, честно говоря, в его угодьях до сих пор слегка путаюсь – слишком огромные. Если в темноте забредем, куда не следует, то… Словом, лучше не забредать.

– Ну понятно, тебе как лихому джигиту больше по душе бескрайняя степь, лихой конь и чтоб саблю сбоку, – подколол друга Сангре, намекая на его калмыцкую родину, и осведомился: – А что означает «забрести куда не следует»? У вас здесь что, болота с лешими и кикиморами?

– Болот хватает, – подтвердил Буланов. – А что до лесной нечисти, то… Есть тут неподалеку одно недоброе местечко. Там человек вообще может бесследно исчезнуть, и с концами, а наш путь, чтоб ты знал, как раз мимо лежит.

Петр присвистнул.

– Что, настолько все серьезно? – недоверчиво переспросил он.

– Да куда серьезнее, – усмехнулся Улан. – Дядя рассказывал, лет пять назад целая экспедиция ученых пропала. Впрочем, они сами виноваты. Он их трижды предупреждал, что Красный мох – это болото так называется – шутить не любит.

– Красный, потому что болото красивое?

– Потому что… красное, – нехотя буркнул Улан. – Ряска на нем странная. Она ближе к середине лета где-то раз в три-пять лет свой обычный цвет на красный почему-то меняет. Старики говорят, кровью покрывается и кровь человеческую к себе зовет…

– Куда зовет? – нахмурился Петр.

– Туда, – выразительно указал Улан пальцем вниз, – или туда, – и его палец устремился вверх. Покосившись на недоумевающее лицо друга, он пояснил: – В этих краях в Отечественную немцы партизанский отряд накрыли. Он как раз посреди этого болота на островке базировался. Вначале издали долбили, из минометов, а потом добивать пошли. Ну а один из партизан, погибая, проклял эти места и кто-то там наверху его проклятие услышал и исполнил. Словом, в тот же миг островок вглубь опустился, словно его и не было.

– А немцы-каратели?

– И они исчезли, даже те, кто на берегу был. А дальше пошло-поехало: люди пропадать начали, которые в этих местах грибы-ягоды собирали. И главное, несколько лет ничего-ничего, а потом сразу несколько человек. Правда, народ быстро сообразил, перестал там ходить и все. Так что в последние двадцать лет местные туда ни ногой. Ну а этим обалдуям из Москвы поверья аборигенов не указ, вот и… Ах да, – спохватился он. – До них в разные годы еще с десяток человек из числа шизанутых любителей летающих тарелочек сюда заглядывали.

– И что? – не отставал Петр.

– Да ничего хорошего, – нехотя выдавил Улан. – Как приходили, так и возвращались несолоно хлебавши, если… возвращались. – Скривившись, словно от зубной боли, он досадливо отмахнулся, решительно меняя тему. – Да ну его к черту, этот Красный мох! К тому же его от остального леса здоровенный овраг отделяет, так что в любом случае никак не промахнемся и на болото не забредем.

– Ну и ладушки, – равнодушно согласился Петр и, оглядевшись по сторонам, а затем покосившись на изрядно потемневшее небо, озабоченно спросил: – Слушай, старина, а мы вообще-то верной дорогой идем? А то болотные миазмы все чуйствительнее, под ногами хлюпает то и дело, над головой все пасмурнее, а тропы и вовсе не видать.

На самом деле путники шли по относительно сухим островкам, а то и вовсе небольшим возвышенностям, но простиравшиеся со всех сторон болота при встречном ветерке действительно периодически давали о себе знать неприятным запахом чего-то смрадного, гнилого. Это Улан и пояснил другу – мол, когда слева Гладкий мох, впереди – Великосельский мох, позади – Лебединый, то от соответствующих ароматов не скрыться.

– А этот, как его, таинственный Красный мох? – поинтересовался Сангре. – Он-то где? Или мы его уже миновали?

– Да нет, – хмуро отозвался Буланов и неохотно указал на овраг, тянущийся справа от них и притом довольно-таки близко, всего в пятидесяти метрах, пояснив: – Вон, по ту сторону от него, метрах в ста начинается.

– А поближе поглядеть?

– Перебьешься, – последовал жесткий ответ. – Поговорку слыхал, про лихо, каковое не стоит будить, пока оно тихо?

– Подумаешь, – пожал плечами Сангре и, насвистывая, направился вслед за ушедшим чуть вперед Уланом, стремившемся побыстрее миновать неприятное место.

Но едва они прошли метров тридцать, как вдруг…