Глава XLVII,

— Вот уже три четверти пробило, — пробормотал Ньюмен Ногс, прислушиваясь к бою часов на соседней церкви, — а я обедаю в два часа. Он это делает нарочно. Он этого добивается. Это как раз на него похоже.

Такой монолог Ньюмен вел, восседая на конторском табурете в своей маленькой берлоге, служившей конторой; и монолог имел отношение к Ральфу Никльби, как Это обычно бывало с ворчливыми монологами Ногса.

— Думаю, что у него никогда нет аппетита, — сказал Ньюмен, — разве что на фунты, шиллинги и пенсы, а на них он жаден, как волк. Хотелось бы мне, чтобы его заставили проглотить по одному образцу всех английских монет. Пенни был бы неприятным кусочком, ну а крона — ха-ха!

Когда образ Ральфа Никдьби, глотающего по принуждению пятишиллинговую монету, до известной степени восстановил его доброе расположение духа, Ньюмен медленно извлек из конторки одну из тех удобоносимых бутылок, которые в обиходе называются «карманными пистолетами», и, потрясая ею у самого уха, чтобы вызвать журчащий звук, очень прохладительный и приятный на слух, позволил чертам своего лица смягчиться и глотнул журчащей жидкости, отчего черты его еще больше смягчились. Заткнув бутылку пробкой, он с величайшим наслаждением причмокнул раза два или три губами, но так как аромат напитка к тому времени испарился, снова вернулся к своей обиде.

— Без пяти минут три, никак не меньше! — проворчал Ньюмен. — А завтракал я в восемь часов, да и что это был за завтрак. А обедать мне полагается в два часа! А у меня дома, может быть, пережаривается в это время славный ростбиф — откуда он знает, что у меня его нет? «Не уходите, пока я не вернусь»! «Не уходите, пока я не вернусь»! — день за днем. А зачем вы всегда уходите в мой обеденный час, а? Разве вы не знаете, как это раздражает?

Эти слова, хотя и произнесенные очень громко, были обращены в пустоту. Но перечень обид как будто довел Ньюмена Ногса до отчаянья: он приплюснул на голове старую шляпу и, натягивая вечные свои перчатки, заявил с большой горячностью, что будь что будет, а он сию же минуту идет обедать.

Немедленно приведя это решение в исполнение, он уже добрался до коридора, но щелканье ключа во входной двери заставило его стремительно ретироваться и себе в контору.

— Вот и он, и с ним еще кто-то, — буркнул Ньюмен. — Теперь я услышу: «Подождите, пока уйдет этот джентльмен». Но я не хочу ждать. И все!

С такими словами Ньюмен забрался в высокий пустой стенной шкаф с двумя створками и захлопнул их за собой, намереваясь улизнуть, как только Ральф пройдет к себе в кабинет.

— Ногс! — крикнул Ральф, — Где этот Ногс? Но Ньюмен не отозвался.

— Разбойник пошел обедать, хотя я и запретил ему, — пробормотал Ральф, заглядывая в контору и вынимая часы. — Гм! Зайдите-ка лучше сюда, Грайд. Клерк ушел, а мой кабинет на солнечной стороне. Здесь прохладно и теневая сторона, если вы не возражаете против скромной обстановки.

— Нисколько, мистер Никльби, о, нисколько. Для меня все комнаты одинаковы. А здесь очень мило, да, очень мило!

Тот, кто дал этот ответ, был старичком лет семидесяти или семидесяти пяти, очень тощим, сильно сгорбленным и слегка кривобоким. На нем был серый фрак с очень узким воротником, старомодный жилет из черного рубчатого шелка я такие узкие брюки, что его высохшие журавлиные ноги представали во всем их безобразии. Единственными украшениями, дополнявшими его костюм, являлись стальная цепочка от часов, с прикрепленными к ней большими золотыми печатками, и черная лента, которою были подвязаны сзади его седые волосы по старинной моде, какую вряд ли случается где-нибудь наблюдать в настоящее время. Нос и подбородок у него были острые и выдавались вперед, рот запал из-за отсутствия зубов, лицо было морщинистое и желтое, и только на щеках виднелись прожилки цвета сухого зимнего яблока, а там, где когда-то росла борода, еще оставалось несколько серых пучков; они словно указывали — равно как и клочковатые брови — на скудость почвы, на которой произрастали. Весь вид его и фигура говорили о вкрадчивом, кошачьем подобострастье, в подмигивающих глазах на морщинистом лице можно было увидеть только хитрость, распутство, лукавство и скаредность.

Таков был старый Артур Грайд, на чьем лице не было ни одной морщинки и на чьем платье ни одной складки, которые бы не выражали самой алчной скупости и явно не указывали на его принадлежность к тому же разряду людей, что и Ральф Никльби. Таков был Артур Грайд, сидевший на низком стуле, глядя снизу вверх в лицо Ральфу Никльби, который, расположившись на высоком конторском табурете и опершись руками о колени, смотрел сверху вниз в его лицо — в лицо достойного соперника, по какому бы делу Грайд ни пришел.

— Как же вы себя чувствуете? — осведомился Грайд, притворяясь живо заинтересованным состоянием здоровья Ральфа. — Я вас не видел столько… о, столько…

— Много времени, — сказал Ральф со странной улыбкой, дававшей понять, что, как ему хорошо известно, приятель его явился не просто засвидетельствовать свое почтение. — Вы сейчас увидели меня случайно, потому что я только что подошел к двери, когда вы завернули за угол.

— Мне всегда везет, — заметил Грайд.

— Да, говорят, — сухо отозвался Ральф. Ростовщик — тот, который был постарше, — задвигал подбородком и улыбнулся, но больше ничего не сказал, и некоторое время они сидели молча. Каждый подстерегал момент, чтобы заманить другого в ловушку.

— Ну-с, Грайд, откуда сегодня ветер дует? — спросил, наконец, Ральф.

— Эге! Вы смелый человек, мистер Никльби! — воскликнул тот, явно почувствовав большое облегчение, когда Ральф вступил на путь деловых разговоров. — Ах, боже мой, боже мой, какой вы смелый человек!

— Ваши вкрадчивые и елейные манеры заставляют меня казаться смелым по сравнению с вами, — возразил Ральф. — Не знаю, может быть, ваши манеры более отвечают цели, но у меня для них не хватает терпения.

— Вы прирожденный гений, мистер Никльби, — сказал старый Артур. — Проницательный, ах, какой проницательный!

— Достаточно проницательный, — отозвался Ральф, — чтобы понимать, что мне понадобится вся моя проницательность, когда такие люди, как вы, начинают с комплиментов. Как вам известно, я находился поблизости, когда вы пресмыкались и льстили другим, и хорошо помню, к чему это всегда приводило.

— Ха-ха-ха! — откликнулся Артур, потирая руки. — Конечно, конечно, вы помните. Кому и помнить, как не вам! Да, приятно подумать, что вы помните старые времена. Ах, боже мой!

— Ну, так вот, — сдержанно сказал Ральф, — я еще раз спрашиваю, откуда ветер дует? Какое у вас дело?

— Вы только послушайте! — воскликнул тот. — Он не может отвлечься от дела, даже когда мы болтаем о былых временах. О боже, боже, что за человек!

— Что именно из былых времен хотите вы воскресить? — осведомился Ральф. — Знаю, что хотите, иначе вы бы о них не говорили.

— Он подозревает даже меня! — вскричал старый Артур, воздев руки. — Даже меня! О боже, даже меня! Что за человек! Ха-ха-ха! Что за человек! Мистер Никльби против всего мира. Нет никого равного ему. Гигант среди пигмеев, гигант, гигант!

Ральф со спокойной улыбкой смотрел на старого мошенника, продолжавшего хихикать, а Ньюмен Ногс в стенном шкафу почувствовал, что у него замирает сердце, по мере того как надежда на обед становится все слабее и слабее.

— Но я должен ему потакать! — воскликнул старый Артур. — Он должен поступать по-своему — своевольный человек, как говорят шотландцы. Ну что ж, умный народ шотландцы… Он желает говорить о делах и не хочет терять время даром. Он совершенно прав. Время — деньги, время — деньги.

— Я бы сказал, что эту поговорку сложил один из нас, — заметил Ральф. Время — деньги! И вдобавок большие деньги для тех, кто начисляет проценты благодаря ему. Действительно, время — деньги. Да, и время стоит денег, это не дешевый предмет для иных людей, которых мы могли бы назвать, если я не забыл своего ремесла.

В ответ на эту остроту старый Артур снова воздел руки, снова захихикал и снова воскликнул: «Что за человек!» — после чего придвинул низенький стул ближе к высокому табурету Ральфа и, глядя вверх, на его неподвижное лицо, сказал:

— Что бы вы мне сказали, если бы я вам сообщил, что я… что я… собираюсь жениться?

— Я бы вам сказал, — ответил Ральф, холодно глядя на него сверху вниз, — что для каких-то ваших целей вы солгали, что это не в первый раз и не в последний, что я не удивлен и что меня не проведешь.

— В таком случае я вам серьезно заявляю, что это так, — сказал старый Артур.

— А я вам серьезно заявляю, — отозвался Ральф, — то, что сказал секунду назад. Постойте! Дайте мне посмотреть на вас. У вас что-то чертовски приторное в лице. В чем тут дело?

— Вас я бы не стал обманывать, — захныкал Артур Грайд, — я бы и не мог обмануть, я был бы сумасшедшим, если бы попытался. Чтобы я, я обманул мистера Никльби! Пигмей обманывает гиганта! Я еще раз спрашиваю, — хи-хи-хи! — что бы вы мне сказали, если бы я вам сообщил, что собираюсь жениться?

— На какой-нибудь старой карге? — осведомился Ральф.

— О нет! — воскликнул Артур, перебивая его и в восторге потирая руки. — Неверно, опять неверно! Мистер Никльби на сей раз промахнулся, и как промахнулся! На молодой и прекрасной девушке, свеженькой, миловидной, очаровательной, ей нет еще и двадцати лет. Темные глаза, длинные ресницы, пухлые алые губки — достаточно посмотреть на них, чтобы захотелось поцеловать, прекрасные кудри — пальцы так и просятся поиграть ими, — талия такая, что человек невольно обнимает рукой воздух, воображая, будто обвивает эту талию, маленькие ножки, которые ступают так легко, будто почти не касаются земли… Жениться на всем этом, сэр… О-о!

— Это что-то более серьезное, чем пустая болтовня, — сказал Ральф, выслушав, кривя губы, восторженную речь старика. — Как зовут девушку?

— О, какая проницательность, какая проницательность! — воскликнул старый Артур. — Вы только посмотрите, как это проницательно! Он знает, что я нуждаюсь в его помощи, он знает, что может оказать мне ее, он знает, что все это обернется ему на пользу, он уже видит все. Ее зовут… нас никто не услышит?

— Да кто же, черт возьми, может здесь быть? — с раздражением отозвался Ральф.

— Не знаю, может быть, кто-нибудь поднимается или спускается по лестнице, — сказал Артур Грайд, выглянув за дверь, а затем старательно притворив ее. — Или ваш клерк мог вернуться и теперь подслушивает у двери. Клерки и слуги имеют обыкновение подслушивать, а мне было бы очень неприятно, если бы мистер Ногс…

— К черту мистера Ногса! — резко перебил Ральф. — Договаривайте!

— Разумеется, к черту мистера Ногса, — подхватил старый Артур. — Против этого я отнюдь не возражаю. Ее зовут…

— Ну! — торопил Ральф, чрезвычайно раздосадованной новой паузой старого Артура. — Как?

— Маделайн Брэй.

Если и были основания предполагать — а у Артура Грайда, по-видимому, они были, — что упоминание этого имени произведет впечатление на Ральфа, и какое бы впечатление оно действительно на него ни произвело, он ничем себя не выдал и спокойно повторил имя несколько раз, словно припоминая, когда и где слышал его раньше.

— Брэй, — повторил Ральф. — Брэй… был молодой… из… Нет, у того никогда не было дочери.

— Вы не помните Брэя? — спросил Артур Грайд.

— Нет, — сказал Ральф, бросив на него равнодушный взгляд.

— Не помните Уолтера Брэя? Бойкого субъекта, который так плохо обращался со своей красавицей женой?

— Если вы пытаетесь напомнить о каком-нибудь бойцом субъекте и приводите такую отличительную черту, — пожимая плечами, сказал Ральф, — я могу его смешать с девятью из десяти бойких субъектов, каких мне случалось встречать.

— Полно, полно! Этот Брэй живет сейчас в «тюремных границах» Королевской Скамьи, — сказал старый Артур. — Вы не могли забыть Брэя. Мы оба имели с ним дело. Да ведь он ваш должник!

— Ах, этот! — отозвался Ральф. — Да, да. Теперь вы говорите ясно. О! Так речь идет о его дочери?

Это было сказано самым естественным тоном, но не настолько естественным, чтобы родственный ему по духу старый Артур Грайд не мог бы уловить намерения Ральфа принудить его к более подробному изложению дела и более подробным объяснениям, чем хотелось бы дать Артуру или чем удалось бы самому Ральфу получить каким-либо иным способом. Однако старый Артур был поглощен своими собственными планами и дал себя провести, отнюдь не заподозрив, что его добрый друг не без умысла говорит небрежно.

— Я знал, что вы вспомните, стоит вам минутку подумать. — сказал он.

— Вы правы, — ответил Ральф. — Но старый Артур Грайд и брак — самое противоестественное сочетание слов. Старый Артур Грайд и темные глаза, ресницы и губки, на которые достаточно посмотреть, чтобы захотелось их поцеловать, и кудри, которыми он хочет играть, и талия, которую он хочет обнимать, и ножки, которые не касаются земли, — старый Артур Грайд и подобные вещи — это нечто совсем чудовищное! А старый Артур Грайд, намеревающийся жениться на дочери разорившегося бойкого субъекта, проживающего в «тюремных границах» Королевской Скамьи, — это самое чудовищное и невероятное! Короче, друг мой Артур Грайд, если вам нужна моя помощь в этом деле (а она, конечно, вам нужна, иначе вас бы здесь не было), говорите ясно и не уклоняйтесь в сторону. И прежде всего не толкуйте мне о том, что это обернется к моей выгоде: мне известно, что это обернется также и к вашей выгоде, и очень немалой, иначе вы бы не засунули пальцы в этот пирог.

В тоне, каким Ральф произнес эти слова, и во взглядах, какими он их сопровождал, было достаточно едкого сарказма, чтобы распалить даже холодную кровь дряхлого ростовщика и зажечь румянец даже на его увядших щеках. Но он ничем не проявил своего гнева, довольствуясь, как и раньше, восклицаниями: «Что за человек!» — и раскачиваясь из стороны в сторону, как бы в неудержимом восторге от развязности и остроумия своего собеседника. Заметив, однако, по выражению лица Ральфа, что лучше всего будет перейти как можно скорее к делу, он приготовился к более серьезной беседе и приступил к самой сути переговоров.

Во-первых, он остановился на том факте, что Маделайн Брэй жертвовала собой, чтобы поддерживать и содержать своего отца, у которого больше никаких друзей не осталось, и была рабой всех его желаний.

Ральф ответил, что об этом он и раньше слышал и что если бы она немножко больше знала свет, то не была бы такой дурой.

Во-вторых, он распространился о характере ее отца, доказывая, что даже если признать несомненным, будто тот отвечает на ее любовь всею любовью, на какую только способен, себя он любит гораздо больше. На это Ральф ответил, что не к чему еще что-нибудь добавлять, ибо это весьма естественно и довольно правдоподобно.

И, в-третьих, старый Артур заявил, что эта девушка — нежное и прелестное создание и он в самом деле страстно желает сделать ее своей женой. На это Ральф не соблаговолил дать никакого ответа, кроме грубой усмешки и взгляда, брошенного на сморщенное старое существо, каковые были, однако, достаточно выразительны.

— А теперь, — сказал Грайд, — перейдем к маленькому плану, который я обдумал, чтобы достигнуть цели, потому что я еще не обращался даже к ее отцу, это вам следует знать. Но вы уже догадались? Ах, боже мой, боже мой, какой острый у вас ум!

— А стало быть, не шутите со мной! — с раздражением сказал Ральф. — Вы ведь знаете пословицу?

— Ответ у него всегда на кончике языка! — вскричал старый Артур, с восторгом воздев руки и закатив глаза. — Он всегда наготове! О боже, какое счастье иметь такой живой ум и столько денег в придачу!

Затем, внезапно изменив тон, он продолжал:

— За последние полгода я несколько раз заходил к Брэю. Прошло ровно полгода с тех пор, как я впервые увидел этот лакомый кусочек, и… ах, боже мой, какой лакомый кусочек!.. Но это к делу не относится. Я — тот кредитор, который держит его под арестом, а сумма долга — тысяча семьсот фунтов.

— Вы говорите так, будто вы единственный кредитор, держащий его под арестом, — сказал Ральф, вытаскивая бумажник. — Я являюсь вторым кредитором, на девятьсот семьдесят пять фунтов четыре шиллинга и три пенса.

— Вторым, и больше никого нет! — с жаром подхватил старый Артур. — Больше нет никого! Больше никто не пошел на расходы по содержанию должника, веря, что мы его держим достаточно крепко, можете на меня положиться. Мы оба попали в одни силки; ах, боже мой, какая это была ловушка! Она меня едва не разорила! И мы давали ему деньги под векселя, на которых, кроме его фамилии, стояла еще только одна, и все были уверены, что она благонадежна не меньше, чем деньги, но она оказалась сами знаете какой. Как раз, когда мы собрались взяться за того, он оказался несостоятельным. Ах, меня эта потеря чуть было не разорила.

— Продолжайте развивать ваш план, — сказал Ральф. — Сейчас не имеет никакого смысла жаловаться на наше ремесло: здесь нет никого, кто бы нас слышал.

— Никогда не мешает об этом поговорить, — захихикав, отозвался старый Артур, — даже если никто нас не слышит. Упражнения, знаете ли, способствуют совершенству. Так вот, если я предложу себя Брэю в качестве зятя на том простом условии, что, как только я женюсь, он без всякого шума получит свободу и средства, чтобы жить по ту сторону Канала как джентльмен (долго он не проживет: я справлялся у его доктора, и тот уверяет, что к у него болезнь сердца и о многих годах не может быть и речи), и если все преимущества его положения будут ему надлежащим образом изложены и разъяснены, как вы думаете, сможет ли он со мной бороться? А если он не сможет бороться со мной, думаете ли вы, что его дочь будет в состоянии бороться с ним? Разве не получу я возможность назвать ее миссис Артур Грайд — прелестной миссис Артур Грайд… лакомым кусочком… вкусным цыпленочком… разве не получу я возможность назвать ее миссис Артур Грайд через неделю, через месяц, — в любой день, какой мне вздумается назначить?

— Продолжайте, — сказал Ральф, спокойно покачивая головой и говоря заученно-холодным тоном, представлявшим странный контраст с тем восторженным писком, до которого постепенно дошел его друг. — Продолжайте! Вы пришли сюда не для того, чтобы задавать мне эти вопросы.

— Ах, боже мой, как вы умеете говорить! — воскликнул старый Артур, ближе придвигаясь к Ральфу. — Конечно, я пришел не для этого, я и не думаю притворяться. Я пришел спросить, сколько вы с меня возьмете, если мне посчастливится с отцом, в уплату за этот долг. Пять шиллингов за фунт, шесть шиллингов восемь пенсов, десять шиллингов? Я бы дошел до десяти для такого друга, как вы, мы всегда были в хороших отношениях, но со мной вы не будете так прижимисты, я это знаю. Ну как же?

— Остается еще кое-что добавить, — сказал Ральфа все такой же окаменевший и неподвижный.

— Да, да, остается, но вы меня торопите, — ответил Артур Грайд. — Мне в этом деле нужен помощник — человек, умеющий говорить, настаивать и добиваться своего, а вы умеете это делать, как никто. Я на это не способен, потому что я бедное, робкое нервное существо. Если вы получите приличное возмещение в уплату за этот долг, который давно считали безнадежным, вы будете мне другом и окажете помощь. Не правда ли?

— Остается еще кое-что добавить, — повторил Ральф.

— Право же, ничего, — возразил Артур Грайд.

— Право же, есть что. Говорю вам — есть, — сказал Ральф.

— О! — воскликнул старый Артур, делая вид, будто его внезапно осенило. — Вы имеете в виду еще кое-что, касающееся меня и моих намерений. Да, разумеется, разумеется. Рассказать вам об этом?

— Думаю, что так будет лучше, — сухо ответил Ральф.

— Я не хотел утруждать вас, полагая, что вы интересуетесь этим делом лишь постольку, поскольку оно касается лично вас, — сказал Артур Грайд. — Очень любезно с вашей стороны, что вы меня об этом спрашиваете. Ах, боже мой, как это любезно! Допустим, что мне известно о некоем состоянии — маленьком состоянии, очень маленьком, на которое имеет право эта прелестная малютка и о котором в настоящее время никто не знает и знать не может, но которое ее супруг мог бы препроводить в свой кошелек, если бы знал столько, сколько знаю я, — объяснило ли бы это обстоятельство…

— Оно объяснило бы все! — резко перебил Ральф. — Теперь дайте мне обдумать это дело и сообразить, сколько следует мне получить, если я помогу вам добиться успеха.

— Но не будьте жестоки! — дрожащим голосом воскликнул старый Артур, умоляюще воздев руки. — Не будьте слишком жестоки со мной! Состояние очень маленькое, право же, очень маленькое. Назначим десять шиллингов — и по рукам. Это больше, чем следовало бы дать, но вы так любезны… Так, значит, десять? Соглашайтесь, соглашайтесь!

Ральф не обратил ни малейшего внимания на эти мольбы и минуты три-четыре сидел погруженный в глубокие размышления, сосредоточенно глядя на человека, его умолявшего. После продолжительного раздумья он нарушил молчание, и, конечно, нельзя было обвинить его в том, что он ведет уклончивые речи или отказывается говорить по существу дела.

— Если бы вы женились на этой девушке без моей помощи, — сказал Ральф, вы должны были бы уплатить мне долг целиком, ибо иначе вы не можете вернуть свободу ее отцу. Стало быть, ясно, что я должен получить всю сумму без всяких вычетов и издержек, иначе я потерял бы на том, что вы меня почтили своим доверием, вместо того чтобы на этом выиграть. Таков первый пункт договора. Что касается второго пункта, то я ставлю условие: я получаю пятьсот фунтов за труд, который положу, ведя переговоры, прибегая к убеждениям и помогая вам завладеть состоянием. Это очень мало, ибо вы получаете в полную свою собственность пухлые губки, кудри и мало ли что еще. Что касается третьего и последнего пункта, то я требую, чтобы вы сегодня же подписали обязательство уплатить мне обе эти суммы до полудня того дня, когда будет заключен ваш брак с Маделайн Брэй. Вы мне сказали, что я умею настаивать и добиваться своего. Я на этом настаиваю и ни на какие другие условия не пойду. Принимайте их, если хотите. А нет — так женитесь на ней без моей помощи, если можете. Все равно я получу следуемые мне деньги.

Ко всем просьбам, уговорам и предложениям компромисса между его собственными условиями и теми, какие выдвинул сначала Артур Грайд, Ральф оставался глух, как уж. Он отказался от дальнейшего обсуждения этого вопроса, и, пока старый Артур толковал о непомерных его требованиях и предлагал внести изменения, мало-помалу приближаясь к условиям, от которых вначале отказался, — Ральф сидел в глубоком молчании, внимательно просматривая записки и документы, которые находились в его бумажнике.

Убедившись, что немыслимо произвести хотя бы малейшее впечатление на непоколебимого друга, Артур Грайд, который еще до прихода своего приготовился к такому результату, согласился с тяжелым сердцем на предложенный договор и тут же заполнил требуемое обязательство (все необходимое для этого Ральф имел под рукой); предварительно он поставил условием, чтобы мистер Никльби сейчас же отправился вместе с ним к Брэю и начал переговоры немедленно, если обстоятельства окажутся благоприятными и сулящими удачу их замыслам.

Во исполнение этого последнего соглашения достойные джентльмены вскоре вышли вместе, а Ньюмен Ногс с бутылкой в руке вылез из шкафа, из верхней дверцы коего, под страшной угрозой быть открытым, он несколько раз высовывал свой красный нос, когда обсуждению подлежали пункты, больше всего его интересовавшие.

— Теперь у меня нет никакого аппетита, — сказал Ньюмен, пряча фляжку в карман. — Я пообедал.

Проговорив это жалобным и грустным тоном, прихрамывающий Ньюмен одним прыжком очутился у двери, а второй такой же прыжок вернул его обратно.

— Я не знаю, кто она и что она, — сказал он, — но я жалею ее всем сердцем и всей душой. И не могу ей помочь и не могу помочь никому из тех, против кого каждый день затевается сотня заговоров, хотя не было ни одного такого подлого, как этот. Ну что ж! От этого мне еще больнее, но не им. Дело не становится хуже оттого, что я о нем что-то знаю, и оно мучит меня так же, как и самих жертв. Грайд и Никльби! Прекрасная упряжка! О, мерзость, мерзость, мерзость!

Предаваясь таким размышлениям и нанося при каждом восклицании жестокие удары по тулье своей злосчастной шляпы, Ньюмен Ногс, слегка опьяневший от содержимого «карманного пистолета», к которому он прикладывался во время своего пребывания в шкафу, отправился на поиски того утешения, какое могут доставить говядина и овощи в дешевом ресторане.

Тем временем два заговорщика вошли в тот самый дом, где всего несколько дней назад впервые побывал Николас, и, получив доступ к мистеру Брэю и убедившись, что его дочери нет дома, приступили наконец, после искуснейшего вступления, на какое только было способно величайшее мастерство Ральфа, к подлинной цели своего посещения.

— Вот он сидит перед вами, мистер Брэй, — сказал Ральф, в то время как больной, еще не пришедший в себя от изумления, полулежал в кресле, переводя взгляд с него на Артура Грайда. — Что ж тут такого, если он имея несчастье быть одним из виновников вашего пребывания в этом месте? Я был вторым виновником. Люди должны жить. Вы настолько знаете жизнь, что не можете не видеть этого в настоящем свете. Мы предлагаем наилучшее возмещение, какое только можем предложить. Возмещение? Предложение вступить в брак, за которое ухватился бы не один титулованный отец. Мистер Артур Грайд богат, как принц. Подумайте, какая это находка.

— Моя дочь, сэр, — надменно возразил Брэй, — такая, какой я ее воспитал, явилась бы щедрым вознаграждением за самое большое состояние, которое может предложить человек в обмен на ее руку.

— Это как раз то, что я вам говорил, — сказал хитрый Ральф, обращаясь к своему другу, старому Артуру.

— Как раз то, что заставило меня почитать это дело таким легким и пристойным. Обе стороны ничем не обязаны одна другой. У вас деньги, у мисс Маделайн красота и прекрасные качества. У нее молодость, у вас деньги. У нее нет денег, у вас нет молодости. Одно стоит другого, вы квиты… Брак, поистине заключенный на небесах.

— Говорят, браки заключаются на небесах, — добавил старый Артур, отвратительно подмигивая тому, кого он пожелал сделать своим тестем. — Стало быть, если мы сочетаемся браком, это предназначено судьбой.

— Подумайте также, мистер Брэй, — сказал Ральф, поспешно заменяя этот довод соображениями, теснее связанными с землей, — подумайте о том, что ставится на карту в зависимости от того, будет принято или отвергнуто предложение моего друга…

— Как могу я принять его или отвергнуть? — перебил мистер Брэй, с раздражением сознавая, что в сущности решать должен он сам. — От моей дочери зависит принимать или отвергать, от моей дочери! Вы это знаете.

— Совершенно верно, — энергически подтвердил Ральф, — но у вас остается право дать совет, изложить доводы за и против, намекнуть о своем желании.

— Намекнуть о желании, сэр! — воскликнул должник, то надменный, то угодливый, но всегда соблюдающий свою выгоду. — Я отец ее? Зачем бы я стал намекать и действовать украдкой? Или вы полагаете, как друзья ее матери и мои враги, — будь они прокляты все! — что по отношению ко мне она исполняет больше чем свой долг, сэр, больше чем свой долг? Или вы думаете, что мои несчастья являются достаточным основанием для того, чтобы наши отношения изменились и чтобы она приказывала, а я повиновался? Намекнуть о желании! Быть может, видя меня вот в этих стенах, почти лишенного возможности подняться с кресла без посторонней помощи, вы полагаете, что я — какое-то разбитое, ни на что не способное существо и у меня нет ни мужества, ни права делать то, что я считаю необходимым для блага моей дочери? Осталось ли у меня право намекнуть о своем желании?! Надеюсь!

— Простите, вы меня не выслушали, — сказал Ральф, который досконально знал этого человека и соответствующим образом вел свою игру. — Я хотел сказать, что, если бы вы намекнули о своем желании — только намекнули, — это, конечно, было бы равносильно приказанию.

— Да, разумеется, так бы оно и было! — сердито подхватил мистер Брэй. — Если вы случайно не слыхали о тех временах, сэр, то я вам скажу, что было время, когда я всегда торжествовал над всеми родственниками ее матери, хотя на их стороне были власть и богатство, а на моей только воля.

— Но вы меня не выслушали, — продолжал Ральф со всею кротостью, на какую был способен. — У вас еще есть все качества, чтобы блистать в обществе, и перед вами долгая жизнь, конечно, если… вы будете дышать более свежим воздухом, и под более ясными небесами, и среди избранных друзей. Развлечения — ваша стихия, в ней вы блистали прежде. Светское общество и свобода — вот что вам нужно. Франция и ежегодная рента, — которая обеспечила бы вам возможность жить там в роскоши, которая снова дала бы вам власть над жизнью, которая возродила бы вас к новому существованию… Когда-то город гремел молвой о ваших расточительных увеселениях, и вы могли бы снова засверкать на сцене, извлекая пользу из опыта и живя на счет других, вместо того чтобы давать другим жить на ваш счет. Какова оборотная сторона картины? Что там? Я не знаю, какое кладбище ближайшее, но вижу могильную плиту на нем, где бы оно ни было, и вижу дату — быть может, отделенную от наших дней двумя годами, быть может, двадцатью. Это все!

Мистер Брэй облокотился на ручку кресла и заслонил лицо рукой.

— Я говорю ясно, — сказал Ральф, — потому что чувствую глубоко. В моих интересах, чтобы вы выдали свою дочь за моего друга Грайда, ибо тогда он позаботится о том, чтобы мне заплатили — по крайней мере часть. Я этого не скрываю. Я это открыто признаю. Но какую пользу извлечете вы, направив ее на этот путь? Не упускайте эту пользу из виду. Ваша дочь может возражать, протестовать, плакать, говорить, что он слишком стар, уверять, что ее жизнь будет несчастной; А какова сейчас ее жизнь?

Жестикуляция больного показала, что эти доводы не были оставлены им без внимания, так же как ничто в его поведении не ускользнуло от внимания Ральфа.

— Какова она сейчас, говорю я? — продолжал коварный ростовщик. — И какие могут быть у нее перспективы? Если вы умрете, люди, которых вы ненавидите, сделают ее счастливой. Можете вы перенести такую мысль?

— Нет! — воскликнул Брэй под влиянием мстительного чувства, которого не мог подавить.

— Я так и думал, — спокойно сказал Ральф. — Если извлечет она пользу из чьей-нибудь смерти, то пусть это будет смерть ее мужа (это было сказано более тихим голосом). Пусть не вспоминает она о вашей смерти как о событии, которое нужно считать началом более счастливой жизни. Каково же возражение? Обсудим его. Ее поклонник — старик. Ну что ж! Как часто люди знатные и состоятельные, у которых нет ваших оправданий, потому что им доступны все радости жизни, как часто, говорю я, они выдают своих дочерей за стариков или (что еще хуже) за молодых людей, безголовых и бессердечных, чтобы подразнить праздное свое тщеславие, укрепить фамильные связи или обеспечить себе место в парламенте! Решайте за нее, сэр, решайте за нее. Вы должны лучше знать, и впоследствии она будет вам благодарна.

— Тише, тише! — воскликнул мистер Брэй, внезапно встрепенувшись и дрожащей рукой зажав рот Ральфу. — Я слышу, она у двери.

В этом быстром движении, говорившем о стыде и страхе, был проблеск совести, который на одно короткое мгновение сорвал тонкое покрывало лицемерия с гнусного замысла и показал всю его подлость и отвратительную жестокость.

Отец упал в кресло, бледный и трепещущий; Артур Грайд схватил и принялся мять свою шляпу, не смея поднять глаз; даже Ральф на секунду съежился, как побитая собака, устрашенный появлением молодой невинной девушки.

Эффект был почти таким же кратковременным, как и внезапным. Ральф первый пришел в себя и, заметив встревоженный вид Маделайн, попросил бедную девушку успокоиться, заверив ее, что нет никаких основании пугаться.

— Внезапный спазм, — сказал Ральф, бросив взгляд на мистера Брэя. — Сейчас он уже оправился.

Самое жестокое и искушенное сердце не осталось бы бесчувственным при виде юного и прекрасного существа, чью верную гибель они обсуждали всего лишь минуту тому назад; девушка обвила руками шею своего отца и расточала ему слова ласкового участия и любви — самые нежные слова, какие могут коснуться слуха отца иди сорваться с уст ребенка. Но Ральф холодно наблюдал, а Артур Грайд, пожирая слезящимися глазами внешнюю красоту и оставаясь слепым к красоте духа, оживлявшего телесную оболочку, несомненно проявил какие-то пылкие чувства, однако это были не те теплые чувства, какие обычно вызывает созерцание добродетели.

— Маделайн, — сказал отец, мягко освобождаясь из объятий, — это пустяки.

— Но такая же спазма была у вас вчера. Ужасно видеть, как вы страдаете. Не могу ли я чем-нибудь помочь?

— Сейчас ничем. Здесь два джентльмена, Маделайн, одного из них ты видела раньше. Она говорила, — добавил мистер Брэй, обращаясь к Артуру Грайду, — что я всегда чувствую себя хуже, стоит мне посмотреть на вас. Ну-ну! Быть может, она изменит свое мнение; девушкам, знаете ли, разрешается изменять свои мнения. Ты очень устала, дорогая?

— Право же, нет.

— Несомненно устала. Ты слишком много работаешь.

— Ах, если бы я могла работать еще больше!

— Я знаю, что ты этого хочешь, но ты переоцениваешь свои силы. Эта жалкая жизнь, моя милочка, с повседневной работой и утомлением тебе не под силу. Я в этом уверен. Бедная Маделайн!

Говоря эти ласковые слова, мистер Брэй привлек к себе дочь и нежно поцеловал ее в щеку. Ральф, зорко и внимательно присматривавшийся к нему, направился к двери и поманил Грайда.

— Вы дадите нам знать? — спросил Ральф.

— Да, да, — отозвался мистер Брэй, поспешно отстраняя дочь. — Через неделю. Дайте мне неделю.

— Через неделю, — сказал Ральф, поворачиваясь к своему спутнику, — считая с сегодняшнего дня. До свиданья! Мисс Маделайн, целую вашу руку.

— Обменяемся рукопожатием, Грайд, — сказал мистер Брэй, протягивая руку, когда старый Артур отвесил поклон. — Несомненно, намерения у вас хорошие. Теперь я поневоле это признаю. Если я был должен вам деньги, это не ваша вина. Маделайн, моя милая, дай ему руку.

— Ах, боже мой, если бы молодая леди снизошла! Хотя бы кончики пальцев! — сказал Артур в нерешительности, готовый отступить.

Маделайн невольно отшатнулась от этого уродца, но все-таки вложила концы пальцев в его руку и тотчас же отняла их. После неудачной попытки сжать их, чтобы удержать и поднести к губам, старый Артур с причмокиванием поцеловал свои собственные пальцы и с разнообразными, выражающими влюбленность гримасами отправился за своим другом, который к тому времени был уже на улице.

— Ну, что он скажет? Что он скажет? Что скажет гигант пигмею? — осведомился Артур Грайд, ковыляя к Ральфу.

— А что скажет пигмей гиганту? — отозвался Ральф, подняв брови и глядя сверху вниз на вопрошающего.

— Он не знает, что сказать, — ответил Артур Грайд. — Он надеется и боится. Но не правда ли, она лакомый кусочек?

— Я не большой ценитель красоты, — проворчал Ральф.

— Но я ценитель! — заявил Артур, потирая руки. — Ах, боже мой, какие красивые были у нее глаза, когда она склонилась над ним! Такие ресницы… нежная бахрома! Она… она посмотрела на меня так ласково.

— Я думаю, не слишком уж влюбленным взором, а? — сказал Ральф.

— Вы так думаете? — отозвался старый Артур. — Не кажется ли вам, что этого можно добиться? Не кажется ли вам, что можно?

Ральф бросил на него презрительный и хмурый взгляд я процедил насмешливо сквозь зубы:

— Вы обратили внимание: он говорил ей что она устала и слишком много работает и переоценивает свои силы?

— Да, да. Так что же?

— Как вы думаете, говорил ли он ей это когда-нибудь раньше? И что такая жизнь ей не под силу?! Да, да. Он ее изменит, эту жизнь.

— Вы думаете, дело сделано? — осведомился старый Артур, всматриваясь из-под полуопущенных век в лицо своего собеседника.

— Уверен, что сделано, — сказал Ральф. — Он уже пытается обмануть себя даже перед нами. Он делает вид, будто думает о ее благополучии, а не о своем. Он разыгрывает добродетельную роль и так заботлив и ласков, сэр, что дочь с трудом могла узнать его. Я заметил у нее на глазах слезы изумления. В скором времени прольется еще больше слез, тоже вызванных изумлением, хотя и иного рода. О, мы можем спокойно ждать будущей недели!..