Время чем дальше, тем полнее выявляет подлинные масштабы творчества Ярослава Гашека, одного из крупнейших писателей XX века. В наши дни стало уже привычным встречать имя чешского юмориста и сатирика рядом с именами Аристофана, Сервантеса и Рабле. «Похождения бравого солдата Швейка» пользуются широкой популярностью во всех уголках нашей планеты. Образ Швейка вошел в галерею самых известных образов мировой литературы. Понятие «швейковщина» сделалось нарицательным подобно понятиям «донкихотство», «гамлетизм», «обломовщина», «хлестаковщина» и т. п. Созданный Гашеком новый комический тип оказался настолько выразительным и впечатляющим, что иногда к образу Швейка даже обращаются другие писатели, делая его героем своих произведений, перенося его в иную эпоху и среду, в другую обстановку, включая в новые сюжеты. Известна пьеса Брехта, который изобразил находчивого и неуязвимого Швейка в столкновении с гитлеризмом. Немало рассказов о Швейке было написано советскими писателями во время Великой Отечественной войны. В мировой литературе редко встречаются герои, имеющие подобное «бытование», подобную судьбу, чем-то похожую на судьбы фольклорных героев. Роман Гашека вообще какими-то сторонами близок народной эпике. В литературе XX века трудно назвать другое произведение, в котором царила бы такая же мощная стихия народного смеха. Аналогии отыскиваются скорее в искусстве Ренессанса, когда рождались комические эпопеи Сервантеса и Рабле, уходящие своими корнями в вековые пласты народного юмора.

В чем же секрет этого удивительного таланта?

Гашек меньше всего походил на «кабинетного» писателя, проводящего время над рукописями за письменным столом. Не только письменного стола, но и постоянного жилища на протяжении большей части жизни он вообще не имел. Ему доводилось писать и в шалаше, и на квартире у приятеля, и в шумной редакционной комнате, и в трамвае, и в переполненном кафе. И казалось, он вовсе не испытывал от этого неудобств. Писал он легко и быстро, словно шутя и как будто не утруждая себя. Рукописей почти не правил. Только что сочиненные страницы «Швейка» сразу пересылались в издательство, а себе автор оставлял всего несколько строк, чтобы помнить, на чем остановился.

Создается впечатление, что Гашеку незнакомы были муки слова, да и само это понятие вызывало у него скорее насмешливо-ироническое отношение. Он способен был поспорить, что в очередную фразу наполовину написанного рассказа вставит любое имя, которое предложат его собеседники, и при этом не нарушит стройности повествования. Рассказ «Инспектор из пражского института метеорологии» вообще был написан на пари и на заданную тему, причем писал его Гашек во время разговора и пререканий с собеседником. К концу разговора автор прочел готовый текст. В другой раз Гашек поспорил, что сочинит одноактную пьесу, в которой будет пять действующих лиц, и один сыграет ее на сцене. Шуточная пьеса «Чашка кофе» действительно была написана. Действие происходило в безлюдном кафе, куда поодиночке заходили и затем уходили, не дождавшись официанта, посетители, а официант каждый раз появлялся после того, как очередной посетитель уже покинул неприветливое заведение.

Гашек словно смеялся над самой серьезностью литературного творчества. Даже в начале своего писательского пути он был удивительно равнодушен к спорам своих литературных коллег о проблемах искусства, о секретах мастерства писателя, о новых художественных формах. Он явно предпочитал таким спорам путешествия в глухие уголки Словакии и общение с пастухами, бродягами и цыганами.

Означало ли все это облегченное отношение к литературному творчеству?

Были случаи, когда Гашек действительно обращал в шутку свои литературные занятия. Известно также, что часть рассказов и юморесок он писал для заработка и на самом деле не придавал им особого значения. Однако если бы к этому все и сводилось, мировая литература вряд ли пополнилась бы таким произведением, как роман о Швейке. Определяющим было другое.

Главным для Гашека в писательском труде была не работа за письменным столом, а интенсивное наблюдение жизни. Сам творческий процесс был у него как бы смещен на стадию восприятия окружающего. Когда он с легкостью импровизатора набрасывал страницы своих произведений, это был уже заключительный этап. Основная творческая работа совершалась раньше и шла непрерывно. Это и имел в виду один из его современников, писавший в своих воспоминаниях, что по сравнению с Гашеком его коллеги из литературных кругов скорее только «играли в литераторов», чем были ими. Могло казаться, что Гашек отвлекся на что-то другое, «однако весь комизм заключается в том, что он делал литературу гораздо интенсивнее, чем все мы; собственно, он был литератором, а мы всеми силами противились тому, чтобы целиком посвятить себя литературе».

Всю свою жизнь Гашек провел на людях. В чешской литературе нет другого писателя, который так много общался бы с людьми. Мало таких писателей и в мировой литературе. Богатством своего жизненного опыта он напоминает Горького и Марка Твена. Недаром он так любил этих писателей. Творчество Гашека вырастало из редкого обилия жизненных впечатлений. Бесконечные странствия в молодые годы; полубездомная жизнь редакционного работника и репортера, досконально знавшего ночную Прагу, быт трактиров, кабачков, городских низов; участие в политическом движении анархистов и знакомство с рабочей средой; военная служба, когда писатель очутился в гуще солдатской массы; фронт, лагеря для военнопленных; пребывание в добровольческих чехословацких частях в России; политработа в Красной Армии и двухлетний боевой поход из Поволжья и Приуралья до Енисея. И все это в переломную эпоху, в годы общественного брожения начала века, во время мировой войны, революции и гражданской войны в России, когда все было сдвинуто с привычных мест, когда пришли в движение целые страны, народы, классы, миллионы людей. Перед глазами Гашека прошли тысячи и тысячи людей, человеческих типов, характеров. Он был свидетелем бесчисленного множества событий, эпизодов, поступков, судеб. Один восточный мудрец говорил, что человек богат встречами. Бездомный чешский сатирик был в этом смысле одним из самых богатых писателей в истории мировой литературы. Жизненного опыта Гашека хватило бы, наверное, на десяток писателей. При этом его отличала необыкновенная наблюдательность.

О неутолимой страсти наблюдать, жившей в душе Гашека, не раз писали его современники. Жена писателя Ярмила Майерова, отмечая, что в его произведениях выведены сотни человеческих типов, главное значение придает как раз его редкой любознательности. Особый интерес Гашек питал к необычным людям. «Найдя человека, представляющего собой интересный тип, он становился трудолюбивым муравьем. Слушал, выспрашивал, располагал к себе, дразнил и ранил, чтобы узнать, как поведут себя в разных ситуациях люди разного склада. У Гашека было мало настоящих друзей, но он познал сотни человеческих типов, и каждый считал его своим другом».

О том, насколько хорошо Гашек знал людей, может дать представление, например, рассказ одного из его необычных знакомых — бродяги и вора Ганушки, который попытался вначале поведать Гашеку приукрашенную историю своей жизни и очень удивлялся, что Гашек сразу чувствовал неправду. Стоило Ганушке слукавить, Гашек немедленно останавливал его и сам принимался рассказывать, как все было на самом деле. И ни разу не ошибся. «Не знаю, каким образом, но он все угадывает, — недоумевал Ганушка. — Говорят, ученый, мол, голова! Да ведь другой тоже ученый, а лопух лопухом».

В творчестве Гашека удивительно мало следов литературных влияний. Он прекрасно знал литературу, но шел всецело от жизни. Превыше всего он ценил самостоятельно добытую истину, собственное знание жизни. «Гашек был человеком, который умел видеть мир, — сказал Карел Чапек. — Многие о нем только пишут».

Механизм творчески познавательного освоения действительности имел у Гашека свои особенности. Он в высшей степени обладал способностью видеть противоречия — противоречия событий, явлений, поведения людей, противоречия между формой и содержанием, видимостью и сутью, показными мотивами и скрытыми побуждениями, целью и средствами, ходячими представлениями и истинным положением вещей и т. д. Чуткость к подобным противоречиям вообще необходимая предпосылка юмора и сатиры, основу которых и составляет обнажение скрытых и замаскированных несоответствий.

Эффект комического возникает, когда то или иное явление (поведение человека, тип общественных отношений), претендующее на то, чтобы выступать в качестве носителя определенной ценности, оказывается ее противоположностью, когда, например, за внешней преданностью высоким идеалам обнаруживаются низменные побуждения, служение благородным целям оборачивается корыстью, и т. п. Люди смеются, когда мнимый носитель ценностей предстает вдруг развенчанным, разоблаченным и падает в глазах окружающих. Смех — всегда столкновение двух оценок, в котором одна терпит сокрушительное поражение. Смех — всегда в какой-то мере победа, при этом молниеносная победа. Природа комического предполагает эффект неожиданности. Последняя не только с особой силой дает почувствовать несовпадение обличил и содержания (когда то, что казалось одним, оказывается вдруг совсем другим), но и как бы позволяет застичь врасплох. Сатира — это внезапное срывание масок, внезапное посрамление. Этим искусством и владел в совершенстве Гашек.

Гашек родился в Праге 30 апреля 1883 года в семье малообеспеченного учителя. Уже в детские годы, во многом предоставленный самому себе, будущий писатель имел богатую возможность познакомиться с жизнью улицы и городских дворов, в полную меру насладиться мальчишескими проказами. Гашеку было всего тринадцать лет, когда умер отец. Ученье пришлось оставить. Мать устроила сына мальчиком в дрогерию (нечто среднее между москательной лавкой и аптекой). Вращаясь среди мелкого городского люда и люмпен-пролетариев, Гашек еще ближе узнал жизнь плебса и нравы улицы, многое переняв от ее образа мыслей и представлений, в частности от насмешливо-неприязненного отношения к солидной, респектабельной публике, богачам, полиции… Через некоторое время Гашеку все же удалось поступить в коммерческое училище. Окончив его, он устроился на службу в банк. Однако из чиновничьего и мещанского мира его неудержимо потянуло на вольный простор. Вскоре он бросает работу, чтобы продолжить свои странствия, начатые еще в студенческие годы.

В склонности к путешествиям не последнюю роль сыграло стремление начинающего писателя исходить в литературном творчестве из собственного наблюдения жизни. Образцом в этом отношении послужил для него Горький. Друг Гашека Ладислав Гаек, вспоминая о его юности и литературных увлечениях, писал позднее: «Гашек очень любил русских авторов и сам имел гак много общего с Максимом Горьким. Мы хотели жить по-русски». И дальше: «Я уже сказал, что мы хотели жить по-русски. Мы хотели по-настоящему познать жизнь и писать о ней так, как мы сами ее познали».

В обществе таких же, как он, студентов, случайных попутчиков, нищих, бродяг, иногда пользуясь покровительством и помощью местных патриотических обществ и провинциальных меценатов-краеведов, временами нанимаясь на поденную работу, ночуя в стогах или у пастушеского костра, в ночлежках для бродяг, а то и в полицейских участках, Гашек в течение нескольких лет исходил всю Австро-Венгерскую империю, а отчасти и соседние страны. Он побывал в Словакии, Венгрии, Галиции, Южной Польше, на Балканах, в Венеции, в Баварии. Попытался даже однажды перейти границу России.

Эти путешествия дали материал для многих рассказов Гашека 1901–1904 годов, а отчасти и для более поздних. Почти все они написаны по живым впечатлениям и нередко несут на себе печать очерковости, но при этом Гашек стремится к сюжетной обработке материала. От более поздних, остросатирических произведений эти рассказы отличаются мягким, юмористическим звучанием. Однако тема социальных противоречий и столкновений часто отзывается и трагической нотой («Смерть горца», «Над озером Балатон» и др.). Нередко стремление писать о жизни без прикрас сопровождается развенчанием книжной романтики, иногда доходящим до натуралистического эпатажа читателя. Вместе с тем в произведениях чувствуется любование народной жизнью, чаще всего окрашенное добродушным юмором. Писателя манят цельные и непосредственные натуры, люди, страстные в любви и ненависти, в горе и веселье (рассказы «Гей, Марка!», «Разбойник из Магуры», «Ослик Гут», «Умер Мачек, умер»). Внимание автора привлекают изгои общества — бродяги, цыгане, их стихийный бунт против притеснений.

Бунтарские настроения, дух протеста против социального и национального гнета были свойственны и самому Гашеку. В 1904–1907 годах писатель оказывается тесно связанным с движением чешских анархистов. В анкете, заполненной в 1920 году в Советской России, отвечая на вопрос, где и в какой партии ранее состоял, Гашек напишет: «Жижков (район Праги. — С. Н.) с 1905 г., организация независимых] социалистов (анархо-коммунистов)».

Широкое распространение анархизма в Чехии в конце XIX — начале XX века объяснялось отчасти тем, что руководство чешской социал-демократии сводило тогда почти всю партийную деятельность к борьбе за реформы. Кроме того, оно во многом игнорировало национальный вопрос, который имел особую остроту для угнетенных народов Австро-Венгерской империи. Все это толкало к анархизму как раз наиболее революционно настроенные слои общества, наиболее радикальных противников существующего строя, монархии, социального и национального гнета. (Значительная часть чешских анархо-коммунистов влилась позднее в компартию, созданную в 1921 году.)

В зарождении интереса Гашека к анархизму могли сыграть известную роль и семейные традиции. Дед писателя, участник революционной борьбы 1848 года в Чехии, по преданию, лично встречался с Михаилом Бакуниным и даже помогал устраивать его побег из Австрии. Сам Гашек одно время даже подписывался в письмах к своей возлюбленной именем, позаимствованным у Бакунина — «Миня», «Митя» и т. д. Знаком был чешский писатель и с сочинениями Кропоткина.

В течение нескольких лет Гашек отождествлял анархизм с подлинной революционностью. Он работает в редакциях анархистских журналов «Омладина», «Нова Омладина», «Худяс» («Бедняк»), «Комуна» («Коммуна»), участвует в манифестациях анархистов, одно время ведет агитационную работу среди горняков на севере Чехии и среди чешско-моравских текстильщиков, распространяет листовки и воззвания. Агенты тайной полиции доносили о нем как об «особо опасном анархисте». В 1907 году после стычки с полицией во время первомайской демонстрации он целый месяц провел в заключении.

В своей политической деятельности Гашек нередко пользовался и оружием смеха. Противодействуя властям, он предпринимал иногда и довольно рискованные акции. Биограф писателя В. Менгер рассказывает, например, что в 1907 году в редакцию журнала «Комуна» был подослан шпик, который выдавал себя за известного тогда итальянского анархиста, якобы только что прибывшего в Прагу и желавшего сблизиться с чешскими революционерами. Гашек очень быстро раскусил провокацию. Вечером того же дня тайный агент полиции был обнаружен у подъезда пражского полицейского управления. Он был одет в женское платье и находился в состоянии сильного опьянения. На груди у него была приколота записка: «Компаньонам тайного политического департамента Гельнеру и Славичку дарим этого урода для зоологического сада при императорском замке в Вене». Под текстом стояла подпись знаменитого основателя немецкой фирмы по продаже диких животных Гагенбека. Инициатором и одним из исполнителей этой дерзкой операции, техника которой осталась неизвестной, был Гашек. Судя по всему, к подлинному происшествию восходит и рассказ о том, как Гашек вместе со своими друзьями обвинил в крамольных, антиправительственных речах сыщика, который попытался в кафе втереться в их общество.

Анархизм не мог дать Гашеку должного представления об эффективных путях борьбы. Проницательная критика реформизма сопровождалась у него недоверием ко всей деятельности социал-демократической партии. Но сближение с рабочей средой, с оппозиционно настроенными политическими кругами утвердили его в понимании несправедливости существующего строя, в том, что прогнившую социальную и политическую систему невозможно улучшить никакими реформами. Мысль о том, что «нужно наконец преподать урок эксплуататорам пролетариата», не раз повторяется в его статьях, фельетонах, рассказах.

С 1904 года начинается новый период и в литературной деятельности Гашека, который продлится вплоть до мировой войны. Обострялась социальная зоркость писателя, менялись характер и тональность творчества. На первый план выступает беспощадная, острая, резкая сатира, нередко проникнутая духом вызова и эпатажа. Внимание писателя привлекает теперь главным образом жизнь города, где с особой силой проявлялись классовые и политические противоречия. В поле его зрения — социальный и национальный гнет, вся система полицейско-бюрократического насилия, армия, церковь, буржуазная мораль, практика псевдонародных партий, мещанский быт и психология. Писатель демонстрирует прямую взаимозависимость богатства одних и бедности других, произведения насыщаются резко контрастными красками. В одном из таких рассказов Гашек изобразил, например, трагическую гибель рабочих-шахтеров и одновременно веселый банкет с музыкой и фейерверками, устроенный женой шахтовладельца «в пользу семей погибших». На таких же саркастических контрастах построены рассказы «История поросенка Ксавера», «Юбилей служанки Анны» и многие другие. Некоторые публицистические выступления Гашека, особенно 1904–1907 годов («О балах», «Время всеобщего подорожания», «Пражский муниципалитет», «Новый год», «Канун поста» и др.), в чем-то уже предвосхищают послевоенную публицистику Ю. Фучика, расцвет которой падает на 20–30-е годы, — настолько сильно раскрыт в них антагонизм классовых интересов народа и верхов. В отдельных рассказах («Клинопись», «Наш дом», «Удивительные приключения графа Кулдыбулдыдеса») звучат предсказания грядущей революции во имя установления социального равенства, социалистического строя.

Наверное, нет ни одной сферы государственно-бюрократической системы Австро-Венгерской империи, которая не подвергалась бы осмеянию в творчестве Гашека. Читатель встречает в его рассказах и образ слабоумного монарха, и целую вереницу образов тупоголовых и алчных министров, чиновников, судей, жандармов, сыщиков, цензоров. Бичует Гашек своекорыстие церкви, развенчивает кощунство буржуазной благотворительности, высмеивает мещанство.

Очень часто обличительные статьи, фельетоны, сатирические портреты, карикатуры, памфлеты, а иногда и рассказы Гашека рождались как отклики на конкретные факты и события, возникали в полемике, были направлены против конкретных лиц — политических деятелей, партийных лидеров, депутатов парламента, редакторов газет и т. д. Среди политиков, которых он заклеймил в своей сатире, немало крупных и влиятельных политических деятелей того времени. Некоторые из них встали позднее у кормила власти в буржуазной Чехословацкой республике (Крамарж, Клофач, Соукуп и др.).

Гашек был способен напечатать в сатирическом журнале язвительное письмо министру финансов Австро-Венгрии, изложив в нем проект введения налога со смерти и похорон, который при жизни взимался бы с каждого подданного. Он мог высмеять лидера крупнейшей буржуазной партии в Чехии Крамаржа (впоследствии он стал главой первого буржуазного правительства Чехословакии), обыграв его выступление в печати на тему «Бумажные деньги в Австрийской империи» и заявив, что деньги вообще составляют главный предмет его интересов.

Сатирические произведения Гашека впитали в себя атмосферу враждебно-насмешливого отношения народных масс, плебса, улицы ко всей социальной системе и морали господствующих классов. В одном из рассказов судебный исполнитель, явившийся отбирать у крестьянина корову и перепуганный гневом крестьян, предпочитает выдать себя за вора, чем признаться, что он официальное лицо. В рассказе «Дедушка Янчар» автор повествует о безногом нищем, который, вознамерившись совершить какой-нибудь проступок и попасть на зиму в тюрьму, чтобы не думать о куске хлеба и немного отогреться, с негодованием отвергает вариант с кражей как аморальный, но сразу принимает совет друзей: совершить публичное оскорбление имени царствующей особы.

Демократические герои Гашека часто оказываются по-своему активными. Передана их живая готовность «насолить» властям, посодействовать любой неприятности должностного лица. На пути всех этих «отцов народа», сановных особ, продажных депутатов, блюстителей порядка, сыщиков, офицеров, церковнослужителей то и дело оказывается веселый плебей, который путает им карты и делает их посмешищем в глазах публики. В произведениях Гашека звучит вызывающий и непочтительный смех народных низов, выходящих из повиновения хозяевам жизни.

Зоркая наблюдательность позволила Гашеку в 1907–1908 годах разглядеть неэффективность и анархистского движения, которому не хватало ни ясности в способах борьбы, ни силы и последовательности, ни успехов в противодействии «государственному деспотизму». К тому же среди анархистов оказалось немало позеров и честолюбцев. В одном из лидеров чешских анархистов Гашек даже заподозрил провокатора, что впоследствии и подтвердилось.

Разочарование в анархизме и отход от этого движения не означали, однако, что писатель смирился с существующей социально-политической действительностью. Его обличение направлено теперь одновременно как против существующего социального строя, так и против соглашательских или неспособных к широким практическим действиям политических партий и течений, против подмены борьбы фразерством и корыстными устремлениями.

Собственная жизнь Гашека складывалась нелегко. Его преследовала неустроенность и вечные поиски постоянной работы, которые осложнялись его нежеланием приспосабливаться к мещанскому образу жизни. Еще с 1906 года очень близким человеком стала для Гашека начинающая писательница Ярмила Майерова, с которой его связывало большое, глубокое чувство. Однако родители Майеровой противились браку дочери с малосостоятельным литератором и беспокойным анархистом. Только в 1910 году удалось наконец получить их согласие. И все же необеспеченность Гашека и конфликт с мещанским окружением жены привели спустя два года к разрыву. После этого он жил один, сотрудничая в разных редакциях и не имея постоянного угла. Иногда он ютился даже в редакциях, в которых служил, или поселялся у кого-либо из друзей. Сын угнетенного народа и представитель социальных низов, часто чувствовавший себя отверженным, Гашек знал моменты трудных психологических состояний, иногда отмеченных даже печатью трагизма.

Вместе с тем его неизменно поддерживало уже само сознание силы смеха, а также ощущение не только несостоятельности, но и обреченности того абсурдного мира, который он порицал и бичевал. И если в некоторых произведениях писателя можно иногда почувствовать подспудную горечь, то преобладающей в его творчестве была все же веселая тональность. Смех Гашека наполнен радостным торжеством развенчания.

Гашек был художником-сатириком не только в литературе, но и в жизни. Отличаясь поразительной способностью мгновенно оценить ту или иную ситуацию и ее комические возможности, он любил вмешаться в нее, проявить и заострить смешную сторону происходящего. Бесчисленные веселые истории, связанные с именем Гашека и делающие его образ почти легендарным, нередко представляют собой, собственно говоря, не что иное, как своего рода художественные произведения, созданные, так сказать, непосредственно на жизненном материале.

Нередко такое творчество «на людях» занимало Гашека не меньше, а иногда, может быть, и больше, чем собственно литературные сочинения. И даже его постоянное участие в компаниях, в кафе и погребках, где он обычно оказывался душой общества и выступал в роли и провоцирующего слушателя, и рассказчика, и комментатора-комика, и конферансье-организатора «юмориады», вызывалось не только стремлением почувствовать себя раскованным, но было для него тоже своего рода творчеством. Образ жизни Гашека в довоенные годы был связан со средой пражской богемы, где любили всевозможные веселые затеи и импровизации, застрельщиком которых очень часто оказывался и Гашек. Благодаря этому он приобрел даже репутацию непонятного и чудаковатого человека, от которого можно ожидать всяких выходок и у которого часто не поймешь, где он ведет себя серьезно, а где шутит и разыгрывает публику. В глазах мещан его поведение действительно выглядело порой странным и эксцентричным, тем более что он не упускал случая подразнить самолюбие обывателей, не скрывая своего презрения к условностям мещанской морали. Он даже как будто поощрял распространение всевозможных слухов и рассказов о себе, в которых представал в странном виде. Надо сказать, что репутация чудака и гуляки в некоторых отношениях и устраивала Гашека, находившегося на примете у тайной полиции. Эта маска — кстати, тоже своего рода художественный образ — давала ему возможность и в устных импровизациях, и в литературном творчестве осмеивать такие стороны жизни, на которые другие не отваживались посягать. Л. Гаек отметил однажды, что любой другой поплатился бы тюрьмой за сотую долю того, что безнаказанно позволял себе Гашек. Правда, помимо мифа, созданного о себе, добрую службу Гашеку сослужило и обилие псевдонимов, которыми он подписывался. Их было у него чуть ли не сто.

О том, насколько органичной стала постепенно для Гашека атмосфера постоянной юмористической игры, насколько ярок был его талант импровизатора и актера, для которого рамки литературы нередко оказывались тесными, свидетельствуют и его любительские выступления в кабаре. Вместе со своими друзьями — среди них были и артисты — он с удовольствием устраивал спектакли, для которых наскоро сочинялись пьесы. В других случаях он выступал с импровизированными шуточными речами и т. д.

Особенно увлекали Гашека веселые мистификации и розыгрыши. Многие поступки из его жизни до сих пор известны как бы в нескольких версиях, в нескольких толкованиях. Биографы Гашека до сих пор ломают голову, не зная, совершал он тот или иной поступок всерьез или же разыгрывал публику. Со временем Гашек перенес стиль «первоапрельского» юмора в свои литературные занятия. Особенно памятна история редактирования им журнала «Мир животных». Владельцем его был издатель-частник В. Фукс, содержавший также звероферму. Заняв в 1909 году должность главного редактора, Гашек начал вскоре обогащать земную фауну, придумывая новых представителей животного царства и приписывая известным животным неслыханные ранее повадки и свойства. Так появились сообщения о шестикрылой мухе (третья пара крыльев понадобилась ей, чтобы обмахиваться, как веером), об открытии праблохи, об обезьянах мандрилах, которые будто бы имеют склонность влюбляться в дочерей смотрителей зоопарков, и даже о «волкодлаках», т. е. волках-оборотнях (вурдалаках), которые якобы имеются в продаже на ферме Фукса. В одном из номеров журнала Гашек сообщал, что новый редактор журнала Гаек каждый день вместо утренней гимнастики проводит сеанс борьбы с взрослым бенгальским тигром. Помещено было и соответствующее изображение…

Все подобные сообщения включались в серьезный контекст журнала, и делалось это таким образом, что читатель рисковал попасть впросак, как не поверив, так и поверив экзотическим сведениям. Гашек ухитрялся преподносить в духе веселой выдумки и розыгрыша даже сообщения в рубрике происшествий, которую он вел какое-то время в одной из газет.

Но все это, конечно, бледнеет по сравнению с сатирическими акциями Гашека, имевшими политическую направленность. Самой грандиозной из них была инсценировка создания новой партии — «партии умеренного прогресса в рамках закона». Ироническая формула, вобравшая в себя как бы вывернутое наизнанку представление о сущности и миссии подлинно прогрессивной, революционной партии, родилась в окружении Гашека еще в 1904 году. Но основной спектакль был разыгран позднее, в 1911 году, во время дополнительных выборов в австрийский парламент в одном из пражских избирательных округов. И по масштабам замысла, и по числу участников, и по огласке это была уже целая пародия-эпопея.

Основные события развертывались в кафе, где регулярно собиралась публика, среди которой задавали тон Гашек и его друзья. Гашек играл роль лидера партии и кандидата в парламент, выступал с импровизированными речами, «обосновывая» преимущества умеренного прогресса и трепетного почитания законов, призывал усилить строгости по отношению к беднейшим слоям народа, возродить инквизицию и рабство и т. п. Одной из излюбленных была тема «национализации дворников». Гашек предлагал взять их на государственное обеспечение (пражские дворники, державшие ключи от подъездов жилых домов, часто использовались полицией в качестве осведомителей).

В своих пародийных выступлениях Гашек широко прибегал к всевозможным ораторским приемам, демагогическим выпадам, использовал соответствующую лексику и фразеологию, комментировал возгласы из публики и т. д. Был сочинен манифест партии, призывавшей придерживаться только умеренного прогресса и только в рамках закона, а также гимн, который исполнялся каждый раз перед началом основного шутейного действа. В день выборов были расклеены плакаты (Гашек получил несколько голосов, вписанных его друзьями в бюллетени). Вся эта буффонада была насквозь проникнута духом озорной пародии на безвредные для власть имущих соглашательские партии, насыщена иронией по отношению к существующему политическому строю.

Годом позже Гашек написал книгу «Политическая и социальная история партии умеренного прогресса в рамках закона». Однако издатель, взявшийся выпустить ее, в конце концов так и не осмелился это сделать. Затерявшаяся рукопись стала доступной лишь в 30-е годы. Юлиус Фучик, высоко оценивший это произведение, напечатал часть глав из него в газете «Руде право». Но затем рукопись вновь оказалась в частных руках и только чудом не погибла во время второй мировой войны. Лишь в 60-е годы, спустя полсотни лет после создания, это произведение Гашека, второе после «Швейка», и по объему и по художественному уровню, наконец увидело свет. В настоящем Собрании сочинений оно впервые воспроизводится в полном виде на русском языке.

Книга представляет собой фрагментарное юмористическое повествование о возникновении и деятельности «партии» (включены некоторые речи Гашека, «манифест» и т. д.), а также «хронику» похождений неунывающей гашековской компании, искавшей в озорной клоунаде и оппозиционном вызове освобождения от плена мещанской морали и гнетущей официальной атмосферы. Кроме того, книга содержит десятки портретов участников и современников «движения», в роли которых Гашек изобразил главным образом своих друзей и знакомых, подчинив и эти зарисовки общему пародийному замыслу.

Писатель иронизировал над бесхребетностью и мелкотравчатостью чешских политических партий, над их чисто внешней и поверхностной оппозиционностью. В его замысел входило изобразить людей, которые были совсем не теми, кем хотели казаться, не борцами за прогресс и свободу, а завсегдатаями пивных, фразерами, мелкими честолюбцами и плутами. Схватывая какие-то черточки характеров и поведения реальных лиц (все они выступают в книге под собственными именами), Гашек заострял и развивал их прямо-таки с эпиграмматическим блеском. Нередко это были далеко не безобидные характеристики. Однако игра есть игра. И Гашек отдавался ей в полной мере. Некоторые из будущих «героев» книги, прослышав о замысле нового сочинения, даже обращались к автору с просьбами не писать о тех или иных вещах, касавшихся их лично. Гашек с неподражаемым озорством рассказал затем в своей книге и об этих их просьбах, использовав и этот материал для веселых характеристик.

Во многих главах речь шла непосредственно о политике. С первых же страниц книги перед читателем появляется, например, могучая фигура «борца» за права угнетенного народа» Климеша, который рвется на Балканы на помощь восставшим братьям славянам и даже носит устрашающую форму «воеводы», но потом оказывается редким трусом. Глубокой иронией проникнута глава «Революционер Зиглозер», посвященная бывшему участнику радикального движения «Омладины», который предпочел затем вольнолюбивым увлечениям своей молодости торговлю коньяком и научился ловко использовать былую принадлежность к радикальным кругам в интересах торговой рекламы. Великолепна характеристика «этических анархистов» Магена и Маха — этих, по ироническому определению Гашека, «чешских якобинцев», — один из которых якобы признался однажды в своих стихах:

Иногда Гашек разыгрывает читателя, рисуя и себя в качестве достойного приверженца умеренного прогресса в рамках закона. Например, свой разрыв с анархизмом он «объясняет» наставительной беседой, которую с ним будто бы провели в полиции, пригрозив репрессиями, после чего он якобы и основал партию умеренного прогресса в рамках закона. И в самом деле, что может быть красноречивее образа основателя партии, создающего ее чуть ли не по совету тайной полиции?

С политической сатирой в книге соседствуют многочисленные юмористические шаржи на всевозможных графоманов и хвастунов, псевдопоэтов, критиков (то слащаво умильных, то свирепых как «заплечных дел мастера»), ремесленников от мира искусства, завсегдатаев богемных компаний, меценатствующих мещан и т. д. И сквозь все это просвечивает метко схваченный колорит времени. Юлиус Фучик назвал книгу Гашека «блестящей сатирической историей чешской жизни последних лет перед войной».

Нельзя не сказать об оригинальности художественной формы этого произведения, непринужденности остроумного повествования, экономности лепки сатирического портрета и особенно о виртуозном использовании своеобразного приема разыгрывания читателя.

Особое место в творчестве Гашека занимала антивоенная, антимилитаристская тема. Одним из первых в чешской литературе он выступил с развенчанием наполеонизма. В 1913 году в статье «Цена славы» он выразил резкое возмущение тем, что школьные учебники истории часто превращаются в прославление деятелей, проливших реки крови. В этом смысле для него были равны Рамзес Второй, Александр Македонский, Ганнибал, Цезарь, Аттила, Тамерлан и Наполеон. Все они, по мысли Гашека, заслуживают не славы, а глубокого порицания и позора. О Наполеоне он писал: «В сердце каждого культурного человека воспоминание о миллионах семей, которые он уничтожил, о потоках крови и пожарах, о слезах и плаче сотен тысяч людей неизбежно должно вызвать чувство великого сожаления, что вообще родился этот коротышка корсиканец. Я всегда с отвращением отворачивался от его портрета, от его наглой фигуры позера со скрещенными на груди руками… После того как человечество достигнет такого уровня развития, когда наконец умолкнет звон мечей, оно с горькой усмешкой будет удивляться убогим умам, которые культивировали такие глупые представления о том, кого надо считать великим и славным».

С протестом против милитаризма было связано и появление в творчестве Гашека образа Швейка. В 1911 году в журнале «Карикатуры» были напечатаны пять рассказов, в которых впервые появился герой, носящий это имя. Годом позднее писатель издал их отдельной книжкой под названием «Бравый солдат Швейк». Образ был задуман как сатирическая пародия на идеал верноподданного солдата. В основу рассказов положена мысль о том, что настоящим верноподданным солдатом в австрийской армии может быть только слабоумный. За естественную норму иронически принимается нежелание чехов служить в австро-венгерской армии, а читателю демонстрируется психическая аномалия — идиотское рвение героя служить государю императору «до последнего вздоха». Ни заключение медицинской комиссии, признавшей Швейка непригодным к военной службе, ни пятидневные обкладывания его льдом в больнице, ни взрыв на пороховом складе, где он служил, ни прикомандирование в воздушный флот, где он то и дело попадает в авиакатастрофы, не могут выбить у него из головы безумного желания служить государю императору. Герой одержим «экзальтацией мученичества», как определил ее автор. Чешский исследователь творчества Гашека Р. Пытлик пишет об образе Швейка: «Иронический смысл его поведения вытекает из того, что речь идет о гротескной фигуре, об обыкновенном идиоте, о слабоумном, освобожденном медицинской комиссией от военной службы. Чем серьезнее он воспринимает свои обязанности, тем последовательнее высмеивает и дискредитирует армию».

Образ Швейка в рассказах Гашека многими чертами предвосхитил одноименного героя будущего романа, получившего всемирную известность. Однако эти образы и разнятся между собой. В рассказах еще слабо выражена двусмысленность поведения героя. Именно эта черта будет развита Гашеком впоследствии — сначала в повести «Бравый солдат Швейк в плену» (1917), а затем в романе, где за рвением героя угадывается уже не экзальтация мученичества, а шутовская мистификация и плутовство. Герой теперь не слабоумный, а скорее играет слабоумного, хотя играет так самозабвенно, что не распознаешь, где глупость, а где игра. Сатирический пародийный образ как бы облечен теперь в маскарадный костюм комической мистификации.

Мировую войну Гашек встретил с теми же чувствами, что и миллионы его соотечественников, никак не горевших желанием проливать кровь за интересы Австро-Венгерской империи, поработившей их родину. Еще Ф. И. Тютчев назвал лоскутную империю Габсбургов Ахиллесом, у которого «везде пята». Почти все народы, населявшие ее, оказались в ее составе отнюдь не по своей воле и никогда не питали почтения ни к августейшему дому Габсбургов, ни к так называемой «общей родине». Страну раздирали центробежные тенденции. Декорум напыщенной официальной пропаганды, внушительность полицейско-бюрократического аппарата являли собой резкий контраст настроениям подданных и вызывали у них скорее иронию и насмешку. Казалось, и сам возраст престарелого монарха, занимавшего трон почти семьдесят лет (с 1848 г.), олицетворял дряхлость империи.

Гротескная ситуация сложилась во время мировой войны, когда разношерстную солдатскую массу послали воевать за интересы этой пресловутой монархии. Солдат-славян (а славянское население составляло в стране большинство) принуждали воевать против родственных народов — русских, украинцев, сербов, с которыми их связывали не только симпатии, но отчасти и надежды на освобождение от национального гнета. Не удивительно, что войска отнюдь не пылали энтузиазмом. Атмосфера, царившая на фронте и в тылу, хорошо передана в романе Гашека о Швейке.

Еще при отправке в армию многие чехи не мечтали ни о чем другом, как поскорее сдаться в плен или даже сражаться на противоположной стороне. Да и Гашек, уезжая на восточный фронт, подарил одному из знакомых книгу своих рассказов с выразительной надписью: «Через несколько минут я уезжаю куда-то далеко. Может, вернусь казацким атаманом. Если же буду повешен, пошлю тебе на счастье кусок веревки».

Попав на фронт, при первой же возможности он сдается в плен. Это произошло 24 сентября 1915 года. Пять лет Гашек пробыл в России. Вначале он был отправлен в лагерь для военнопленных под Киевом, затем в село Тоцкое под Бузулуком. Весной 1916 года в лагерь пришла весть о наборе в чехословацкие добровольческие части, которые должны были воевать против Австро-Венгрии. Еще в 1914 году на Украине возникли отдельные небольшие чехословацкие воинские подразделения, созданные по инициативе чехов и словаков, живших в России. Позже в эти части вступали и военнопленные. Были сформированы сначала два полка, затем Чехословацкий корпус. Воодушевленный идеей борьбы против Австро-Венгерской империи, Гашек записывается добровольцем и активно включается в патриотическую агитацию среди чехословацких военнопленных. С этой целью он посещает даже больничные бараки. Вскоре и сам он заразился и заболел тифом. После выздоровления его направляют в Киев. Здесь некоторое время он служит писарем в штабе, периодически выезжая на фронт и участвуя в боях. На Украине возобновляется и его литературная деятельность. Печатался он главным образом в газете «Чехослован», издававшейся в Киеве на чешском языке. Статьи, памфлеты, рассказы Гашека этого времени направлены против Австро-Венгерской империи, проникнуты призывами к действию. Рассказ «Портрет императора Франца-Иосифа» стал известен даже по другую сторону фронта и привлек внимание военных австрийских властей, которые завели на Гашека специальное судебное дело.

Очень много Гашек размышляет о судьбе своей отчизны, о путях чехословацкого политического движения и активно участвует в обсуждении этих вопросов в печати, на митингах, в различных войсковых комитетах.

Гашек восторженно встретил февральскую революцию, увидев в падении русского самодержавия предвестие близкого краха и ненавистной габсбургской монархии. Он включается в движение за установление республиканского строя в будущей Чехословакии, которое началось в добровольческих войсках, выступает против «идейного мещанства», карьеристских устремлений и борьбы за власть в руководстве чехословацких частей. Летом 1917 года в Киеве выходит повесть Гашека «Бравый солдат Швейк в плену», в которой высмеивалась австро-венгерская военщина. В повести намечен сюжет, развитый позже в романе о Швейке.

Октябрьскую революцию Гашек принял не сразу, сбитый вначале пропагандой руководства Чехословацкого корпуса, которое старалось сыграть на национальных чувствах чехов и словаков и противопоставить их стремление к борьбе против австрийского гнета мирной политике советской власти. Однако вскоре писатель более обстоятельно познакомился с социально-политической программой большевиков и понял истинный смысл революционных событий.

Еще летом 1917 года Чехословацкий корпус стал подчиняться чехословацкому Национальному совету, созданному в Париже. Этот совет принял позднее решение об отправке чехословацких войск из России во Францию. Так как Советская Россия после Брест-литовского мира находилась в состоянии нейтралитета, а в Европе продолжалась война, решено было, что корпус будет эвакуирован через Сибирь. Однако западные державы надеялись использовать действия корпуса как предлог для интервенции в Советскую Россию. В руководстве чехословацкого войска также вызревали авантюрные планы выступления против советской власти.

В марте 1918 года, полностью разойдясь с политикой командования корпуса, Гашек покидает чехословацкие части и пробирается в Москву. Здесь он слушает Ленина, встречается с создателями Чехословацкой коммунистической секции РКП (б), его революционные убеждения быстро крепнут. В коммунистическом движении он увидел реальную силу способную смести старый мир. В революционной борьбе русского пролетариата он нашел то, что некогда не мог найти в политическом движении чешских анархистов. Вступив в коммунистическую партию, Гашек все свои силы отдает революции. Уже в первом номере газеты «Прукопник» («Зачинатель»), которую начали издавать в Москве чехословацкие коммунисты, появляется его статья «Чешскому войску. Зачем ехать во Францию?», в которой он обвиняет руководство Чехословацкого корпуса в контрреволюционных замыслах и обращается к чехословацким солдатам с призывом «помочь русскому народу укрепить республику Советов, от которой исходят лучи освобождения для всего мира и для нашего народа».

В апреле 1918 года Гашек был направлен в Самару, где занимался агитационной работой среди чехословацких войск и формированием добровольческих чехословацких отрядов Красной Армии. Здесь его застала весть об антисоветском мятеже Чехословацкого корпуса. Началось наступление белогвардейцев и белочехов на Самару. Полевой суд чехословацкого войска выдал ордер на арест Гашека по обвинению «в многократной измене государственным интересам чехословацкой нации». «Строжайше приказывалось» арестовать его, «где и когда бы он ни появился» и «под усиленной охраной доставить в полевой суд». Окажись Гашек тогда в руках белочехов, его неминуемо ждал расстрел. После взятия Самары Гашек около трех месяцев вынужден был скрываться в окрестных деревнях. Лишь в сентябре в освобожденном Симбирске он смог вновь присоединиться к частям Красной Армии. Вместе с героической Пятой армией, громившей Колчака и белочехов, он прошел тысячеверстный боевой путь от Бугульмы до Иркутска.

Писатель вел в армии разностороннюю и напряженную партийно-политическую работу. Он был помощником коменданта города Бугульмы, заведовал походной типографией, редактировал армейские газеты, был организатором митингов, собраний, бесед и концертов, выступал с лекциями и докладами, писал статьи и воззвания, развернул большую организационно-политическую деятельность. В статье «Международное значение побед Красной Армии» он писал: «…Рати всемирной буржуазии отступают с потерями на русском фронте. Вести о победах Красной Армии в России приносят подъем всему, что завтра разыграется на Западе… С Востока на Запад Европы идет волна революции. Она уже разбудила сотни миллионов людей, она сорвала короны с Карла Габсбурга и Вильгельма Гогенцоллерна».

Не оставлял Гашек и своего излюбленного оружия — сатиры. В сатирических рассказах и фельетонах, которые он пишет теперь на русском языке, обличались белогвардейцы, эсеры, интервенты, контрреволюционная буржуазия и духовенство. Отличительные черты его фельетонов этих лет — гротескная карикатурность и плакатность образов, публицистическая обнаженность идеи.

Со временем Гашек стал возглавлять практически всю работу с военнопленными иностранцами, сотни тысяч которых скопились в районе военных действий Пятой армии. Часть из них вливалась в красноармейские отряды. Большим успехом в этой среде пользовалась газета «Штурм-Рогам» («Атака») на немецком и венгерском языках, главным редактором которой был Гашек, издававший одновременно газеты и на других языках — чешском, сербском и даже бурятском. Гашек окончил свою военную службу в должности начальника интернационального отделения политотдела Пятой армии и членом Иркутского городского Совета рабочих и красноармейских депутатов от Пятой армии. В советских архивах до сих пор находятся все новые и новые материалы, раскрывающие весь огромный объем политической и организационной работы Гашека в революционной России.

В конце 1920 года решением центральных органов чехословацких коммунистов в России, в соответствии с запросами из Чехословакии, Гашек был направлен на родину для участия там в партийной работе. Он возвращался через Эстонию, затем пароходом до Гданьска, потом поездом. Вместе с ним ехала его жена Александра Львова, в недавнем прошлом работница армейской типографии.

Возвращение оказалось весьма драматичным. Из революционной России Гашек попал в обстановку торжества контрреволюции. Он прибыл в Прагу в конце декабря, буквально через несколько дней после расстрела рабочих демонстраций и разгрома революционного движения. Тринадцать человек было убито, около трех тысяч брошено в тюрьмы. За решеткой находились и те, к кому Гашек непосредственно должен был обратиться. За ним самим устанавливается слежка. Чехословацкая буржуазия как раз в это время создавала контрреволюционную легенду о «патриотических подвигах» в России белочешских легионов — тех самых, против которых сражался Гашек. Ему угрожают процессом за измену родине, а также судом за двоеженство (прежний его брак официально не был расторгнут). Ко всему прочему, многие представители прогрессивных кругов, не осведомленные о революционной деятельности Гашека в России и помнившие его по анархистскому прошлому и шумным историям, проявляли к нему недоверие. Обстановка была малоподходящей и для того, чтобы развеивать это недоверие.

Сложилась очень трудная и в чем-то парадоксальная ситуация. Гашек был, пожалуй, даже растерян, что вообще ему было несвойственно. Сохранились свидетельства очевидцев, рисующих его в состоянии, близком к отчаянию. Один из знакомых писателя вспоминал, как встретил его в театре во время репетиции и подарил ему новую книжку стихов. «С отсутствующим видом он полистал тоненькую книжку. В его облике ощущалась какая-то напряженность, лицо было неподвижно. Положил книжку рядом с бутылкой содовой и сказал негромко, даже не взглянув в мою сторону: «Ага, стишки… Хотят тут превратить меня в балаганного шута… — Он медленно провел рукой по лицу, словно стирая заблудшую капельку пота — Сволочи…» Когда я минут через двадцать вновь проходил мимо ложи, Гашек сидел там, опираясь обоими локтями на барьер и закрыв лицо ладонями. Спал? Плакал? Не знаю. Но явно не хотел ничего ни видеть, ни слышать». В других случаях он взрывался негодованием, столкнувшись с инертной мещанской стихией, столь далекой от атмосферы революционного горения, в которой жил в России. Многое в образе мыслей и действий пражан казалось ему слишком робким, половинчатым, нерешительным. Довоенный знакомый писателя попросил его сочинить пьесу для «Революционной сцены». «Это вы-то революционные? — воскликнул Гашек. — Вы самые обыкновенные скоты и не суйтесь в революцию!.. У вас тут Революционная сцена, Революционный проспект, площадь Революции, но ни у кого нет ни грана революционности».

Однако замешательство длилось недолго. Сделав усилие над собой, Гашек постарался прикрыться маской прежнего загадочного комика, о котором трудно сказать что-либо определенное. Продержавшись таким образом в самый критический момент, пока в Праге опять привыкли к его присутствию, он вновь обретает активность. Всего через несколько недель после возвращения в Прагу он приступает к осуществлению нового грандиозного замысла. Уже в конце февраля 1921 года он начинает писать «Швейка». В психологически необыкновенно трудных условиях начинается создание одного из самых веселых произведений нашего века, да и мировой литературы вообще. И такая тональность романа, конечно, не случайна. Работа над ним была не погружением в себя, как это иногда изображалось в литературе о писателе, и не обороной, а глубоко задуманным наступлением. «Посмеюсь над всеми глупцами, — говорил Гашек жене и друзьям, — а заодно покажу, что такое наш (т. е. чешский. — С. Н.) настоящий характер и на что он способен». Чтобы до конца понять это высказывание, надо знать полный замысел романа, который, как известно, остался незаконченным. Слова «покажу, что такое наш настоящий характер», несомненно, связаны с тем, что писатель собирался изобразить в романе и борьбу чехов за свободу. Он намеревался провести и Швейка, и вольноопределяющегося Марека (образ во многом автобиографический), и других героев романа через русский плен в чехословацкие добровольческие части, а затем сделать их участниками боев Красной Армии. Этот замысел нашел прямое отражение и в афишах, которые извещали о предстоящем выходе первых выпусков «Похождений бравого солдата Швейка». (Роман Гашека издавался небольшими тетрадями-выпусками, которые печатались по мере продвижения работы.) Название романа воспроизводилось в этих афишах в следующем виде: «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой и гражданской войны у нас и в России». Сохранились также свидетельства чешского писателя Ивана Ольбрахта, встречавшегося с Гашеком, о том, что Швейк, по мысли автора, должен был с Красной Армией дойти до границ Китая. Иными словами, Швейк оказался бы в Пятой армии, в которой служил и Гашек и которая сражалась против Колчака и Чехословацкого корпуса, поднявшего антисоветский мятеж.

Замысел произведения, судя по всему, вызревал у Гашека постепенно. Еще в России он говорил о своем намерении создать «военный роман» об австро-венгерском солдате, прошедшем путь от военной службы в роли «живой мишени» до красноармейца. Прямое отношение к творческой истории романа имеет, конечно, и повесть «Бравый солдат Швейк в плену», созданная в России. Известно также, что летом 1917 года Гашек хотел написать пьесу о том, как Швейк собирается вступить в чехословацкие добровольческие части (предполагалось, что пьеса будет сыграна в любительском исполнении в одном из чехословацких полков). Все это звенья и фрагменты, по сути дела, одного, постепенно развивавшегося творческого замысла, за осуществление которого Гашек принялся теперь с такой энергией. Чтобы полнее сосредоточиться на романе, он даже переселился вместе с женой из Праги в небольшой городок Липнице. Впрочем, он не оставляет и работы над рассказами и фельетонами. Сатирические выступления Гашека на злободневные политические темы составляют неотъемлемую часть чешской революционной сатиры этих лет (некоторые из его фельетонов и сатирических полемик публиковались непосредственно в газете компартии «Руде право»). Гашек разоблачает в них социальную политику чехословацкого буржуазного правительства, правых лидеров социал-демократии, клевету на Советскую Россию («Заметки», «Что бы я посоветовал коммунистам, если бы был редактором правительственного органа», «Идиллия винного погребка», «Генуэзская конференция», «Народни листы» и др.). Но главным его занятием стала работа над «Швейком».

«Похождения бравого солдата Швейка» долго вынашивались автором. Этим отчасти и объясняется, что роман был написан в поразительно сжатые сроки. Комическая эпопея, насчитывающая около сорока авторских листов, или, иными словами, более семисот книжных страниц, была создана всего за год и девять месяцев. При этом Гашек писал сразу набело, почти без правки. Сохранились воспоминания о том, как рождались первые страницы романа. Гашек сочинял их в присутствии своего друга Франты Сауэра. Работа продвигалась так быстро, что порой у автора «уставала рука», и тогда за перо брался Сауэр, а Гашек диктовал.

Как и в «Истории партии умеренного прогресса», основой повествования Гашеку служили иногда конкретные впечатления от реальных событий и происшествий — в данном случае связанные с его пребыванием в австрийской армии. Часть романа напоминает своего рода пародийную историю воинской части, с которой Гашек держал путь на фронт. Порой сохранены и подлинные имена. Некоторые эпизоды, вероятно, были когда-то схвачены писателем «с натуры» и сохранились в его цепкой памяти. Но весь этот материал, конечно, подвергся большой творческой переработке. Роман вырос в целую комическую эпопею, поражающую как широтой и емкостью изображения социально-политических процессов, так и особой народной атмосферой юмора и сатиры.

Гашек, кажется, сумел сделать то, что обычно удается лишь коллективу. «Похождения бравого солдата Швейка» во многом напоминают народную эпику. Если присмотреться, то перед нами как бы даже не одно, а множество произведений, связанных воедино. Помимо главного потока повествования в романе более полутора сот вставных рассказов (подавляющую часть их рассказывает Швейк). Каждый из них, по сути дела, не что иное, как предельно сжатая комическая новелла со своим сюжетом и неожиданной развязкой. Практически любой из рассказов мог бы быть развернут в самостоятельное, более пространное повествование. Эти вставные новеллы — своего рода произведения в произведении, которые нанизаны, иногда целыми гроздьями, на основной сюжет романа, вставлены в монологи и диалоги героев. Невольно приходят на память «Сказки тысячи и одной ночи», сказания о Ходже Насреддине, цикл повествований о Тиле Уленшпигеле, «Декамерон» Боккаччо и т. д. Однако почти каждое из таких произведений представляет собой целый свод сказаний, которые накапливались в течение длительного времени, иногда даже на протяжении веков. Отбирались и оттачивались истории и сюжеты. Не одно поколение принимало участие в этой творческой деятельности. Даже в тех случаях, когда речь идет о произведениях подобного рода, созданных писателями (Боккаччо, Шарль де Костер), авторы обычно использовали большой фонд источников, имеющих свою историю и традицию. Гашек, как это ни удивительно, всю работу от начала и до конца выполнил один. Тщетно было бы искать конкретные фольклорные или литературные источники его сюжетов или образа Швейка. Их практически не существует, хотя роман и наполнен атмосферой народного смеха. Какая же нужна была напряженная работа мысли и воображения, какая степень интенсивности творческого процесса, какая способность вжиться в стихию народного юмора, чтобы создать эту комическую эпопею, которая выдерживает сравнение не только с выдающимися сатирическими произведениями мировой литературы, но и с лучшими анонимными творениями мирового фольклора!

Ярчайшая сатира на милитаризм, на полицейско-бюрократический строй, на паразитическую социальную систему была подготовлена всем предшествующим жизненным и творческим опытом писателя. Неистощимый запас жизненных наблюдений, вынесенных, в частности, из австро-венгерской армии, был осмыслен теперь в свете новых, революционных убеждений, в свете понимания классовой природы империалистической войны, антагонизма низов и верхов. Отсюда могучая сила отрицания, заключенная в эпопее Гашека. Отсюда и бурлескность повествования. Главное в художественной структуре романа — конфронтация норм поведения, внушаемых верхами, и представлений низов, выворачивающих официально предписанную мораль наизнанку.

Роман о Швейке насыщен плебейским, площадным, солдатским юмором. В нем господствует смех городской улицы и казармы, грубоватый, соленый, плотский юмор низов, видящих мир без косметики, на свой аршин мерящих высокие материи, дела и слова властей и «чистой публики». Это народное отношение к жизни, обнаженное в небывалую по мощности катаклизмов эпоху, во время гигантских мировых событий, в пору гибели одной из самых крупных европейских империй и надвигающегося краха старого мира вообще. Все это придает произведению мощь комической эпопеи. В романе звучит сотрясающий смех низов, который сопровождает крушение этого мира.

Социальные верхи предстают в произведении во всем блеске напыщенности и фальши. В облике армии принуждения, штатской и одетой в мундиры, ощущается не только тупая свирепая сила, но и деградация, слабость, симптомы неизлечимой болезни. Перед читателем проходят образы выживших из ума генералов, солдафонов-офицеров, свирепых судей и следователей, безбожных и спившихся пасторов и т. д. Многие образы романа вырастают в законченные социально-психологические типы — поручик Дуб, кадет Биглер, генерал «дохлятина» и другие. С этими охранителями режима автор и сводит солдатские массы.

Особую силу роману Гашека придает гениально найденный образ главного героя, над загадкой которого вот уже несколько десятилетий бьются литературоведы и критики, пытаясь схватить его суть в емких словесных формулах. Но он неизменно ускользает от однозначных определений. И ускользает не только потому, что любой художественный образ богаче определений. В случае со Швейком есть еще свои, самостоятельные причины. Швейк совершенно особый тип, а роман Гашека — особое произведение. В нем не совсем обычная роль отведена и читателю. При чтении этого романа восприятие не ограничивается привычным сопереживанием и соразмышлением. Читатель втянут еще в один увлекательный процесс. Он то и дело гадает и не может до конца угадать, где кончается наивность героя и начинается притворство, где усердие (и есть ли оно?) и где глумление под видом усердия.

В самом деле, слабоумен Швейк, как определила однажды медицинская комиссия, или прикидывается таким? Ведь говорит же один из героев романа, что «если тебя хоть раз признали слабоумным, то от этого тебе будет польза уже на всю жизнь». «Поучение» на эту тему вообще не раз повторяется в романе.

Вот Швейк в день объявления войны и мобилизации появляется на улицах Праги, выкрикивая воинственные лозунги и здравицы в честь императора, но появляется он в инвалидной коляске и потрясая костылями. Что это, необыкновенная наивность и доверчивость слабоумного или желание поиздеваться и провокация, которую с удовольствием поддерживает хохотом и дерзкими комментариями набежавшая публика?

Швейк услужливо добывает пса для офицера, у которого служит в денщиках, но потом оказывается, что пес украден и принадлежит полковнику, непосредственному начальнику офицера. Из романа ясно, что Швейк даже представлял себе возможные последствия. Но после катастрофы, постигшей Лукаша, он признается, что очень уж хотел ему услужить. Глупость это или намеренная медвежья услуга?

Швейк надевает на себя русскую военную форму, оставленную на берегу реки беглым русским пленным, который решил помыться. И опять возникает вопрос, то ли герой действительно по простодушию хотел примерить чужое обмундирование, то ли помог русскому переодеться в чужой мундир и скрыться. Сам Швейк в русском обмундировании попадает в австрийский плен. И опять-таки, смешное это стечение обстоятельств или попытка увильнуть от фронта? Придурковат Швейк и влипает в одну историю за другой от избытка непоседливости или намеренно валяет дурака, с радостью внося свою лепту в усугубление сумятицы?

В образе Швейка воплощен особый тип поведения, который в том и состоит, чтобы сбивать с толку относительно своего поведения. При этом автор романа часто ставит и читателя в такое положение, когда ему не дается окончательного ответа. Создавая образ Швейка, Гашек во многом шел от поэтики розыгрыша, разыгрывания, плутовской мистификации С этим связаны и особенности повествования в романе. Автор часто прибегает, например, к художественному приему, основанному на том, что и в жизни подчас бывает трудно отличить умышленно подстроенную ситуацию от возникшей случайно, в результате неожиданного стечения обстоятельств. Казалось бы, самоочевидное объяснение происходящего заменяется или сопровождается другой версией, хотя и возможной при редком и необычном стечении обстоятельств, но оставляющей сильное подозрение. Автор как бы испытывает догадливость читателя, в то же время зачастую не подтверждая полностью его догадок и лукаво оставляя его в некотором неведении. В систему мотивировок поведения Швейка то и дело вводится элемент озорной двусмысленности. Объяснение дается таким образом, что оно не внушает полного доверия, а наоборот, вызывает подозрение и т. д. Швейк немножко водит за нос и читателя.

Может быть, в этой особенности образа Швейка и заключается одна из главных находок Гашека, отличающая этот образ, например, от образа Санчо Пансы в романе Сервантеса, слуги Сэма Уэллера в «Пиквикском клубе» Диккенса, Тартарена из Тараскона в трилогии Доде. С этими произведениями роман Гашека сближает в одних случаях образ веселого и плутоватого слуги, в других — показ ловких мистификаций и смешного обмана. Однако в названных романах читатель всегда оказывается в положении посвященного наблюдателя, в то время как у Гашека мистификация обращена отчасти и на читателя. Конечно, при всем сказанном Гашек постоянно дает почувствовать, что в поступках и разговорах героя, в его поведении на грани усердия и провокации вольная или невольная провокация то и дело перевешивает, а иногда его поступки откровенно показаны как плутовство и ловкое издевательство.

Поведение Швейка — способ самозащиты плебса в мире, где им повелевают враждебные силы, где ему ничего не остается, кроме сопротивления под видом послушания. По крайней мере, до поры до времени (в романе чувствуется постепенное нарастание крамольных настроений солдат). Это, конечно, не борьба. Но становясь массовым, такое поведение превращается в немалую силу, способную расшатать всю систему. Юлиус Фучик имел полное основание сказать, что «Швейк обладает искусством проиграть войну для тех, кто пошлет его в бой. И проиграть не уклонением, а последовательным исполнением приказов». Поведение, когда усердие доводится до абсурда и все время оборачивается медвежьими услугами, способно хоть кого вывести из себя и повергнуть в бессильную ярость. Поручика Лукаша порой даже охватывает отчаянное желание «отправиться на фронт, подставить лоб под вражескую пулю и уйти из этого мира, по которому шляется такая сволочь, как Швейк». Может быть, одно из самых замечательных мест в романе, демонстрирующее своеобразное всесилие Швейка, — это сновидение Лукаша после истории с похищенной собакой, когда поручику снится, что Швейк украл коня у наследника престола.

Образ главного героя романа вырастает из всей атмосферы народного отношения к верхам и, в свою очередь, получает продолжение в других образах. Это и крестьяне, которые принимают Швейка за дезертира, и, никак не желая поверить в обратное, показывают, где спрятаться и как обойти полицейские посты, заботливо суют хлеб и угощения, советуют, если попадет на фронт, сразу сдаться в плен и т. п. Это и сами дезертиры, которыми кишат стога и сеновалы в деревнях, близ которых блуждает Швейк. Это и денщик, который приносит своему офицеру воду из тифозного колодца (для чего пришлось оторвать доски, которыми был наглухо заколочен сруб). И т. д. И т. д. В Швейке вся эта атмосфера сконцентрирована в едином и цельном образе.

Роман Гашека представляет собой как бы вывернутую наизнанку героическую эпопею. Народные массы, от которых власти ожидают героического поведения в войне, предстают в романе в прямой оппозиции к устремлениям верхов и подрывают все их усилия. Да и сами верхи, еще жестокие и напыщенные, уже поражены неизлечимым недугом, охвачены процессом разложения. И хотя военные события в законченной части романа внешне еще развиваются в направлении, предусмотренном их инициаторами, уже видно, что они обернутся полным крахом всей системы.

Роман Гашека остался незавершенным.

В конце 1922 года писатель заболел и 3 января 1923 года скончался. Ему не было и сорока лет. Оборвался процесс познания и творчества длительностью в целую жизнь. Мировая литература потеряла писателя, обладавшего удивительным, уникальным талантом.

Особой любовью Гашек пользуется в нашей стране. Он — один из наиболее известных и популярных у нас писателей Чехословакии. Его произведения издавались на восемнадцати языках народов Советского Союза и вышли тиражом около десяти миллионов экземпляров. При Обществе советско-чехословацкой дружбы в Москве работает Общество друзей Ярослава Гашека. В городе Бугульме, где Гашек был помощником военного коменданта, открыт музей Гашека. В Москве, недалеко от улицы Горького, которого Гашек так любил, есть улица, носящая имя чешского писателя. Советские люди чтут Гашека как великого художника и участника борьбы за победу советской власти.