Юный Вэл, покинув старшее поколение Форсайтов, подумал: «Вот скучища! Уж дядя Сомс выдумает! Интересно, что собой представляет эта девчонка!» Он не предвкушал никакого удовольствия от её общества, и вдруг он увидел, что она стоит тут и смотрит на него. Да какая хорошенькая! Вот повезло!

— Боюсь, что вы меня не знаете, — сказал он. — Меня зовут Вэл Дарти. Я ваш дальний родственник, троюродный брат или что-то в этом роде. Моя мать урождённая Форсайт.

Холли, от застенчивости не решаясь отнять у него свою смуглую тонкую ручку, сказала:

— Я не знаю никого из моих родственников. Их много?

— Куча. И по большей части ужасный народ. Конечно, я не… ну, во всяком случае те, кого я знаю. Родственники всегда ужасны, ведь правда?

— Должно быть, они тоже находят нас ужасными, — сказала Холли.

— Не знаю почему бы. Уж во всяком случае вас-то никто не найдёт ужасной.

Холли подняла на него глаза, и задумчивая чистота этих серых глаз внезапно внушила Вэлу чувство, что он должен быть её защитником.

— Конечно, разные бывают люди, — глубокомысленно заметил он. — Ваш папа, например, выглядит очень порядочным человеком.

— Ещё бы, — сказала Холли с жаром, — он такой и есть.

Краска бросилась в лицо Вэлу: зал в «Пандемониуме», смуглый господин с розовой гвоздикой в петлице, оказавшийся его собственным отцом!

— Но вы же знаете, что такое Форсайты, — почти злобно добавил он. Ах, простите, я забыл, вы не знаете.

— А что же они такое?

— Ужасные скопидомы, ничего спортсменского. Посмотрите, например, на дядю Сомса.

— Что ж, с удовольствием, — сказала Холли.

Вэл подавил желание взять её под руку.

— Ах, нет, — сказал он, — пойдёмте лучше погуляем. Вы ещё успеете на него насмотреться. Расскажите мне, какой у вас брат.

Холли повела его на террасу и оттуда на лужайку, не отвечая на его вопрос. Как описать Джолли, который, с тех пор как она себя помнит, всегда был её господином, повелителем и идеалом?

— Он, верно, командует вами? — коварно спросил Вал. — Я с ним познакомлюсь в Оксфорде. Скажите, у вас есть лошади?

Холли кивнула.

— Хотите посмотреть конюшни?

— Очень!

Они прошли мимо дуба и сквозь редкий кустарник вышли во двор. Во дворе под башней с часами лежала мохнатая коричнево-белая собака, такая старая, что она даже не поднялась, увидя их, а только слегка помахала закрученным кверху хвостом.

— Это Балтазар, — сказала Холли. — Он такой старый, ужасно старый, почти такой же, как я. Бедненький! и так любит папу!

— Балтазар! Странное имя! Но он, знаете, не породистый.

— Нет! Но он милочка. — И она нагнулась погладить собаку.

Мягкая, гибкая, с тёмной непокрытой головой, с тонкими загорелыми руками и шеей, она казалась Вэлу странной и пленительной, словно что-то, скользнувшее между ним и всем тем, что он знал прежде.

— Когда умер дедушка, — сказала она, — он два дня ничего не ел. Вы знаете, он видел, как дедушка умирал.

— Это старый Джолион? Мама всегда говорит, что это был замечательный человек.

— Это правда, — просто ответила Холли и открыла дверь в конюшню.

В широком стойле стояла серебристо-каурая лошадка ростом около пяти футов, с длинным тёмным хвостом и такой же гривой.

— Это моя Красотка.

— Ах, — сказал Вэл, — чудная кобылка. Только хорошо бы ей подрезать хвост. Она будет куда шикарнее, — но, встретив удивлённый взгляд Холли, он внезапно подумал: «А в общем не знаю, пусть будет, как ей нравится!» Он потянул носом воздух конюшни. — Лошади хорошая штука, правда? Мой отец… — он запнулся.

— Да? — сказала Холли.

Неудержимое желание открыться ей чуть не завладело им, но нет, не совсем.

— Да нет, просто он массу денег тратил на них. Я тоже, знаете, страшно увлекаюсь и верховой ездой и охотой. Ужасно люблю скачки. Я бы хотел сам участвовать в скачках. — И, забыв, что ему осталось пробыть в городе только один день и что у него уже два приглашения, он с воодушевлением предложил: — А что, если я завтра возьму напрокат лошадку, вы поедете со мной в Ричмонд-парк?

Холли захлопала в ладоши.

— О, конечно! Я просто обожаю ездить верхом. Но вот же лошадь Джолли. Вы можете поехать на ней. И мы могли бы поехать после чая.

Вэл с сомнением посмотрел на свои ноги в брюках. Он мысленно видел себя перед ней безукоризненным, в высоких коричневых сапогах и в бедсфордовских бриджах.

— Мне не хочется брать его лошадь, — сказал он. — Может быть, ему это будет неприятно. Кроме того, дядя Сомс, наверно, скоро поедет домой. Конечно, я у него не на привязи, вы не думайте. А у вас есть дядя? Лошадка недурная, — заключил он, окидывая критическим взглядом лошадь Джолли темно-гнедой масти, сверкающую белками глаз. — У вас здесь, наверно, нет охоты?

— Нет; мне, пожалуй, и не хотелось бы охотиться. Это, конечно, ужасно интересно, но это жестоко, ведь правда? И Джун тоже так говорит.

— Жестоко? — воскликнул Вэл. — Какая чепуха! А кто это такая Джун?

— Моя сестра, знаете, сводная сестра, она гораздо старше меня.

Она обхватила обеими руками морду лошади Джолли и потёрлась носом об её нос, тихонько посапывая, что, казалось, производило на животное гипнотизирующее действие. Вэл смотрел на её щеку, прижимавшуюся к носу лошади, и на её сияющие глаза, устремлённые на него. «Она просто душечка», — подумал он.

Они пошли обратно к дому, настроенные уже не так разговорчиво; за ними поплёлся теперь пёс Балтазар, медлительность которого нельзя было сравнить ни с чем на свете, причём он явно выражал желание, чтобы они не превышали его скорости.

— Чудесное здесь место, — сказал Вал, когда они остановились под дубом, поджидая отставшего Балтазара.

— Да, — сказала Холли и вздохнула. — Но, конечно, мне бы хотелось побывать всюду. Мне бы хотелось быть цыганкой.

— Да, цыганки — это чудно, — подхватил Вэл с убеждением, которое, по-видимому, только что снизошло на него. — А вы знаете, вы похожи на цыганку.

Лицо Холли внезапно озарилось, засияло, точно тёмные листья, позолоченные солнцем.

— Бродить по всему свету, все видеть, жить под открытым небом — разве это не чудесно?

— А правда, давайте! — сказал Вэл.

— Да, да. Давайте!

— Вот будет здорово, и только вы да я, мы вдвоём.

Холли вдруг заметила, что это получается как-то не совсем удобно, и вспыхнула.

— Нет, мы непременно должны устроить это, — настойчиво повторил Вэл, но тоже покраснел. — Я считаю, что нужно уметь делать то, что хочешь. Что у вас там за домом?

— Огород, потом пруд, потом роща и ферма.

— Идёмте туда.

Холли взглянула в сторону дома.

— Кажется, пора идти чай пить, вон папа нам машет.

Вэл, проворчав что-то, направился за ней к дому.

Когда они вошли в гостиную, вид двух пожилых Форсайтов, пьющих чай, оказал на них магическое действие, и они моментально притихли. Это было поистине внушительное зрелище. Оба кузена сидели на диванчике маркетри, имевшем вид трех соединённых стульев, обтянутых серебристо-розовой материей, перед ними стоял низенький чайный столик. Они сидели, отодвинувшись друг от друга, насколько позволял диван, словно заняли эту позицию, чтобы избежать необходимости смотреть друг на друга, и оба больше пили и ели, чем разговаривали, — Сомс с видом полного пренебрежения к кексу, который тем не менее быстро исчезал, Джолион — словно слегка подсмеиваясь над самим собой. Постороннему наблюдателю, конечно, не пришло бы в голову назвать их невоздержанными, но тот и другой уничтожали изрядное количество пищи. После того как младших оделили едой, прерванная церемония продолжалась своим чередом, молчаливо и сосредоточенно, до тех пор пока Джолион, затянувшись папиросой, не спросил Сомса:

— А как поживает дядя Джемс?

— Благодарю вас, очень слаб.

— Удивительная у нас семья, не правда ли? Я как-то на днях вычислял по фамильной библии моего отца среднее долголетие десяти старших Форсайтов. Вышло восемьдесят четыре года, а ведь пятеро из них ещё живы. Они, по-видимому, побьют рекорд, — и, лукаво взглянув на Сомса, он прибавил: — Мы с вами уже не то, что они были.

Сомс улыбнулся. «Неужели вы и в самом деле думаете, будто я могу согласиться, что я не такой, как они, — казалось, говорил он, — или что я склонен уступить что-нибудь добровольно, особенно жизнь?»

— Мы, может быть, и доживём до их возраста, — продолжал Джолион, — но самосознание, знаете ли, большая помеха, а в этом-то и заключается разница между ними и нами. Нам не хватает уверенности. Когда как родилось его самосознание, мне не удалось установить. У отца оно уже было в небольшой дозе, но я не думаю, чтобы у когонибудь ещё из старых Форсайтов его было хоть на йоту. Никогда не видеть себя таким, каким видят тебя другие, — прекрасное средство самозащиты. Вся история последнего века сводится к этому различию между нами. А между нами и вами, — прибавил он, глядя сквозь кольцо дыма на Вэла и Холли, чувствовавших себя неловко под его внимательным и слегка насмешливым взглядом, — разница будет в чём-то другом. Любопытно, в чём именно.

Сомс вынул часы.

— Нам пора отправляться, — сказал он, — чтобы не опоздать к поезду.

— Дядя Сомс никогда не опаздывает на поезд, — с полным ртом пробормотал Вэл.

— А зачем мне опаздывать? — просто спросил Сомс.

— Ну, я не знаю, — протянул Вэл, — другие же опаздывают.

В дверях, у выхода, прощаясь с Холли, он незаметно задержал её тонкую смуглую руку.

— Ждите меня завтра, — шепнул он, — в три часа я буду встречать вас на дороге, чтобы сэкономить время. Мы чудно покатаемся.

У ворот он оглянулся на неё, и если бы не его принципы благовоспитанного молодого человека, он, конечно, помахал бы ей рукой. Он был совсем не в настроении поддерживать беседу с дядей. Но с этой стороны ему не грозило опасности. Сомс, погруженный в какие-то далёкие мысли, хранил полное молчание.

Жёлтые листья, падая, кружились над двумя пешеходами, пока они шли эти полторы мили по просеке, которой так часто хаживал Сомс в те давно минувшие дни, когда он с тайной гордостью приходил посмотреть на постройку этого дома, дома, где он должен был жить с той, от которой теперь стремился освободиться. Он оглянулся и посмотрел на теряющуюся вдали бесконечную осеннюю просеку между желтеющими изгородями. Как давно это было! «Я не желаю её видеть», — сказал он Джолиону. Правда ли это? «А может быть, и придётся», — подумал он и вздрогнул, охваченный той внезапной дрожью, про которую говорят, что это бывает, когда ступишь на свою могилу. Унылая жизнь! Странная жизнь! И, искоса взглянув на своего племянника, он подумал: «Хотел бы я быть в его возрасте! Интересно, какова-то она теперь!»