Глава 15. Кейстут

Приемлемый вариант предложил Яцко. Улыбчивый парень отчего-то с самого начала встал на сторону Сангре. Впрочем, о причине догадаться было легко. В прибывшем отряде он, судя по невысокому росту и субтильному телосложению, был далеко не на первых и даже не на вторых ролях. Зато теперь, когда Сударг приставил его к друзьям, статус его значительно вырос. Желая подольше сохранить его за собой, он и предложил Сангре обратиться к правителю этих мест Кейстуту, находившемуся сейчас в замке Бизена, расположенном где-то в паре часов езды отсюда.

– Соглашайся, – еле слышно прошипел стоящий позади Улан. – Я читал, что Кейстута даже его лютые враги истинным рыцарем считали.

– Можно подумать, у меня есть выбор получше, – проворчал Петр, хмуро глядя на недовольные лица воинов и мрачных Сударга с Римгайлой.

По пути в Бизену Сангре пришло на ум, что Яцко несколько преувеличил полководческие способности Кейстута. Замок-то, коль ехать до него всего пару часов, расположен в каких-то полутора десятках километров от святилища, следовательно, Кейстут должен был успеть вовремя прийти на помощь.

Говорить он об этом толмачу не стал, но касаемо княжеского недогляда разъяснилось само собой. Как пояснил Яцко, отец Кейстута Гедимин, великий кунигас аукшайтов, жмудинов и русинов, отдавший своему сыну год назад Ковно и другие земли вдоль северо-западной границы, выделил ему слишком мало людей. Именно потому они не всегда успевали прийти на выручку при внезапном набеге тевтонов. Особенно в тех случаях, когда дежурившие на границе воины, зазевавшись, не успевали подать условный сигнал тревоги. Вот и ныне если бы не громовые раскаты Перкунаса, услышанные их небольшим отрядом, навряд ли они подоспели так скоро. А почему? Да охранники святилища не успели зажечь заготовленные охапки ельника пополам с мокрой соломой, сигнализируя черным дымом о приключившейся беде.

Словом, это можно трактовать как недогляд людей Кейстута, но не его самого, успевшего всего за полтора года проявить себя весьма способным полководцем, старательно оберегающим свои владения от жадных, завистливых соседей. Да и в качестве правителя он зарекомендовал себя с самой наилучшей стороны: решения принимал обдуманные, взвешенные, судил по справедливости, не взирая на лица.

А вот упертости Сангре относительно сохранения жизни крестоносцев толмач не одобрил, посоветовав уступить Римгайле и Сударгу, ибо выиграть в противоборстве одновременно у жрицы и одного из самых ближних к Кейстуту людей навряд ли получится.

Петр и сам это сознавал, но первому пойти на попятную, предложив мировую, не давало самолюбие и гордость. Да и жалко было пленников. Сгореть заживо – бр-р-р, не каждому врагу пожелаешь. Да, очень может быть, что этот молодой испанец и заслуживал лютой смерти в жарком пламени, но из памяти не выходила картина, как тот удерживал руку мордастого, не давая поднести горящую головню к вайделотке. Нет уж. Коль суждено ему вместе с этим Вальтером-Парабеллумом окончить свои дни на костре, пусть решение примет Кейстут.

Замок, к которому они подъехали, изрядно разочаровал Петра. Увиденное скорее походило на какое-то село, непонятно зачем обнесенное деревянными и не больно-то высокими, от силы метров пять, стенами. Они да ров с воротами – пожалуй, единственное, отчасти роднившее его с тяжелыми каменными громадинами, на которые Сангре насмотрелся в исторических фильмах. Но если брать во внимание все остальное, родство выглядело весьма и весьма отдаленным, примерно как седьмая вода на киселе.

Сам Кейстут – совсем молодой, лет двадцати, не больше, но уже с резко очерченными носогубными складками, шевелюрой цвета соломы и голубыми глазами – поначалу тоже не впечатлил. Да и разговаривал он слишком жестко, чеканя короткие рубленые фразы. Дальнейшее, казалось, вот-вот подтвердит худшие опасения Петра. Кейстут первым делом осведомился у Сангре насчет его веры и, узнав, что он – христианин, недовольно насупился. Да и Римгайлу Кейстут слушал весьма благожелательно, а Сударга, выступившего следом за жрицей, даже пару раз сочувственно похлопал по плечу. Может, просто успокаивал, а может, давал понять, что не имеет смысла так уж горячиться, поскольку он на его стороне и решение примет правильное.

Однако чуть погодя мнение Петра о Кейстуте изменилось.

Во-первых, тот не стал торопиться с принятием решения, заявив, что огласит его завтра поутру.

Во-вторых, он хотя и заверил Римгайлу, что постарается удовлетворить ее справедливые притязания, но вслед за этим выпроводил ее и всех остальных из своих покоев, оставшись наедине с Сангре и Уланом. И это несмотря на настоятельные требования вайделотки и Сударга, оказавшегося как бы не настойчивее жрицы.

Ну а в-третьих, подтвердились слова Яцко, что Кейстут неплохо владеет русским. Получалось, в разговоре можно обойтись без толмача, что не могло не радовать – вдруг тот при переводе что-то исказит, недоговорит или попросту проигнорирует, посчитав маловажным. Зато теперь, коль в посреднике нет необходимости, можно развернуться на полную катушку.

Да и статус самого Кейстута в глазах Сангре вмиг взлетел на кучу пунктов вверх. Сам-то он ненавидел все иностранные языки по причине собственной необъяснимой тупости в их освоении. Исключение составлял испанский, на котором в детстве учил его говорить дед, но Петр его иностранным не считал, полагая, что он, пускай и не совсем родной, но, учитывая деда, как минимум двоюродный. Кстати, освоил он его неплохо и даже мог с грехом пополам разговаривать на нем с тем же дедом. Зато потом, начиная со школы, как отрезало. Не помог и перевод из английской группы в немецкую. Единственная выгода, извлеченная Петром из этого перехода – он смог читать по буквам, вот и вся радость.

Именно по причине своей неспособности освоить иностранный язык, он питал глубочайшее уважение к тем, кто ими владеет, например, к своему другу, а теперь еще и к Кейстуту.

Правда, начало разговора оказалось неожиданным. Кто успел подметить и сообщить князю, что тяжелораненный пленник удивительным образом похож на Петра, трудно сказать, да и какая разница. Главное, он узнал об этом и первый вопрос, заданный им почти обвинительным тоном, касался странного сходства:

– Раненный крестоносец – твой брат?

Петр опешил от неожиданности, но решил ответить как есть. Мол, в родстве не состоит, но скрывать не станет – он с ним действительно из одной страны.

– Но ты его знал раньше? – вопросительно уставился на него Кейстут.

– Никогда в глаза не видел.

Князь встал со своего кресла (обычный деревянный стул с подлокотниками и высоким подголовником, покрытый какой-то шкурой) и прошелся по небольшому полутемному залу, задумчиво оглаживая небольшую светлую, с легкой рыжинкой бородку. Остановившись посредине зала, он хлопнул в ладоши, молча указал вошедшему слуге на оконца, затянутые тонкими слюдяными пластинками. Тот понимающе кивнул, вышел, а через минуту появился с лучиной, от которой принялся зажигать свечи в здоровенных шандалах, во множестве расставленных вдоль стен. Дождавшись, когда слуга опять покинет зал, Кейстут негромко произнес:

– Сам я не жрец и к кресту на твоей груди ненависти не питаю. Что мне до твоего бога? Он сам по себе, я сам по себе. Хотя не скрою – ваша вера мне кажется странной… К примеру, нужно быть глупцом, чтобы поверить, будто хлеб и вино может превратиться в тело и кровь бога. А даже если и может, то… Мы, литвины, народ не больно-то ученый и недостатков у нас хватает, но людоедами никогда не были и не будем. Впрочем, оставим это. Так вот, правитель познается в том, каковы избранные им советчики и слуги. Ваш бог подобрал себе слишком дурных служителей. Как вам мой замок? – резко сменил он тему.

Петр неопределенно пожал плечами. Говорить как есть – обидеть, а врать… Он в растерянности покосился на Улана, и тот не подвел.

– Мы с моим побратимом покривили бы душой, если бы сказали, что он весьма надежен: и стены низковаты, и башни непрочные, – дипломатично заметил он. – Но при желании можно придраться к любому укреплению, ибо совершенству нет предела. К тому же главное не в стенах и башнях, а в мужестве его защитников и их решимости сражаться с врагом до последней капли крови, а с этим, как мне кажется, – он мягко улыбнулся, – у тебя, князь, все в порядке.

Кейстут хмыкнул и похвалил:

– Ты учтив. Истины не поведал, но и не солгал. А замок и правда плох. Но плох он потому, что три года назад его полностью сожгли. Когда отец прислал меня сюда, я застал сплошное черное пепелище, на котором валялись лишь обугленные мертвецы. Едва мы успели отстроить все заново, как вновь пришли рыцари. Тогда мы отбились, но прошлой зимой они сожгли его опять.

– Как-то часто, – вырвалось у Петра.

– Дело в том, что Бизена ближе всего к землям, захваченным у нас крестоносцами, вот ей и достается больше других, – пояснил Кейстут. – Впрочем, они пытаются захватить и прочие жемайтские приграничные замки, которые мой дядя Витень поставил на правом берегу Немана. И когда они одерживают победу, то очень редко оставляют наших воинов в живых. Если же и оставляют, то лишь для пущего позора, превращая их в рабов. Потому-то и мы никогда не выпускаем живыми их пленных, особенно тех, у кого черный, как их сердца, крест на белом плаще. – Взгляд его синих глаз, устремленных на Сангре, был подобен клинку меча. – Никогда, – жестко повторил он, и это слово было подобно беспощадному взмаху этого клинка. – Так что на Сугарда вы зла не держите.

– Лишь бы он на нас не держал, – хмурясь, откликнулся Сангре, – а то смотрит так, словно мы у него…

– Ты бы тоже так смотрел, – резко перебил Кейстут, – если б крестоносцы полгода назад пробрались на твои земли и… Словом, что сталось с его семьей и кто уцелел, не погибнув, а попав в плен – стало известно только на днях. Я не ведаю, какой выкуп жадные служители твоего бога запросят, но точно могу сказать, что пока у него навряд ли сыщется достаточно гривен, чтобы выкупить хоть одного из них.

– Тогда почему бы не передать ему остальных раненых – пускай сделает обмен, – предложил Петр.

– Нет, – отрезал Кейстут. – Я, кажется, сказал, что такое не в наших обычаях. Вы – иное дело. Чужеземцы – раз, сами их пленили – два, и, наконец, спасли святилище богини Мильды от разорения и ее жрецов, пускай и не всех – от поругания и смерти. Все это говорит в вашу пользу, хотя и тут…

Он столь красноречиво поморщился, что стало понятно: главным аргументом в их пользу было именно иностранное происхождение. Не будь его и никакой заминки с принятием решения не случилось бы. Причем решения не в их пользу.

– Напрасно, – пожал плечами Петр. – Я не видел у твоих воинов хорошего оружия, а имей ты золото и серебро, полученное за выкуп, оно бы у них появилось. Разве не так?

– Так, – согласился Кейстут. – Но сколько моих людей они убьют, вновь оказавшись на свободе? Убьют и, скорее всего, отберут это оружие обратно.

– Есть еще одна сторона, – вновь вступил Улан. – Сейчас твои враги сражаются до последнего. Но знай они, что их оставят в живых, они бы не дрались с твоими воинами столь отчаянно. Даже заяц, загнанный в угол, может вспороть охотнику живот своими когтями, но когда ушастый видит иной выход, он предпочтет спастись бегством.

Кейстут не спешил с ответом, вновь возобновив свое хождение по залу. Наконец, остановившись на середине, он честно ответил:

– Об этом я не подумал. А ты хорошо говоришь на языке русинов, – похвалил он Улана и, обратившись к Петру, осведомился: – Не передумал насчет пленных?

Сангре мотнул головой. Но желая смягчить отказ, торопливо пояснил, что хотел бы помочь Кейстуту. Мол, он слыхал от Яцко, что крестоносцы осуществляют свои набеги на приграничные литовские замки преимущественно из самого ближнего своего владения – Христмемеля. Кто знает, возможно, воинам князя удастся его взять, получив от пленников нужные сведения о нем. Разумеется, просто так они говорить не станут. Зато пообещав им в качестве награды жизнь…

– Если ты и впрямь хочешь помочь взять замок, зачем тебе что-то знать о нем? – перебил его Кейстут. – У тебя, как я слышал, имеется сильное заклинание, могущее поразить всех его защитников, – и он пытливо уставился на Сангре. Глаза его на миг блеснули.

Петр смущенно кашлянул в кулак, лихорадочно прикидывая, как втолковать, что «гранаты у него не той системы». Однако подходящая идея не замедлила прийти в голову, и в следующее мгновение он уже выдал вполне подходящее объяснение:

– Это заклинание человек в силах использовать не чаще чем… раз в пять лет.

– Тогда поведай его мне, – попросил Кейстут, внимательно наблюдавший за Сангре и подметивший его колебания. – Я заплачу, – пообещал он. – Я хорошо заплачу.

«Ага, разбежался! – засопел Петр. – Не-ет, ребята, пулемета я вам не дам. И вообще, мои гранаты другой системы».

– И этого не могу, – нашел он выход. – Рассказав о нем тебе или кому другому я… проживу не больше одного часа, – и он, радуясь в душе, что вновь сумел выкрутиться, сокрушенно развел руками. – Такова цена болтливости.

– Но тогда как ты сам узнал это заклинание? Или…

Показалось Сангре или голос Кейстута и впрямь построжел, а в глазах блеснула некая догадка, а вместе с нею и ее продолжение, напоминающее извлекаемый из ножен клинок. Сообразив, о чем сейчас подумал собеседник, Сангре поспешил перебить его:

– Нет, нет, я не убивал и не пытал его, ибо переданное не по доброй воле заклинание не действует. Просто человек находился при смерти, потому он мне его и… Короче, повезло.

– Ну хорошо, – разочарованно вздохнул Кейстут и напряжение, на какой-то миг сгустившееся в зале, частично рассеялось. – Утром я, как и обещал, оглашу свое решение, но лучше бы тебе самому попытаться договориться с вайделоткой. Время для этого у тебя найдется, не беспокойся. Вы защитили ее и святилище богини, а потому я объявил пир в честь этого радостного события. Римгайла тоже будет на нем. Я посажу тебя рядом как… человека, присланного родичем Перкунаса Индрой для защиты Мильды. Коль сможешь смягчить ее сердце… – он чуть помедлил, но после паузы продолжил: – Вообще-то немного странно, что вайделот этого бога доверил тебе, христианину, столь ценный заговор.

– Я спас жизнь его семье, – нашелся Сангре.

– Ах вот оно что, – уважительно протянул князь. – Тогда иное дело. Но раз этому человеку было дозволено жениться, получается, он был из числа верховных. У нас такого называют криве-кривайтис.

И он пустился в рассуждения о том, насколько разные везде обычаи. А вот у них в Литве лишь обычные вайделоты не дают обета безбрачия, а высшим жрецам не дозволено иметь семьи. Впрочем, и тут не без исключений. К примеру, взять ту же Римгайлу. Она относится к разряду верховных вайделоток, следовательно, ей запрещено выходить замуж, но служит жрица богине любви, потому все остальное ей не возбраняется. Разумеется, если она сама того пожелает. При этом он весьма выразительно передернул плечами, многозначительно покосился на Петра и, не став продолжать, резко сменил тему:

– Яцко ждет у дверей и отведет вас в приготовленные покои. Если что-то понадобится – спросите у него. Вечером встретимся на пиру, – и кивнул, давая понять, что разговор окончен и он их отпускает.

На выходе из зала Улан обернулся и негромко произнес:

– Ачю уж паквиет има.

– Нера уж ка, – машинально откликнулся стоящий к ним спиной Кейстут, но через мгновение, круто развернувшись, недоуменно уставился на Улана. После недолгого молчания он уважительно покачал головой и заметил Петру. – Если и ты столь быстро освоишь наш язык, наверняка сможешь договориться с Римгайлой.