Глава VII

Сайлас Вегг, собираясь походом на Римскую империю, идет на нее через Клеркенуэл. Время — ранний вечер, погода — сырая и холодная. Располагая досугом, мистер Вегг делает небольшой крюк: теперь, имея еще один источник дохода, он свертывает свою ширму пораньше; а кроме того, из уважения к самому себе он считает необходимым, чтобы в «Приюте» его поджидали с нетерпением.

«Пускай Боффин подождет немножко — и пылу прибавится и ценить больше будет», — думает Сайлас, ковыляя путем-дорогой, и прищуривает сначала правый глаз, а потом левый, что, пожалуй, уже и лишнее: природа и без того постаралась и прищурила ему оба глаза больше, чем следует.

— Если я с ним полажу так, как рассчитываю поладить, — рассуждает Сайлас, ковыляя дальше, — то мне, пожалуй, не годится оставлять это место. А то получается несолидно.

Подбодренный этой мыслью, он ковыляет быстрей и заглядывает далеко вперед, что нередко бывает с честолюбивыми людьми, планы которых откладываются на неопределенное время.

Будучи осведомлен, что около церкви в Клеркенуэле нашло себе прибежище целое население ювелиров, мистер Вегг чувствует к этому району особенный интерес и некоторое уважение. Однако его чувства несколько хромают с точки зрения строгой морали, как хромает и сам мистер Вегг: они подсказывают ему мысль о шапке-невидимке, в которой мистер Вегг мог бы беспрепятственно удрать, унося с собой золотые часы и драгоценные камни, и решительно отказываются от всякого сожаления к людям, которые лишились бы этих ценностей.

Однако не к этим мастерским, где искусные ремесленники оправляют жемчуга и брильянты в серебро и золото и где к их рукам прилипает столько золота, что даже обогащенная вода, в которой они моют руки, идет в продажу, — не к этим мастерским ковыляет мистер Вегг, а к убогим лавчонкам, где бедняки покупают себе что есть, что пить и чем прикрываться от холода, — к мастерским итальянцев, торгующих рамками, к лавчонкам цирюльников, перекупщиков, торговцев собаками и певчими птицами. Из всех этих лавчонок, втиснутых в узкий и грязный переулок, мистер Вегг выбирает одну с темным окном, где тускло горит сальная свеча среди хаоса каких-то странных предметов, смутно напоминающих клочки кожи и обломки палочек, — а впрочем, ничего как следует разобрать невозможно, кроме самой свечи в старом жестяном подсвечнике да двух лягушек в спирту, сражающихся на рапирах. Ковыляя еще энергичнее, мистер Вегг вступает на темное, грязное крыльцо, толкает грязную, темную боковую дверцу, подающуюся очень туго, и входит в темную, грязную мастерскую. Темнота такая, что ничего нельзя разглядеть за маленьким прилавком, кроме другой сальной свечи в жестяном подсвечнике, рядом с лицом человека, который сидит на стуле, низко нагнувшись над чем-то.

Мистер Вегг кивает этому лицу.

— Добрый вечер!

Когда человек поднимает голову, оказывается, что лицо у него желтое, с подслеповатыми глазами — над ним торчат вихры пропыленных рыжеватых волос. Его обладатель сидит без галстука, расстегнув измятый воротник рубашки, чтобы легче было работать. Поэтому же он работает без куртки; поверх пожелтевшей рубашки на нем один только просторный жилет. Глаза у него красные, утомленные, как у гравера, но он не гравер; выражением лица и сутуловатостью он похож на сапожника, но он и не сапожник.

— Добрый вечер, мистер Венус. Не узнаете?

Что-то смутно припоминается мистеру Венусу; он встает, поднимает свечу над прилавком, потом, опустив ее, освещает обе ноги мистера Вегга, натуральную и искусственную.

— Ну, еще бы! — произносит он после этого. — Как поживаете?..

— Вегг, если припомните, — объясняет тот.

— Да, да, — говорит Венус. — Ампутирована в госпитале?

— Совершенно верно, — отвечает мистер Вегг.

— Да, да, — говорит Венус. — Как поживаете? Садитесь к огню, грейте… грейте ту, другую.

Маленький прилавок так короток, что оставляет свободным доступ к камину, который пришелся бы позади прилавка, будь тот несколько длиннее.

Мистер Вегг садится на ящик перед огнем и вдыхает теплый, приятный запах, — отнюдь не похожий на запах мастерской. — «Потому что здесь, — решает мистер Вегг про себя, для верности принюхавшись как следует, — должно пахнуть плесенью, клеем, перьями, погребом, кожей, лаком и… (нюхнув еще раз) пожалуй, сильней всего старыми мехами».

— Чай у меня заварен и лепешки подогреты, мистер Вегг, — не желаете ли присоединиться?

Руководящим жизненным правилом мистера Вегга было ни от чего не отказываться, и он ответил, что желает. Но в маленькой лавчонке до того темно, до того много черных полок, подставок, углов и закоулков, что он видит чашку мистера Венуса только потому, что та стоит рядом со свечкой, но не видит, из какого таинственного хранилища мистер Венус достает вторую чашку для гостя, и замечает ее только тогда, когда она оказывается под самым его носом. В то же время мистер Вегг замечает хорошенькую мертвую птичку, лежащую на прилавке: грудь у нее насквозь проколота длинной острой проволокой; головкой, свернутой набок, она касается блюдца мистера Венуса. Словно это Красногрудый Робин, о котором поется в песенке, а мистер Венус — воробей с луком и стрелами, а мистер Вегг — муравей с круглыми глазами.

Мистер Венус ныряет под прилавок и достает вторую, еще неразогретую лепешку, вытаскивает стрелу из груди Робина и поджаривает лепешку на острие этого смертоносного орудия. Когда лепешка подрумянилась, он ныряет снова и достает масло, чем и завершаются его приготовления к чаю.

Мистер Вегг, как человек хитрый и притом уверенный, что ужин от него не уйдет, отказывается от лепешки в пользу хозяина, для того чтобы смазать тому механизм, если можно так выразиться, то есть для того, чтобы он смягчился и настроился более гостеприимно. Лепешки исчезают мало-помалу, черные полки и углы яснее выступают из темноты, и мистер Вегг различает, — правда, не сразу и не очень ясно, — что на каминной полке напротив него стоит индийский младенец в банке, головой вниз и свернувшись в три погибели, словно собирается перекувырнуться, и перекувырнулся бы, будь банка пошире.

Когда, по его мнению, колеса мистера Венуса уже достаточно смазаны, мистер Вегг подходит, наконец, к занимающему его предмету и спрашивает, слегка потирая руки, что выражает некоторую нерешительность:

— А как шли мои дела в это время, мистер Венус?

— Очень плохо, — нелюбезно отвечает мистер Венус.

— Как? Разве я все еще тут? — с удивлением спрашивает Вегг.

— Пока еще тут.

Втайне Вегг, по-видимому, очень доволен, но, скрывая свои чувства, он замечает:

— Странно! Чему вы это приписываете?

— Не знаю, чему и приписать, мистер Вегг, — отвечает Венус, изможденный, меланхолического склада человек, слабым, жалобно-ворчливым голосом: — Не могу вас вставить ни в один сборный экземпляр. Сколько ни стараюсь, никак вас не приладишь. Всякий, кто хоть сколько-нибудь смыслит в деле, сразу отметит вас и скажет: «Не годится! Не подходит!»

— Ну, хорошо, мистер Венус, но ведь, черт возьми, не может же быть, чтобы так получалось только со мной одним, то есть лично у меня, — протестует мистер Вегг с некоторым раздражением. — Это, надо полагать, часто бывает со сборными экземплярами.

— С ребрами всегда так, это верно. Но не с другими костями. Когда я берусь за сборку, то наперед знаю, что в отношении ребер никак нельзя следовать природе, если давать разные ребра; у каждого человека свои ребра, и ничьи чужие ему не подойдут; а все остальное я могу брать откуда угодно. Вот только что я отослал один заказ в художественное училище — ну, красавец, совершенный красавец. Одна нога от бельгийца, другая от англичанина, а остальное — еще от восьмерых человек. Вот и говори после этого, что нельзя делать сборные скелеты! И вы в конце концов должны куда-нибудь пригодиться, мистер Вегг!

Сайлас разглядывает свою единственную ногу настолько пристально, насколько это возможно при таком тусклом освещении, и, после некоторого молчания, брюзгливо замечает, что «надо полагать, у других тоже что-нибудь неладно. А почему же это происходит, как вы думаете?»

— Не знаю почему. Встаньте-ка на минуту! Подержите свечу.

Мистер Венус берет из угла рядом со своим стулом кость ноги, прекрасно отчищенную и на диво искусно соединенную со стопой. Эти кости он сравнивает с ногой мистера Вегга, а тот глядит на них так, словно ему примеряют ботфорты для верховой езды.

— Нет, не знаю, отчего так выходит, а все же оно так. У вас кривизна в этой кости, сколько могу судить. Других таких, как вы, мне еще никогда не попадалось.

Мистер Вегг, недоверчиво взглянув на свою ногу и подозрительно на тот образец, с которым ее сравнивали, делает вывод:

— Ставлю фунт, что нога не английская!

— Нетрудно и выиграть, когда у нас помешаны на всем иностранном! Конечно, не английская: нога принадлежит вот этому французскому джентльмену.

Он кивает на темный угол за спиной мистера Вегга, и тот, слегка вздрогнув, оглядывается на «французского джентльмена» и в конце концов различает в темноте на полке одни только его ребра, собранные очень искусно, словно панцирь или корсет.

— Гм! — произносит мистер Вегг, испытывая такое чувство, будто ему кого-то представляют, — там у себя, во Франции, ты, верно, был не хуже других, но никто не будет возражать, надеюсь, если я скажу, что не родился еще тот француз, на которого мне хотелось бы походить!

В эту минуту грязную дверь сильно толкают снаружи, и в мастерскую вваливается мальчуган, который говорит, дав сначала двери захлопнуться:

— Я за чучелом канарейки.

— Три шиллинга девять пенсов, — отвечает Венус. — Деньги принес?

Мальчик подает ему четыре шиллинга.

Мистер Венус, как всегда уныло, со вздохами и хныканьем, заглядывает то туда, то сюда в поисках чучела; когда он берет свечу для того, чтобы легче было искать, мистер Вегг замечает возле его колен очень удобную маленькую полочку, приспособлению специально под руки скелетов, и очень похоже, что они тянутся к мистеру Веггу, словно хотят его зацапать. Из этих рук мистер Венус выхватывает канарейку в стеклянной клетке и показывает ее мальчику.

— Вот она! — хнычет он. — Как живая! На ветке, вот-вот вспорхнет! Обращайся с ней поосторожнее: замечательный экземпляр. Да три пенса — это будет четыре.

Мальчик забирает сдачу и уже открывает дверь, потянув ее к себе за кожаный ремень, прибитый для этой пели, как вдруг Венус вскрикивает:

— Держи его! Вернись, негодяй! У тебя там зуб среди мелочи!

— Почем же я знал? Вы сами мне его дали. Не надо мне ваших зубов, у меня свои есть, — пищит мальчик, копаясь в мелочи, и бросает зуб на прилавок.

— Не дерзи, молодой человек, не гордись своей молодостью! — с чувством отвечает мистер Венус. — Не бей лежачего; я и без того наказан судьбой. Должно быть, зуб как-нибудь случайно попал в кассу. Они везде попадаются. В кофейнике нынче утром было два зуба. Коренных.

— Ну и ладно, — огрызается мальчишка, — а чего же вы ругаетесь?

На это мистер Венус отвечает только, встряхивая пыльными волосами и мигая подслеповатыми глазками:

— Не бей лежачего, не гордись своей молодостью — я и без того наказан судьбой. Ты и понятия не имеешь, какое из тебя получится убожество, если я тебя препарирую!

Этот довод, видимо, производит впечатление на мальчишку, и он убегает, что-то бормоча.

— О боже мой, боже мой! — тяжело вздыхает мистер Венус, снимая нагар со свечи, — тот мир, который казался таким цветущим, засох и увял. Вы хотите осмотреть мастерскую, мистер Вегг? Позвольте, я вам посвечу. Мой верстак; верстак моего подручного. Тиски. Инструмент. Кости разные. Черепа разные. Индийский младенец в спирту. То же, африканский. Препараты в банках, разные. Те, которые вы можете достать рукой, в отличной сохранности. Все попорченные — наверху. Что лежит в тех корзинках над нами, я и сам не помню. Скажем, человеческие кости. Кошки. Английский младенец в разобранном виде. Собаки. Утки. Стеклянные глаза, разные. Чучела птиц. Сушеные шкурки. О боже мой! Вот это общий вид, так сказать — панорама.

Он водил свечой таким образом, что все эти разнородные предметы то послушно выступали на свет, будучи названы, то снова исчезали во тьме.

Мистер Венус в приступе тоски повторяет: «О боже мой, боже мой!» — садится на место и уже в полном унынии опять наливает себе чая.

— А где же тут я? — спрашивает мистер Вегг.

— Где-то в сарае, на дворе, мистер Вегг… сказать по совести, я жалею, что дал маху и купил вас у больничного сторожа.

— Слушайте, а сколько вы за меня дали?

— Да что ж, — отвечает Венус, дуя на блюдечко; его голова при этом выступает из мрака над облаком пара, словно он воскрешает миф о происхождении своей фамилии, — вы были среди разной смеси, так что наверно я не знаю.

Сайлас задает вопрос в новой редакции:

— А что вы за меня возьмете?

— Ну, — отвечает Венус, все так же дуя на чай, — Этого я не могу так сразу вам сказать.

— Да будет вам, вы же сами говорили, что от меня вам толку мало, — убеждает его Вегг.

— Для сборной работы, это верно, мистер Вегг; но вы можете оказаться очень ценным экземпляром, в качестве… — тут мистер Венус обжигается глотком чаю, такого горячего, что дух захватывает, и слезы выступают у него на глазах, — в качестве, извините, — монстра.

Отведя в сторону негодующий взгляд, который выражает все, кроме готовности извинить, Сайлас упорно идет к своей цели:

— Вы меня, кажется, знаете, мистер Венус; кажется, вам известно, что я никогда не торгуюсь.

Мистер Венус глотает горячий чай, закрывая глаза при каждом глотке и снова открывая их с судорожным усилием, однако ничем не выражает согласия.

— У меня имеется план преуспеть в жизни и возвыситься своими собственными трудами, — говорит Вегг с чувством, — мне бы не хотелось, признаюсь вам откровенно, — не хотелось бы при таких обстоятельствах разбрасываться, так сказать, — наполовину здесь, наполовину там, — а хотелось бы находиться в одном месте, как оно и следует порядочному человеку.

— Так это еще только план, мистер Вегг? Значит и денег сейчас с вами нет? Ну так я вам скажу, что я с вами сделаю: я вас придержу. Я человек своего слова, и вам нечего беспокоиться, что я вас продам. Я вас придержу! Это я вам обещаю. О боже мой, боже мой!

Мистер Вегг, вынужденный положиться на это обещание и желая угодить Венусу, смотрит, как тот со вздохом наливает себе еще чая, затем говорит, стараясь, чтобы его голос звучал сочувственно:

— Вы что-то невеселы, мистер Венус. Разве дела плохи?

— Никогда не шли так хорошо.

— Может, работа из рук валится?

— Никогда не валилась, а сейчас и подавно, мистер Вегг. Я не только первый в своем ремесле: я сам и есть это ремесло. Если вам угодно, можете купить скелет в Вест-Энде и заплатить сколько платят в Вест-Энде, все равно это будет моя работа. Я завален заказами: их у меня столько, сколько я могу сделать с помощью моего молодого человека, я своей работой горжусь и делаю ее с удовольствием.

Мистер Венус разглагольствует, простирая вперед правую руку, а блюдечко держа в левой, и голос его звучит так, словно он вот-вот разрыдается.

— Положение дел не такое, чтобы горевать, мистер Венус.

— Мистер Вегг, я и сам знаю, что не такое. Мистер Вегг, я не стану утверждать, будто в нашем ремесле мне совсем не найдется равного, но я стараюсь совершенствоваться, занимаюсь анатомией, так что у меня есть имя: меня знают. Мистер Вегг, если бы мне вас принесли в разобранном виде, в мешке с костями, я бы с закрытыми глазами рассортировал вес ваши косточки — и мелкие и крупные — и снова собрал бы их в два счета, а уж позвонки подобрал бы так, что вы сами удивились бы и пришли в восторг.

— Ну, хорошо, — замечает Сайлас вежливо, хотя вовсе не таким угодливым тоном, как раньше, — опять-таки скажу, горевать не о чем. По крайней мере вам лично горевать не о чем.

— Мистер Вегг, я знаю, что не о чем; сам знаю, что не о чем. Сердце у меня болит, вот почему я горюю. Будьте так любезны, возьмите эту карточку и прочтите ее вслух.

Сайлас берет в руки карточку, извлеченную Венусом из ящика, где навален всякий хлам, и, надев очки, читает:

— Мистер Венус.

— Да. Продолжайте.

— Набивает чучела животных и птиц.

— Да. Продолжайте.

— Препарирует и собирает скелеты.

— Вот оно! (Со стоном.) Вот оно! Мистер Вегг, мне тридцать два года, а я холостяк. Мистер Вегг, я люблю ее. Мистер Вегг, она достойна любви короля.

Сайлас несколько струхнул, когда мистер Венус вскочил с места и в своем увлечении схватил его за воротник; но мистер Венус тут же, попросив извинения, садится снова и произносит со спокойствием отчаяния:

— Она против моего ремесла.

— А она знает, что это выгодно?

— Знает, что выгодно, и все-таки она против, и нисколько не ценит моего искусства. «Не желаю, — пишет она своей собственной рукой, — чтобы меня равняли с каким-нибудь скелетом».

Мистер Венус наливает себе еще чая, с выражением самой глубокой скорби во взгляде и даже в позе.

— Вот человек добрался до вершины, мистер Вегг, и только тут увидал, что не для чего было стараться! Сидишь тут ночью, среди самых замечательных трофеев моего искусства, и думаешь: «Что они со мной сделали? Погубили меня. Довели до того, что пришлось от нее услышать: «Не желаю, чтобы меня равняли с каким-нибудь скелетом!»

Повторив это роковое выражение, мистер Венус снова пьет чай большими глотками и объясняет, почему он пьет столько чая:

— Вот что меня печалит. Когда я окончательно опечалюсь, наступает вроде как бы летаргия. А когда я сижу и пью чай часов до двух ночи, то я забываюсь. Не стану вас больше задерживать, мистер Вегг. Я теперь плохая компания.

— Я не потому ухожу, — говорит Вегг, вставая с места, — а потому, что мне уже пора. Мне надо идти к Гармону.

— Куда? — спрашивает мистер Венус. — Это не к тому ли Гармону, что возле Бэтл-Бриджа?

Мистер Вегг подтверждает, что идет именно туда.

— Вам, должно быть, порядочно повезло, что вы туда пролезли. У них там денег куры не клюют.

— Подумать только, — говорит Вегг, — что вам и это известно: очень уж вы скоро догадались. Удивительное дело!

— Ничего нет удивительного, мистер Вегг. Старик всем интересовался, ему всегда хотелось знать цену тому, что он находил в мусоре; мало ли он ко мне перетаскал костей, перьев и всякой всячины.

— Да что вы!

— Да. (О боже мой, боже мой!) И похоронили его здесь по соседству, знаете ли. Вон там.

Мистер Вегг этого не знал, но делает вид, что знает, сочувственно кивая головой. Он переводит взгляд туда, куда указывает кивок Венуса, словно желая уловить направление.

— Я тоже интересовался этой находкой в реке, — говорит Венус, (Она тогда еще не писала мне так язвительно.) У меня там есть… А впрочем, не стоит говорить.

Вытянув руку, он поднял свечу к одной из темных полок, но как только мистер Вегг обернулся, чтобы взглянуть, тут же передумал.

— Старика здесь очень хорошо знали. Рассказывали всякие истории насчет того, что он будто бы прятал ценности в мусорных кучах. Вряд ли там что-нибудь нашли. Вы ничего не слыхали, мистер Вегг?

— Ничего там не нашли, — подтверждает мистер Вегг, который впервые про это слышит.

— Не буду вас больше задерживать. Всего лучшего!

Несчастный мистер Венус пожимает ему руку, качая головой, и, сгорбившись на своем стуле, снова наливает себе чая.

Мистер Вегг, потянув дверь за ремешок, оглядывается через плечо и видит, что это движение сотрясло всю ветхую каморку: колышется пламя свечи, оживают на мгновение все три младенца — английский, индийский и африканский; разные скелеты, французский джентльмен, кошки с зелеными глазами, собаки, утки и вся остальная коллекция дергается словно в параличе, а бедняга Красногрудый Робин у самого локтя мистера Венуса перевертывается на бок. В следующую минуту мистер Вегг уже ковыляет по грязи, при свете газовых фонарей.