ЛИЦЕМЕРИЕ

Если бы в каком-нибудь крупном акционерном обществе — скажем, в железнодорожной компании, — должности директоров распределялись на основе того слепого предрассудка, что всякий человек, носящий фамилию Болтер, непременно должен быть хорошим дельцом, всякий человек по имени Джолтер математиком, а любой человек, именующий себя Полтером, — должен со всей необходимостью в совершенстве знать устройство паровых двигателей локомотивов: и если бы эти невежественные директоры довели дела компании до того, что поезда никогда не отправлялись бы по расписанию, никогда бы не выходили со станций отправления и не прибывали бы к месту назначения, а вся энергия их двигателей расходовалась бы на ужасающие столкновения друг с другом; и если бы в результате деятельности таких горе-директоров были погублены тысячи человеческих жизней, растрачены впустую миллионы денег, а директоры настолько запутались сами и запутали все дела, что никто уже не был бы в состоянии в них разобраться, — что сказали бы пайщики этого акционерного общества этим бессовестным директорам, собравшим их среди произведенной ими полной разрухи и с елейной наглостью обратившимся к ним со следующей проповедью: «Жалкие грешники, смиритесь пред карающей рукой Провидения! Наденьте власяницы, посыпьте главы ваши пеплом, поститесь и внемлите наставлениям нашим, с которыми мы по доброте нашей обращаемся к вам по поводу содеянного вами зла».

Или если бы пост м-ра Мэтью Маршалла в Английском банке занял бы Болтер, все банковские операции перешли бы в руки к Джолтеру, а выпуск банкнотов в качестве некой синекуры получил бы Подтер; и если бы эти джентльмены стали бы орудовать потихоньку, кто в лес, кто по дрова и довели бы денежное обращение страны до полного расстройства и расшатали бы ее кредитную и торговую систему до основания; как бы отнеслись ко всему этому Братья Беринг, Ротшильды и вся Ломберд-стрит, если бы эти Болтеры, Джолтеры и Полтеры возопили: «Волей Провидения вы доведены до банкротства. Послушайте же, погибшие создания, — мы расскажем вам нравоучительную историю о крахе Английского банка».

Или если бы слуги одного богатого человека вздумали распределить домашние работы, как им заблагорассудится: горничная стала бы смотреть за псарней, скотница взгромоздилась бы на козлы, повар стал бы исполнять обязанности секретаря, конюх накрывал бы на стол, лесник бы убирал постели, садовник стал бы давать уроки музыки молодым леди, а дворник водил бы на прогулку детей; вряд ли бы богач, доведенный до полного разорения, утешился бы увещаниями, которые стала бы расточать ему его неразумная челядь: «Вы сами довели себя, сэр, до столь плачевного состояния. Разве что постом и смирением вы сможете избавиться от зла. Да, да, и при этом еще заплатите нам и кормите нас!»

Один джентльмен, весьма порядочный и весьма изысканно одетый, решил взять под свою опеку дикаря — не то человека, не то звероподобное существо. И вот они отправились вдвоем в путешествие.

Дикарь был совершенно невежественным, но вместе с тем явно стремился к знанию, а иногда у него даже бывали минуты просветления, и тогда он обнаруживал проблески здравого смысла и сообразительности. Он благоговел в душе перед творцом вселенной, окружавшей его своими чудесами. Нужно думать, что эти задатки были заронены рукой более всемогущей и премудрой, чем рука весьма порядочного и весьма изысканно одетого джентльмена,

Надвигалась буря, и, чтобы спастись от нее, путники прибавили шагу. Дикарь сразу же начал хромать.

Дело в том, что весьма порядочный джентльмен заставил дикаря обуться в сапоги, которые ему были не по ноге, и дикарь сказал.

— Сапоги мне жмут!

— Ты ропщешь! — возразил весьма порядочный джентльмен.

— Что я делаю? — не понял дикарь. — Ты ропщешь на Провидение! — пояснил весьма порядочный джентльмен.

Дикарь посмотрел вокруг себя на землю, взглянул на небо, потом на весьма порядочного джентльмена. Он был неприятно поражен, услышав из уст такого толкователя столь значительные слова, произнесенные с такой легкостью и по совершенно ничтожному поводу; но он промолчал и с трудом заковылял дальше. Так они шли очень долго, и дикарь проголодался.

По сторонам дороги в изобилии росли деревья со спелыми плодами. Дикарь попытался подпрыгнуть, чтобы сорвать их, но ему это не удалось.

— Я умираю с голоду, — пожаловался дикарь.

— Ты снова ропщешь, — сказал весьма порядочный джентльмен.

— Да нет же, я просто в наручниках, — сказал дикарь. Потому что перед тем как ему отправиться в путешествие, на него надели наручники.

Спутник и слышать не хотел никаких заявлений, ибо они, дескать, сделаны не по форме и потому лишены законной силы, и они продолжали свое утомительное странствие: дикарь так ничего и не достал, потому что он был в наручниках, а весьма порядочный джентльмен не мог ему помочь, потому что ему мешал корсет. Сам же он подкреплялся содержимым своих карманов.

Шли они шли и наконец увидели охваченный огнем дом, в котором оказался запертым брат дикаря; он не мог выйти из горящего дома и должен был сгореть заживо, потому что входная дверь была заперта еще семь лет тому назад знакомым нам весьма порядочным джентльменом, который забрал ключ.

— Дай мне ключ! — взмолился дикарь. — И выпусти моего брата!

— Я рассчитывал, что ключ будет на месте еще поза-вчера, — невозмутимым тоном отвечал весьма порядочный джентльмен. — Я послал его сюда с кораблем, но этот корабль изменил рейс и отправился в кругосветное плаванье, и теперь мы вряд ли что-нибудь услышим о нем.

— Это убийство! — закричал дикарь.

Но весьма порядочный джентльмен высокомерно оглядел дикаря с ног до головы, поражаясь его невежеству: а брат дикаря так и сгорел в запертом доме. Путники пошли дальше.

Наконец они пришли к великолепному дворцу на берегу реки. Из ворот дома в роскошном кабриолете, запряженном парой породистых лошадей, с двумя лакеями в малиновых ливреях на запятках, выехал джентльмен цветущей наружности.

— Боже мой! — воскликнул этот джентльмен, останавливая кучера и строго разглядывая дикаря. — Это еще что за страшилище?

Тогда весьма порядочный джентльмен объяснил ему, что его спутник закоснелый грешник, прогневивший Провидение, чему он сам служит неопровержимым доказательством: он вечно ропщет, он охромел, руки его закованы в наручники, он умирает с голоду, его брат заживо сгорел в наглухо запертом доме, а ключ от дома странствует по белу свету.

— Так ты и есть Провидение? — еле слышно прошептал ослабевший дикарь.

— Придержи язык! — оборвал его весьма порядочный джентльмен.

— Так это ты? — снова спросил дикарь джентльмена из дворца.

Тот ничего не ответил: выйдя из кабриолета, он быстро и деловито накинул на дикаря смирительную рубашку и сказал весьма порядочному джентльмену: «Он должен искупить свои грехи постом».

— Я уже постился, — слабо запротестовал дикарь.

— Пусть постится еще, — сказал джентльмен из дворца.

— Я поневоле должен был поститься, потому что по разным причинам не мог получить работу и дошел до полной нищеты: вы знаете, что я не лгу, — сказал дикарь.

— Пусть потерпит еще, — сказал джентльмен из дворца.

— Работа мне нужна, как воздух, — простонал дикарь.

— Обойдешься и без воздуха, — ответил джентльмен из дворца.

И оба джентльмена поволокли дикаря, усадили его на жесткую скамью н монотонными голосами затянули, как заведенные, свои бесконечные наставления: они поучали его во всех делах на свете, кроме одного единственно нужного и касающегося его дела. Когда же они заметили, что после вспышки гнева, от которого его глаза налились кровью, дикарь перестал обращать на них внимание и вознесся мыслью к истинному Провидению; когда они увидели, что он, смущенный и приниженный, примирился с небом, повинуясь заложенному в нем самой природой стремлению приблизиться к нему, понять его и научиться не только переносить свою судьбу, но и облегчать ее, — они сказали: «Он слушает нас, теперь он в наших руках и не доставит нам больше никаких хлопот».

О чем на самом деле думал этот дикарь, чьи мысли были так ложно истолкованы и использованы, — нам поведает история, а не автор этой притчи, хоть сам он прекрасно понимает ее смысл. Достаточно с нас сегодня и того, что эта сказочка не может иметь никакого практического смысла (разве это возможно!) — в наш тысяча восемьсот пятьдесят пятый год.