Глава 9
Платон испуганно огляделся. Наваждение битвы кончилось, больше не казалось, что меч держит кто-то другой и всё сразу стало выглядеть иначе. Он увидел три трупа, два без голов, один с кровавой раной на животе, почувствовал тошнотворный запах крови и внутренностей. Тут же начались рвотные позывы, но ничего не вышло – оголодавший организм предпочёл не делиться только что съеденным.
Молодой человек согнулся, задрожал, выронил Киркелин… затем упал на грудь, едва успев упереться ладонями. И тут же отдёрнул правую. Рука попала в лужу, собравшуюся между камней, и Платону показалось, что он макнул пальцы в кровь. Лишь через некоторое время он начал приходить в себя.
Я убийца, с ужасом осознал он. А с другой стороны, это же была самозащита. Голова наконец-то заработала. Надо отсюда уходить. Если кто-то обнаружит его с мечом в руке возле трёх трупов, сомнениям не будет места. А куда идти? Здесь бывают люди, поэтому должны быть какие-то дороги в населённые пункты. А там можно скрыться. Меч в тряпку замотать. А почему не оставить здесь? Но эта мысль показалась настолько дикой, что Платон её сразу же выгнал из головы чуть не пинками. Оставлять Киркелин нельзя. Не зря же достался.
– Оденься, воин!
Смирнов огляделся. Пока он размышлял, Подана уже сняла с бородача блестящий нагрудник, вытряхнула мёртвую голову из шлема, и теперь торопливо развязывала верёвочку, держащую штаны. Платон оторопело посмотрел на спутницу.
– Что дивишься? В трусах пойдёшь?
– Но… – только и смог выдавить в ответ молодой человек.
– Что с воя взято, то свято. Похоже, тебя и правда Мара выбрала. Помогай, пока не заявился никто.
Больше всего времени ушло на то, чтобы перебороть в себе отвращение к раздеванию трупов. К счастью, половина одежды оказалась не испачкана кровью. Остальное по совету Поданы отнесли за скалу. Трупы оттащили в небольшое ущелье между двумя склонами, то самое, где последний убитый бандит обещал схрон. Конечно, там не оказалось даже пещеры.
Через час о случившемся напоминала только разбитая на куски скала, в которой раньше торчал Киркелин. Сами путники наконец-то оделись. Платону пришлось сильно утягивать на себе чужие штаны, потому что те были настолько велики, что могли запросто вместить ещё и его спутницу. Подана надела мужскую рубаху, сверху, обрезав ножом лишнюю длину рукавов, куртку одного из налётчиков. От брюк она категорически отказалась.
– Что же я, потаскуха, в мужское рядиться? И так рубаха не женская.
– Да ладно, – пытался уговорить её Платон. – У нас половина женщин в брюках ходят, и ничего.
– Неужто блуда нет? – не поверила женщина.
– Не… ну есть, конечно. Но разве это из-за этого?
– Так всё с того и зачинается, что сначала одежду мешают, потом поведение, а в конце и сами не знают, мужики они, али бабы. Вот, у франков-то насмотрелась, чай.
Платон задумался над такой трактовкой причин и следствий и как-то упустил из вида более насущные вопросы.
– Коней надо бы поискать. Не пеши же они заявились, – рассудительно заметила Подана.
Искали около часа. Нашли лишь следы. Кто-то, видимо, поняв, что с подельниками стряслась беда, ушёл из ближайшего распадка в четыре-конь, как пояснила мудрая женщина. То есть, один увёл четверых лошадей. Ток что идти пришлось опять пешком.
Хорошо, что на этот раз была хотя бы обувь. Платону достались отличные кожаные сапоги на пару размеров больше, что он вполне успешно компенсировал дополнительными портянками. Под презрительными усмешками спутницы городской житель как мог, тщательно перестирал всю доставшуюся одежду в реке. Потом вместе выжали её почти досуха, и только после этого он согласился одеться в чужое.
Один кожаный нагрудник Смирнов нацепил на себя, а остальное снаряжение следовало куда-то уложить. Причём, желательно так, чтобы не бросалось в глаза. Он и без подсказок прекрасно понимал, что пеший, щуплый, небритый, да ещё и в одежде с чужого плеча, будет вызывать гораздо большие подозрения, если покажет блестящий нагрудник с изображением пикирующего грифона, и Киркелин.
Проблему решила, как всегда, Подана. Спустившись ниже по течению, она нарвала какой-то береговой травы, и, когда до неё добрался Платон с грузом, уже во всю плела из неё неказистый, но крепкий мешок. Работа заняла чуть больше часа.
– Пойдём обратно. – безапелляционно заявила спутница.
– Зачем? – не понял Платон.
За последние дни он привык, что идёт, совершенно не задумываясь о дороге.
– Там по камушкам переберёмся, а оттуда дорога будет. На хутора, а там и Калач недалеко.
– Да, калач я бы сейчас съел, – мечтательно согласился Смирнов.
Краюха с мясом давно нашли приют в организме, и отощавшее тело требовало продолжения банкета.
– Калач – то город конажный. Там и постой будет, и прокорм. А глядишь, и дело какое себе найдём.
Дело… Насчёт дела вопрос у Платона был решённый. Надо найти того, кто может вернуть его назад, домой. А если при этом получится ещё и прихватить, например, меч, или хотя бы латы, то будущее в современной, не здешней, а, понятное дело, ему современной, Москве, можно считать обеспеченным. До того момента, как впереди забрезжила какая-то надежда, молодой человек гнал все мысли о доме, но теперь, видя, как спокойно его спутница приняла факт появления Смирнова из иного мира, можно было надеяться на возвращение. Вон, боги здесь материальные следы оставляют, да и сам меч непрост, очень непрост, раз превратил Платона, пусть на минуту, в машину смерти. Так что…
– Подана, а у вас тут волшебники есть?
– Так волшба, она разнѝтся. Есть светлые маги, это те, кто в следующем круге в богов родится. Они из своей энергии чудеса творят. Но сейчас попрятались, потому что мир в ночь впал. Сейчас с заката больше колдуны холодные лезут, те, что чужую энергию используют. Потому так и зовутся. Но те – народ хитрый и жадный.
Платон слушал и в который раз удивлялся. Женщина, говорящая простым, даже деревенским языком, со знанием дела рассуждает о таких понятиях, как энергия, прекрасно знает о двух видах волшебства… Что это за мир?
– Маги, – между тем продолжала свою лекцию Подана, – им от человека ничего не нужно. А зачем, если они из солнышка и своего тепла всё сами сотворить могут? А колдуны наоборот. Чем больше волшбы творят, тем меньше в них жизненных сил. Потому им подпитка требуется. От того и пошёл закат на восход войной, от того и лишают воины жизни мирных людей сотнями.
– Ну и ужасы ты, мать, рассказываешь, – прервал её Платон.
– Говорю, что знаю, – сурово ответила та. – А ты меня матерью-то не кличь. Мать у каждого одна. Иди лучше, проверь, ничего мы не оставили? А то не ровён час, найдёт кто, будет тогда нам на орехи.
– Да ладно, не обижайся, это же обращение такое, – ворчал Смирнов, а сам уже возвращался к месту битвы, или скорее, бойни.
Не иначе, что-то чувствовала Подана. Потому что среди осколков скалы лежали отличные кожаные ножны, окованные по краю серебром. Во всяком случае, так показалось Платону. Он поднял находку и радостно вскрикнул.
Кроме ножен нашёлся ещё кошель, точнее, простой холщовый мешочек, в котором лежало полтора десятка монет. В основном серебро, только три медные.
– Ну вот и ночлег с питанием, – одобрительно сказала Подана. – Теперь и идти можно.
Мешок неимоверно щекотал подмышки, но перехватить его не было возможности – переход ручья по камням требовал предельной осторожности. На противоположном берегу, стоило лишь подняться по чуть заметной тропе, их ждала широкая, наезженная дорога. Путники поправили ношу и тронулись в путь.
На этот раз идти было гораздо веселее. Уже через пару часов какой-то крестьянин подвёз их на пустой телеге, да ещё и угостил пареной репой из горшочка. Платон ел такое впервые и ему понравилось. Скорее всего, виной был голод.
– Дак тута у камня налево поворотишь, а там и на Калач дорога пошла, – пояснил возница. – Только вы до ночи-то не дойдёте. До калача на телеге три дни, а пешком и того более.
– Ничего, – уверенно ответила Подана. Нам не привыкать.
За время поездки Платон расслабился, даже немного придремал. Ноги, впервые обутые, не бьющиеся во время ходьбы по камням и не мокнущие в траве, отдохнули, и теперь недовольно гудели. Он тяжело спрыгнул с телеги, и наклонился вперёд, обхватив ладонями колени. Идти не хотелось. Платон потопал расслабившимися на телеге ступнями и повернулся к Подане. Телега уже отъехала, и он наконец-то мог спросить:
– А ты дорогу знаешь?
Женщина усмехнулась, посмотрела на медленно удаляющегося крестьянина и ответила вопросом на вопрос.
– Что, лучше бы с ним поехали?
Платон кивнул.
– Зря. Они же невольные. Могут и продать, и убить. Пойдём-ка по дороге.
Дорога в этом мире сильно отличалась от привычной с детства городской. Там он ходил, а чаще ездил, в свете придорожных фонарей, по гладкой поверхности. Движение обязательно сопровождалось шумом вечернего или ночного города, вокруг светились витрины, реклама, да просто окна, и это придавало передвижению ощущение безопасности. Вокруг были люди, и пусть все они жили своими жизнями, но теоретически, было к кому обратиться в случае экстренной ситуации.
Здесь, лишь только зашло солнце, дорога провалилась в темноту. Некоторое время ещё светились над чёрным частоколом деревьев последние солнечные лучи, но вскоре пропали и они. Теперь путь освещали только звёзды и тонкий месяц. Предметы вокруг пропали во тьме, видимым остался небольшой участок дороги между стенами абсолютного мрака. Ноги то и дело проваливались в ухабы или цеплялись за кочки, руки так и норовили за что-то ухватиться, понимая, что одних глаз для спокойствия недостаточно.
Смирнов уже поглядывал на ближайшие деревья, прикидывая, где лучше остановиться на ночлег, когда впереди показался тёплый жёлтый свет.
– Там кто-то есть!
– Трактир, скорее всего, – невозмутимо ответила Подана. – Дорога езжая, считай, тракт. Что бы ему не стоять?
Платон неосознанно прибавил шагу и уже через несколько минут путники стояли у массивных, в полтора роста, ворот, сбитых из цельных брёвен сантиметров десять толщиной. Забор тоже соответствовал, демонстрируя белый оскал частокола. Подана подняла с земли камень и забарабанила по воротам. Её соло тут же подхватили собаки, вплетая свою немузыкальную партию. Затем раздалась невнятная речь и лай утих. Ещё через какое-то время рядом с воротами открылось маленькое незаметное окошко и в него просунулась волосатая мужская рука с фонарём.
– Кто? – требовательно спросил хозяин.
– Путники, – так же коротко ответила Подана.
– Сколько?
– Двое.
Окошко захлопнулось. Оказалось, что оно было врезано в калитку, которую им и открыли. Странники нырнули внутрь, и Платон тут же прижался спиной к забору, испуганно глядя, как огромный мохнатый пёс обнюхивает его ноги.
– Давайте за мной, все уже собрались, – неожиданно сказал трактирщик и, прихрамывая, пошёл к дому.
Путники, переглянувшись, пошли следом. За ними, дружелюбно виляя хвостами, двинулись три собаки.
В большом зале было темно, пусто, пахло жареным мясом, капустой и пивом. Свет фонаря в руке трактирщика поочерёдно вырывал из темноты длинные, сколоченные из толстых струганных досок, столы с тяжёлыми лавками по бокам, пустые и сиротливые. Они чем-то напоминали зимние пирсы на Чёрном море, которые Смирнов видел как-то, приехав справлять Новый год в Сочи. Там царило такое же тоскливое ожидание.
Не говоря ни слова, хозяин приглашающе махнул рукой и почти затолкал Платона и Подану в отдельную комнату на первом этаже. Двое вошли, и дверь за ними сразу же закрылась. Первое, на что обратил внимание Платон – завешенные одеялами окна. Почему-то вспомнились фильмы про Войну, как устраивали светомаскировку, опасаясь бомбардировки. С окон он перевёл взгляд на широкий овальный стол посередине и сидящих за ним людей. Их было шестеро, все заросшие густыми бородами до самых глаз, в длинных одеждах, вроде кафтанов. И все смотрели на него.
– Не может быть! – воскликнул один из бородачей.
Секунду за столом продолжалась немая сцена, а затем сразу трое вскочили, двое подхватили Платона за руки, третий подталкивал в спину. Ему мгновенно освободили место на лавке, придвинули здоровенную мису с нарезанным нежирным мясом и кувшин. Мешок с вещами как-то незаметно остался у двери, возле Поданы.
Смирнов решил сначала поесть, а потом уже разбираться, откуда такое отношение. Чай, не попросят вернуть съеденное, если выяснится, что ошиблись.
– Фрол, – громогласно представился самый крупный из сидящих за столом, и приветственно поднял руку.
Сразу же за ним вскинулись и остальные ладони. Похоже, никто не хотел отстать.
– Горислав.
– Бажен.
– Радим.
– Руслав.
– Ивар.
Платон не запомнил ни одного имени, настолько они были непривычны. Он спешно дожевал кусок мяса. Поднялся, обвёл всех взглядом, отметив, что на него смотрят, явно чего-то ожидая, видимо, ответного представления.
– Платон, – сказал он и коротко кивнул.
– А батюшка-то как тебя кликал? – спросил кто-то, кажется, Ивар, мужчина с окладистой, чуть вьющейся светло-русой бородой.
– Не знаю, – пожал плечами Смирнов. – Я отца и не помню.
– Он! – дружно выдохнула вся компания.
– Да кто? – Платону было не по себе.
– Так конажич, чай, – Ивар будто учился непонятным ответам у Поданы.
– Это, наверное, какая-то ошибка. Я вообще из, – Платон замялся. Говорить о другом мире ему показалось неуместно. – Из дальних краёв.
– Да мы знаем. Ты садись, перекуси с дороги, а мы тебе всё расскажем.
Наверное, это было самое разумное предложение вечера. Платон махнул рукой, приглашая за стол Подану, которая так и стояла в дверях. Она даже сделала шаг, но другой бородач, имени которого молодой человек не запомнил, остановил её.
– А ты иди на кухню, женщина. Поешь, да и нам что-нибудь принеси. Пиво кончается, – и он многозначительно покачал большим кувшином. Внутри в ответ еле слышно плеснуло. Подана мелко кивнула и незаметно выскочила за дверь. Мужчины приблизились к Платону и Фрол, понизив голос, произнёс:
– Не иначе, боги тебя послали, парень. Не знаю, какие, но очень вовремя. Ибо собираемся мы на славное дело – хором нашего коназа обратно отбивать.
Платон как раз отхлёбывал пиво и чуть не поперхнулся. Надо же, хотел в трактире переночевать, а попал в заговор. Но, хотя бы разузнать у заговорщиков, что творится в здешних местах, следовало.
– Я издалека, – нейтрально начал он. – Поэтому о здешних реалиях ничего не знаю. Что у вас вообще творится?
– Что ты не знаешь, Платон? – переспросил Фрол. – Что франки Русь захватили? Что теперь любого могут забрать и в жертву своим тёмным демонам принести? Как это можно не знать?
Пиво ударило в голову. Платон давно не употреблял алкоголь, к тому же последние недели жил впроголодь, а сейчас закинул с голодухи в себя три немалых шмата мяса и выпил не меньше литра.
– А вот так! – с пьяной решимостью ответил он. – Я неделю назад из рабства сбежал. И если бы не Подана, которую вы на кухню выгнали, и сюда бы не добрался.
– Ух ты! А у кого был? У франков?
– Точно не у них. Эти какие-то азиаты были. Чёрные, в юбках. Держали в деревянной клетке, есть не давали. Вонища, антисанитария. И как не подцепил ничего, сам не понимаю. Всё время впроголодь, помыться негде…
Зачем Платон всё это рассказывал, он и сам не смог бы объяснить. Видимо, сказалось напряжение, в котором он жил все эти дни. А сейчас пиво помогло раскрепоститься, вот и выплеснул всё, что накипело.
– Да… – сочувственно сказал кто-то.
– Ну тогда слушай, – согласился с доводами Фрол и начал.
– Русь сейчас наполовину под франками. А сами франки почти и не люди совсем. Управляют ими колдуны холодные, те, кто не из Солнца, не из света силу черпают, а из душ людских. Говорят, прибыли они в мир из навьего края, сумеречной страны. И творят своё чёрное колдовство, ищут власти над всем миром.
– Ты сейчас серьёзно? – Платону не верилось в эти слова.
Так не бывает. Воруют души, хотят власти над миром. Может, эти шестеро укурились, или ещё что приняли? Он внимательно глянул в глаза сидящим. Все пристально смотрели на его и зрачки их были нормальные, а белки не красные. Да и лица в порядке – румяные, здоровые.
– С таким не шутят, парень. Положение аховое. Никто не убережён от колдовского произвола. И ладно бы убивали, так ведь ещё хуже – приносят в жертву своим чёрным богам, что и не боги вовсе, а демоны. А после такого что бывает?
– Что? – как зачарованный спросил Платон.
– А ничего! Не возрождается душа больше в мире. Всю её съедает чёрный демон.
– Постойте. Я же тоже из другого мира!
За столом воцарилось молчание, все снова внимательно смотрели на Платона, но теперь в их взглядах была подозрительность, недоверие и опасение.
– И у нас не слышали ни про каких колдунов, – продолжал молодой человек. – И в перерождение тоже не верят. Точнее, верят, в Индии там, в Китае, наверное, ещё, может, где. Но в России вера христианская, а там сказано, что человек живёт один раз. И если прожил хорошо, ну там, не грешил, не бля… не блудил, в общем, был примерным рабом божьим, то попадает в рай, а если грешник, то в ад, на вечные мучения.
С минуту бородачи переваривали услышанное. Потом Ивар поднялся, повёл плечами, будто провёл несколько часов перед компьютером, тяжёлой походкой подошёл к Платону и положил руку ему на плечо.
– Ты сейчас правду сказал?
– Конечно!
– Ну-ка посмотри мне в глаза и поклянись кровью.
– Это как?
– Что, ежели врал, кровь твоя почернеет и высохнет.
– Ох… – Платон вдруг понял, что эта клятва не пустой звук, и, если бы он действительно соврал, умер тут же.
– Клянусь кровью, что всё, что я сказал, правда от первого до последнего слова.
И снова за столом повисла пауза. С минуту бородачи внимательно смотрели на молодого человека, потом Ивар для проверки ткнул его в плечо.
– Больно!
– Ты глянь, не врёт.
– А ежели не врёт, – резюмировал Фрол, – значит, в его мире Русь колдуны уже захватили.
– Верно, – подтвердил бородач, имени которого Платон не запомнил. – Франки так про своего бога и рассказывают. Что должен человек быть ему рабом. А ежели чего этому рабу надо, то просить о том смиренно.
– Рассказывай, – приказал Фрол и ткнул рукой в лавку.
Платон не меньше часа объяснял про жизнь в своём мире, про попадание сюда. Бородачи постоянно переспрашивали, не понимая привычных для Смирнова вещей. Интересовались постулатами веры и Платону приходилось напрягать память, чтобы хоть что-нибудь вспомнить.
Уже давно рядом со столом стояла Подана. Она принесла деревянный поднос с жареной на сковороде, шкворчащей картошкой, холодным мясом, и пивом в очередном кувшине.
Наконец, Платон закончил тем, как попал в эту комнату, после чего схватил кувшин и сделал несколько жадных глотков. В горле пересохло.
Пока он пил, никто, кажется, даже не пошевелился. Лишь только когда кувшин стукнул об стол, все, как по сигналу, задвигались. Некоторое время слышно было лишь сопение, затем бородачи начали тихонько переговариваться. Платон использовал доставшееся время с умом – съел пару кусков мяса и немного картошки.
– У вас, значит, не сдюжили, – подвёл итог Фрол.
Бородачи дружно закивали. И тут раздался неуверенный голос:
– А он, часом, не подсыл?
Платон даже не сразу понял, что имеется в виду. А мужчина продолжал.
– Что-то речи ведёт чудные. А ну, как возьмёт и продаст нас колдуну?
Фрол строго глянул на Платона.
– Ну?
– Я вам всё рассказал. Если кто хочет меня обвинить, пусть докажет.
Ему вдруг стало понятно, что бояться глупо. Кажется, он приходил к этому выводу уже не первый раз в этом мире. И правда, теперь-то чего бояться?
– Вон, даже не возражает, – продолжал между тем обвинитель.
– Родим, парень прав, ты пошто огульно обвиняешь? Доказать могёшь?
– Да чего доказывать-то? Был бы не подсыл, давно уже так бы и сказал. А он юлит. Ой, лжа всё это, лжа!
Платон обвёл глазами стоящих напротив него. В основном смотрели выжидающе, ни зла, ни обвинения во взглядах не было. Тот самый Родим, что вдруг взъелся, тот выглядел как кобель на цепи – истекающий слюной, того и гляди, пополам перекусит. Но так ли будет, если убрать цепь?
– Да ты, небось, сам подсыл, – неожиданно для всех громко сказал Платон. – Потому и пытаешься чужака на это место установить.
– Кто!? – вскинулся от неожиданности тот. – Я!? Ты… Да ты…
– Ты чего же не возражаешь?
В толпе раздались первые неуверенные смешки. Через минуту вся пятёрка в голос хохотала над красным как варёная свёкла Родимом, а тот, думая, что остальные согласны с обвинением, всё больше злился. Наконец, хлопая по плечам, его оттеснили к столу.
– Я даже не знаю, что вы тут готовите и чего от меня хотите, – вполголоса сказал Фролу Платон.
– Дык… Мы, вроде и не хотим ничего. Мы ж думали, ты коназа нашего сын. Того двадцать лет назад из люльки украли. Отец поперву искал, да не сыскал. Волхв тогда ему сказал, мол, когда ждать устанешь, тогда и свидитесь. А тут ты. И на лицо похож, и из плена сбёг. Вот и решили…
– Ясно. Но это не я.
– Да уж уразумели. Но прости, отпустить мы тебя теперь никак не можем.
– Это почему?
– А потому, что сил наших больше нет видеть, как забирают у матерей детей, как насилуют жён в их домах, на глазах семьи, как людей самого святого лишают – души их светлой. И потому пойдём мы завтрева хором обратно отбивать.
Платон помолчал, а затем, пристально глядя на Фрола, спросил:
– Кто у тебя там?
Тот не стал отнекиваться.
– Жена и сын. Селинку свою я уж и не чаю живой сыскать, а вот Всесвета хотелось бы.
– Понятно…
– Так ты пойдёшь?
Первым порывом было отказаться. Понятное дело, зачем ему чужая война? Надо вон, искать тех, кто может вернуть Платона домой. Но потом в крови заиграл незнакомый прежде азарт. Молодой человек оглянулся. На него с нетерпением смотрели семь пар глаз. Но не нырять же в омут головой, надо сперва хоть разобраться.
– Сколько противников?
– Ну, значит, сам колдун, он велит называть себя сир Симон Кольберон. Понятно, с ассистентом, помощником, значит. Потом, гарнизон у них пятьдесят воев. Все, значит, оружные. Ну и зачарованных двести. Это если не считать жандармов.
– Кого?
– Ну это те, которые за крестьянским людом надзирают. Но они в драку полезут, только если припрёт. Уж больно трусливы.
– Понятно, – ответил Платон, хотя ему ничего не было понятно.
Он ещё помолчал, прикидывая сам не знал, чего, но затем, наконец, выудил из памяти опыт прошлых поколений.
– А вас сколько?
– Так это, сотня без малого. Все оружные.
– Какое вооружение у вас, какое у противника?
– Дак ведь, как все. Лучников у нас, значит, двадцать. Хороши, белку в лёт бьют. Ну и у колдуна есть, человек, значит, тридцать-сорок, около того. Да ему зачем? Он же колдун! Он сам себе оружие. Были бы люди на закланье.
– Это как? – снова не понял Платон.
– Скажу я тебе, как, – Фрол говорил со злым огоньком в глазах. За его спиной незаметно для Смирнова собрались остальные. Все смотрели на молодого человека таким стальным взглядом, что казалось, сейчас запоют: «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца…»
– Они, когда на нас войной шли, – продолжал Фрол. – То гнали, значит, с собой людей, которых на прошлых территориях набрали. И на телеге везли алтарь. Здоровый, круглый, и как есть, чёрный. И, если силы у колдуна кончались, то на алтарь, значит, тут же следующего бросят, прирежет его специальный человек, и колдун опять как новенький. Вот оно, значит, как. А уж как он, гадёныш, по нашим лупил! И молниями, и шарами огняными, и морозом лютым, что руки-ноги замирают.
Бородачи за спиной тихонько заговорили, видимо, каждому нашлось, что добавить к словам Фрола, что вспомнить. Платон вновь молчал. Воображение рисовало ему картину – в чистом поле телега с алтарём, рядом колдун метает сосульки. И он со своим мечом. Стоп. А почему в поле? Там же хором. А что это, кстати. Слово, вроде, знакомое… «я живу в хоромах» и всё такое. Но что это на самом деле, Платон представлял очень расплывчато.
– План хорома есть? – внезапно спросил он у Фрола.
Тот аж дёрнулся от неожиданности и помотал головой.
– Зачем? Мы там с детства каждый кустик знаем.
– Но я-то не знаю. Пойду с вами и заблужусь. Сможешь нарисовать? – и тут же Подане. – Принеси, пожалуйста, бумагу и карандаш.
Платон запнулся, подумал, а есть ли тут бумага, потому поправился.
– В общем, для письма что-нибудь. Хоть кожу и уголь, – последние слова были сказаны уже ей в спину.
Подана кивнула и выскочила за дверь, но сразу же вернулась, будто писчие принадлежности лежали прямо там. В руке у неё был большой рулон выделанной почти белой кожи и три мелка – чёрный, красный и синий. Платон взял их в руку и понял, что это не совсем мелки. Больше похоже на порошок, перемешанный то ли с воском, то ли ещё с чем. Он развернул пергамент и протянул Фролу чёрный мелок.
– Нарисовать сможешь?
Тот взял, наморщил лоб, долго прикидывал, потом начал малевать какие-то остроконечные крыши, забор, журавль колодца, герб на флаге… Платон посмотрел некоторое время, но, когда понял, что художник не имеет понятия в планах, отобрал мелок. Поискал глазами резинку, естественно, не нашёл, и взял хлебный мякиш. Стирать было неудобно, хлеб оставлял катышки и плохо брал мелок, но всё-таки получилось. Смирнов сдул остатки и посмотрел на Фрола. Тот сидел красный и насупленный.
– Если сверху смотреть, двор какой формы?
– Да чего там, – неопределённо ответил тот.
Пришлось задавать наводящие вопросы.
– Двор хорома круглый или квадратный?
– Дак ведь как везде…
Платон нарисовал прямоугольник, с одной стороны оставил место для ворот и двумя полосками обозначил створки.
– Такой?
– Это что? – не понял Фрол.
– Если птица летит над хоромом, она двор таким видит?
– А! Нет, совсем не таким. Ворота здесь, – он ткнул пальцем почти в угол. – А посереди, значит, сам хором стоит.
Фрол уверенно отобрал мел и нарисовал прямоугольник поменьше. Секунду подумал и дорисовал впритык к нему овал.
– Это башня смотровая.
– Ну вот, всё получилось. Больше там ничего нет?
– Как не быть? – мелок в руке летал над пергаментом. – Здеся, значит, конюшня, здесь дружинная, тута вот кузня ещё. А в заборе ты задние ворота и калитку забыл указать.
Больше трёх часов ушло на подготовку и, к удивлению Платона, ему совсем не хотелось спать. Разобрали внутренний план хорома, где, скорее всего, живёт колдун. Прикинули окружающую местность и возможные действия отряда. По итогам совещания Смирнову смело можно было давать звание капитана. Наконец, разобрали всё, что могли вспомнить и придумали всё, что приходило в голову. Остановились на простом, но вечном скрытном перемещении на ближайшее расстояние с внезапной атакой, после чего все дружно начали зевать. Видимо, расслабились.
