Если бы не Фолкленды, у Тэтчер не было бы шанса рассчитывать на второй срок, а за первый она сумела только остановить кровотечение в экономике, и ее за это проклинали. Но она стала премьером во второй раз, а это означало, что теперь она ровня известнейшим мировым лидерам. Имеет право быть услышанной. К тому же ее меры по экономии государственных расходов стали давать первые плоды — экономика еще не расцвела, но уже оживала. Теперь Тэтчер могла приниматься за ключевые задачи — за те самые структурные реформы, о которых в России рассуждают уже почти 30 лет.

Для начала — обуздать профсоюзы. Пока люди очарованы коммунистическими заклинаниями, рыночные реформы невозможны. Лидеры профсоюзов внушили британцам, что долг правительства — заботиться о зарплатах на частных предприятиях. И обвиняли именно правительство — безответственно и воинственно. Угрозами оставить страну без топлива профсоюз угольщиков свалил к тому времени уже три правительства.

Чтобы отважиться поднять на руку на самый мощный профсоюз, Тэтчер нужно было нарастить мускулы. Она хорошо знала угольную отрасль, которая была неконкурентоспособной по сравнению с континентальной Европой, держась только на бюджетных субсидиях — больше миллиарда фунтов в год! Шахтеры требовали все больше, а руководство их профсоюза проводило отпуска на Кубе и в СССР, и для Тэтчер это было олицетворением всей гнили, какая накопилась в британской экономике. Снова вопрос для нее представал отнюдь не только экономическим. Все та же борьба за умы людей, за собственные представления о морали.

Составили план реорганизации угольной отрасли: закрыть 40 шахт, отправить на пенсию 20 тысяч шахтеров. Правительство скрытно накопило тем временем пятимесячный запас угля, чтобы не допустить кошмаров зимы 1978 года. Как только реформа была объявлена, шахтерский профсоюз поднялся на забастовку. К ней присоединились 140 тысяч человек, между пикетами забастовщиков и полицией начались стычки, пролилась кровь. К середине лета забастовка обошлась стране уже в 2 млрд фунтов. На Тэтчер давили все, требуя разрешения конфликта.

Но у нее был другой план: ни в коем случае не ввязываться в этот конфликт. «Обедни с певчими» — так она прозвала бесконечные переговоры с профсоюзами, на которых правительство теряло одну позицию за другой. Теперь лидерам профсоюзов вход на Даунинг-стрит был закрыт. Пусть сами договариваются с собственниками частных компаний. А государственные предприятия правительство вправе реорганизовывать по своему усмотрению. План реструктуризации утвержден, закон он не нарушает. Все, точка. Певчие — за дверь!

Забастовка продолжалась год, а Тэтчер ждала, когда в машине закончится пар. И действительно, постепенно бастующие шахтеры, замучившись сводить концы с концами на пособие по безработице, начали возвращаться на рабочие места. Призывы и лозунги профсоюзов за год поблекли, люди увидели, что они отнюдь не гарантируют победу. Цена за ту забастовку была заплачена огромная — в 2 млрд фунтов обошелся простой шахт, где целый год не производилось ровным счетом ничего. Тэтчер размахивала этой цифрой как флагом, убеждая соотечественников, что они оплачивают своими налогами воинственность угольщиков. Именно поэтому, доказывала она, подскочил дефицит бюджета и обвалился курс фунта.

Она выиграла эту битву. Угольщики смирились, а вслед за тем провалились попытки профсоюзов организовать забастовки почтовых работников и железнодорожников. Исход угольной забастовки изменил отношение к профсоюзам в целом. Деморализованная администрация фирм и предприятий уже не дрожала в залах заседаний в страхе перед правительством. Уже почти без борьбы кабинет Тэтчер принялся сокращать сталелитейную отрасль, продолжая сворачивать производство дорогого угля. Новые рабочие места в Англии, как и во всем мире, возникали в высокотехнологичных отраслях, а «белых воротничков» не интересуют призывы к рабочей солидарности и классовой борьбе, реликты ушедшей эры. Популярность Тэтчер, как и после войны на Фолклендах, снова подскочила.

Ее следующая задача была не менее масштабной: она уже давно вынашивала идею выкупа съемщиками своего жилья. В стране стала реализовываться программа по выкупу социальных квартир по заниженной оценке и поддержке ссудами на их покупку.

Программа била по нескольким целям. Первое — собственниками, то есть средним классом, становились сотни тысяч людей самого невеликого достатка. Тэтчер превращала нацию пауперов в нацию собственников. Второе — рабочая сила становилась мобильной. Раньше, чтобы получить социальное жилье на новом месте, надо было годами стоять в очереди. Теперь рабочие в любой момент могли продать жилье и купить новое. Даже самым низкоквалифицированным рабочим стало намного легче найти работу — там, где на их труд есть спрос. Значит, программа продажи жилья в собственность — это и средство борьбы с безработицей, и способ выровнять естественную цену на рабочую силу во всей стране. За три первых года собственниками жилья стало более миллиона семей, а к концу премьерства Тэтчер свое жилье было уже у 66% населения — показатель почти втрое выше, чем в Германии. В собственников, в средний класс превратилось две трети нации. Ничего не понять в тэтчеровской революции, если не принимать во внимание перемены в состоянии умов, которых она добивалась.

И снова хочется сказать: «О, люди!..» — теперь в адрес россиян. В Британии съемщики жилья выкупали квартиры. В России люди получили их даром в 1990-х. И никто из критиков реформ того десятилетия не помянул бесплатную приватизацию жилья добрым словом! Только стоны, что одному досталась четырехкомнатная «цекушка», а другому однушка в пятиэтажке. Людям угодить невозможно. Как не вспомнить еще один афоризм Тэтчер: «Если вы даже можете ходить по воде, вас обвинят в том, что, значит, вы не умеете плавать».

Наконец мадам премьер взялась за приватизацию предприятий. До второго срока премьерства у нее не было достаточного влияния, чтобы ввязаться в эту драку, но о приватизации Тэтчер мечтала давно. Еще в 1974 году, выступая перед своими избирателями в округе Финчли, она заявляла: «Когда приносящая прибыль отрасль промышленности передается в общественную собственность, ее прибыльность вдруг исчезает. Курица, которая несла золотые яйца, впадает в задумчивость. Государственные куры — не очень хорошие несушки».

Начала она с British Telecom. Никто не верил в успех приватизации такого гиганта. Откуда у населения деньги? А если у кого и есть — с какой стати они станут покупать акции неприбыльной компании? Не верили в эту затею и банки, без которых провести денежную приватизацию невозможно. Нашелся один маленький и невзрачный банк, его и назначили агентом по продаже. Акции выставили на торги по заведомо заниженной цене. Тэтчер упрекали, что она «распродает фамильное серебро по дешевке» — точь-в-точь как до сих пор упрекают Чубайса, что тот «продавал Родину». На это мадам премьер отвечала, что стоимость неприбыльной компании — штука умозрительная.

Через неделю продаж выброшенные на рынок акции стали расти в цене. К концу второй недели продаж они выросли на 80%. Вслед за British Telecom на торги выставили Британскую газовую корпорацию, затем Rolls Royce. Спрос на акции Rolls Royce был настолько ажиотажным, что компания объявила эмиссию дополнительных акций и, продав их, увеличила капитал в 10 раз! С British Oil получилось не так удачно, ее акции вышли на рынок в момент серьезного спада на биржах мира. Но тут же стали готовиться планы приватизации в таких отраслях, как водоснабжение, электроснабжение, сталелитейная промышленность.

Дата 27 октября 1986 года никому не запомнилась, а это был знаковый день. Казалось бы, что особенного — Сити открыли для иностранных брокеров. А это был прорыв мирового значения: во всей Европе лишь на Лондонской бирже начали торговаться акции практически всех стран и эмитентов. Вся торговля велась через компьютер — это в середине 1980-х! Мгновенно лондонский Сити превратился в ведущий финансовый центр, в эльдорадо мира, который с каждым годом все увереннее теснил позиции Уолл-стрит, а Лондон — в финансовый центр Атлантики. Вся экономика Британии получила мощнейший приток новых денег.

Маргарет Тэтчер, в девичестве Робертс, наверняка понятия не имела о фьючерсах и деривативах, которые возникли именно тогда и именно в лондонском Сити. Но она точно знала, что в лавку ее отца товары поступали со всего мира и что свобода торговли — не важно, пряностями или акциями — приносит деньги той лавке, где эти товары продаются.

Однако дело не только в самой лавке… Британцы снова почувствовали себя имперской страной, их столица притягивала богатства всего мира. В стране появилась новая порода людей — финансисты со всех концов света, носившие красные подтяжки и галстуки сомнительного вкуса и изъяснявшиеся на жаргоне, чтобы не сказать на мате. Это сообщество ходило не в респектабельные клубы, а в пивные и бары, но непременно в шикарные, где за обычный гамбургер — раса же демократичная — банкиры были готовы отдавать по 20 фунтов. По четвергам — последний полноценный день перед концом недели — на подоконниках пивных стояли шеренгами бутылки французского шампанского. В 1990-х деньги уже текли рекой, как и пересуды о невероятных зарплатах и бонусах брокеров и трейдеров количество служащих Сити утроилось, достигнув 700 тысяч человек. Это были не капиталисты, а наемные работники, только получали они под миллион фунтов в год. В монархической стране Маргарет Тэтчер создала то самое бесклассовое общество, которое не удалось построить ни одному марксисту-коллективисту.

Кстати, принц Чарльз принялся осуждать эти «легкие деньги» и отвратительную вульгарность, которая искажала, по его мнению, облик Лондона и превращала Сити в «ночной горшок». Он не единственный, кому было не по нраву новое богатство. Таких много и среди старой английской аристократии, и среди российской интеллигенции, претендующей на лидерство во мнениях…

А сознание нации тем временем обновлялось, деньги уже не выглядели вульгарностью, слова «прибыль», «выгода» перестали быть ругательными. В 1980 году в Британии было 2 млн держателей акций, в 1990-м — 11 млн, четверть населения. Пусть у большинства мелких акционеров всего горстка акций, но даже сотня фунтов дивидендов в год заставляет их читать сводки биржевых новостей, вникать в динамику курсов, прикидывать, в какие еще ценные бумаги — облигации, бонды — лучше вложиться.

Приватизация — это же не только избавление государства от заботы о предприятиях, которые нужно постоянно подпитывать субсидиями, чтобы они не загнулись. Это путь к деньгам, который люди находят сами. Тэтчер избрала трудный путь: посвятила себя педагогике рыночной экономики. Вместо того чтобы скрывать от избирателей неизбежность и суть перемен, она объясняла их необходимость простыми и понятными словами.

Маргарет Тэтчер не создала народный капитализм, но создала нацию убежденных, хватких и защищенных законом собственников. С этим багажом она пошла на третий срок.

Пришел черед «социального тэтчеризма» — структурные реформы в социальной сфере. Это клевета, что Тэтчер убила бесплатное здравоохранение, приватизировав его, — она не посмела уничтожить государственную медицину, а лишь разрешила открывать частные клиники.

До того, как Тэтчер принялась за эту сферу, британская система медицины до боли напоминала советские поликлиники: пациент прикреплен к участковому врачу по месту жительства. Больницы месяцев за 5-6 исчерпывали дотации, выделенные им на год, и с лета больным уже приходилось дожидаться следующего бюджетного года, чтобы сделать обследование или операцию.

Всего один, казалось бы, скромный шаг — Тэтчер открепила пациента от участкового медучреждения. Он сам вправе выбирать врача и клинику, а деньги из бюджета будут поступать в клиники вслед за пациентами. Это, конечно же, вызвало волну протестов среди медиков, которых Тэтчер вынудила конкурировать. Но стало, безусловно, лучше: сократились очереди, врачи стали дорожить каждым пациентом. Очевидные же вещи!

В школах то же самое: решения, как расходовать выделенные деньги, принимал теперь совет школы, состоявший из учителей и родителей. Родители были в восторге: они сами думали, нужен ли новый спортзал или лучше ввести обучение иностранному языку, сами решали, каким учителям нужно, а каким не нужно повышать зарплату. В этой реформе было ясно видно влияние Милтона Фридмана, который убеждал, что все школы должны быть частными, а государственные средства на образование надо тратить не на сами школы, а на образовательные ваучеры, чтобы родители решали, в какую школу отнести эти деньги. На такую радикальную реформу Тэтчер никогда бы не получила добро ни от парламента, ни от общественности, ни даже от своего кабинета…

Кстати, о кабинете. Из главного убеждения Тэтчер — о том, что надо следовать собственным убеждениям, а не искать зыбких компромиссов, — с неизбежностью вытекало, что министры менялись как перчатки. К третьему сроку ее авторитаризм стал граничить с нетерпимостью: все-таки власть развращает. Громить оппонентов — это был ее стиль ведения полемики в парламенте, но ее филиппики уже начали приедаться. Всем было наплевать, что на самом деле Маргарет была на удивление добрым человеком, — ее воинственность на публике, на сцене, где разыгрывалась битва идей, уже утомляла.

Пара провальных законопроектов спровоцировали бунт на корабле. Ее кабинет при поддержке «мягкотелых» членов Консервативной партии решил, что с них хватит Тэтчер. На выборах 1990 года в первом туре ей не хватило всего двух голосов для победы, и, хотя она объявила, что будет сражаться во втором туре, пресса, партия и общественность уже ее похоронили. Ей пришлось снять свою кандидатуру в пользу Мейджора за несколько дней до повторного голосования. Мода на Тэтчер прошла. Такова жизнь…

За годы ее премьерства доходы населения страны выросли в реальном измерении на 37% — это уже выдающийся результат. Собственниками жилья стали почти 70% нации — результат не менее выдающийся. Возник огромный, отнюдь не бедствующий средний класс. Но эти достижения не ставились ей в заслугу. Напротив, ее критиковали за неравномерное распределение выросших доходов, за усиление неравенства.

Тэтчер считала необходимым этот рост неравенства и совершенно сознательно к нему стремилась. Да, богатые разбогатели еще больше, но и у бедных доходы выросли. Значит, большинство граждан извлекло личную пользу из вновь обретенного благополучия, и она гордилась тем, что талант, упорный труд и успех вознаграждаются. Но одна десятая населения осталась на обочине, в прежней бедности. Обойти молчанием это нельзя, но и поминать всуе — значит ничего не понимать в том, что такое «тэтчеровский проект». Нескладные судьбы, убеждения или предрассудки, мешающие «упорно и тяжко трудиться», есть и будут всегда. Зато Тэтчер открыла совершенно новые возможности разбогатеть для массы людей. И кстати, вопреки мифу, тщательно поддерживаемому антитэтчеристами, она не тронула расходы на социальную помощь и здравоохранение. Только в отличие от 1970-х теперь страна с процветающей экономикой могла себе это позволить.