Глава XV
Новые слуги
Мистер и миссис Боффин сидели после завтрака в «Приюте», чувствия себя жертвами благополучия. На лице мистера Боффина читалась забота и растерянность. Перед ним лежал ворох всяких бумаг, и он глядел на них так же безнадежно, как не смыслящий в деле штатский мог бы глядеть на целую армию, которую ему велено в пять минут построить для парада. Он делал попытки как-то разметить и рассортировать эти бумаги, но ему мешал большой палец (что нередко случается с людьми его разбора), очень деятельный и решительно ничего не оставлявший без проверки и поправки, и до того перепачкавший все его заметки, что невозможно было разобраться в них, так же как и в отпечатках на носу и лбу мистера Боффина, оставленных все тем же большим пальцем.
В подобных случаях любопытно призадуматься над тем, какая дешевая вещь чернила и как надолго их хватает. Как одной крупицы мускуса довольно, чтобы надушить комод на много лет, причем она почти ничего не теряет в весе, так и на полпенни чернил было более чем достаточно для того, чтобы перепачкать мистера Боффина от корней волос до самых пяток, причем на бумаге перед ним не было написано ни строчки, а в чернильнице не замечалось ни малейшей убыли.
Мистер Боффин до того довел себя таким изнурительным литературным трудом, что глаза у него выпучились и остановились, а дыхание стало хриплым, когда к большому облегчению миссис Боффин, с тревогой глядевшей на все эти симптомы, во дворе прозвенел колокольчик.
— Кто бы это мог быть? — сказала миссис Боффин.
Мистер Боффин испустил долгий вздох, положил перо на место, взглянул на свои бумаги, словно сомневаясь, имеет ли он удовольствие быть с ними знакомым и, взглянув на них еще раз, утвердился в мнении, что вовсе не знаком с ними, но тут появился головастый юноша и доложил:
— Мистер Роксмит!
— Да! — сказал мистер Боффин. — Да, в самом деле! Наш с Уилферами общий друг, душа моя. Да. Пригласите его войти.
Появился мистер Роксмит.
— Садитесь, сударь, — сказал мистер Боффин, пожав ему руку. — С миссис Боффин вы уже знакомы. Что же, сударь, сказать по правде, я не совсем готов к встрече с вами, все был занят то тем, то другим, так что некогда было подумать о вашем предложении.
— Это он извиняется за нас обоих: и за себя и за меня, — улыбаясь, сказала миссис Боффин. — Но боже ты мой! Ведь мы и сейчас можем потолковать, правда?
Роксмит поклонился, поблагодарил ее и ответил, что он на это надеется.
— Позвольте-ка, — начал мистер Боффин, подперев рукой подбородок. — Вы, кажется, сказали тогда «секретер»: так, что ли?
— Я сказал «секретарь», — подтвердил Роксмит.
— Я тогда как-то не понял, — продолжал мистер Боффин, — да и потом, когда мы с миссис Боффин говорили об этом, то все не могли понять: ведь мы всегда думали (уж не будем от вас скрывать), что «секретер» — это такая мебель, но большей части красного дерева, обитая зеленым сукном или кожей, со множеством ящичков. Так вы уж не сочтите за вольность, если я позволю себе заметить, что это совсем не то.
— Разумеется, нет, — ответил Роксмит. — Но я употребил это слово в другом смысле — я хотел сказать стюард.
— Насчет этого, видите ли, — возразил мистер Боффин, подпирая рукой подбородок, — вряд ли мы с миссис Боффин когда-нибудь поедем по морю. Там нам, конечно, понадобился бы стюард, мы с ней не выносим качки; но ведь обыкновенно на каждом пароходе есть свой стюард.
Роксмит объяснил, что, говоря о должности, которую он хотел бы занять, он имел в виду место управляющего, или заведующего, или смотрителя, или поверенного.
— А ну-ка, для примера! — сказал мистер Боффин, наскакивая на него, по своему обыкновению. — Что бы вы стали делать, если б поступили ко мне на службу?
— Я бы завел точный учет всем вашим расходам, мистер Боффин, писал бы письма по вашим указаниям. Вел бы все деловые переговоры с людьми, которые на вас работают. — И, взглянув с легкой улыбкой на стол, он прибавил: — Я привел бы в порядок ваши бумаги…
Мистер Боффин потер запачканное чернилами ухо и взглянул на жену.
— …и держал бы все бумаги в таком порядке, чтобы в них всегда можно было разобраться: на каждой было бы коротко написано, что в ней содержится.
— Вот что я вам скажу, — начал мистер Боффин, комкая в руке измаранный в чернилах листок со своими записями. — Если вы возьметесь вот за эти бумаги и разберете, что тут, по-вашему, можно сделать, мне будет лучше видно, как с вами поступить.
Сказано — сделано. Положив шляпу и перчатки, Роксмит спокойно сел к столу, собрал бумаги в ровную кучку, просматривая их одну за другой, складывал каждую пополам, помечал сверху и перекладывал во вторую кучку, а когда все бумаги перешли из первой кучки во вторую, достал из кармана веревочку и перевязал всю кучу щегольским узлом, проявив большой навык и ловкость в этом деле.
— Хорошо! — одобрил мистер Боффин. — Очень хорошо! Теперь скажите нам, о чем там идет речь; будьте так любезен.
Джон Роксмит прочел вслух свои записи. Все они были насчет нового дома. Смета обойщика — столько-то. Смета на мебель — столько-то. Обстановка служебных помещений — столько-то. Каретнику — столько-то. Конскому барышнику — столько-то. За упряжь — столько-то. Золотых дел мастеру — столько-то. Общий итог — столько-то. Потом пошли письма. Согласие мистера Боффина от такого-то числа, о том-то и том-то. Несогласие на просьбу мистера Боффина от такого-то числа насчет того-то и того-то. Письмо относительно проекта мистера Боффнна, полученного такого-то числа, о том-то. Все очень кратко и последовательно.
— Образцовый порядок! — сказал мистер Боффин, постукивая пальцем по каждой заметке, словно отбивая такт. — И как это вы устраиваетесь с чернилами, просто не понимаю: на вас ни пятнышка нет. А теперь насчет писем. Давайте попробуем написать письмо, — предложил мистер Боффин, потирая руки и сияя от восторга, как ребенок.
— Кому оно должно быть адресовано, мистер Боффин?
— Да кому угодно. Хоть вам самим.
Мистер Роксмит быстро написал и прочел вслух:
— «Мистер Боффин свидетельствует свое почтение мистеру Джону Роксмиту и сообщает, что принял решение испытать его в той должности, которую он желал бы занять. Мистер Боффин, ссылаясь на слова самого мистера Роксмита, откладывает рассмотрение вопроса о жалованье на неопределенный срок. Само собой разумеется, что мистер Боффин не берет на себя никаких обязательств в этом смысле. Остается добавить, что мистер Боффин, полагаясь на слово мистера Роксмита, надеется на его честность и преданность. Мистеру Джону Роксмиту предлагается немедля приступить к своим обязанностям».
— Ах, Нодди, вот это так письмо! — воскликнула миссис Боффин, хлопая в ладоши.
Мистер Боффин был не менее восхищен: говоря по правде, в глубине души он считал и самое письмо и ту ловкость, с которой оно было написано, весьма замечательным проявлением человеческой изобретательности.
— И вот что я тебе скажу, миленький мой, — начала миссис Боффин, — если ты не договоришься сразу с мистером Роксмитом и будешь сам лезть во все, что не про тебя писано, так тебя кондрашка хватит, не говоря уже о том, что все белье будет в чернилах и сердце мое разобьется.
За такие мудрые речи мистер Боффин поцеловал свою супругу, а после того, поздравив Джона Роксмита с его блестящими успехами, пожал ему руку в залог новых отношений между ними. Миссис Боффин тоже подала ему руку.
— А теперь, Роксмит, надо вам хоть немного познакомиться с нашими делами, — сказал мистер Боффин, который по своей прямоте думал, что обязан выказать человеку доверие, если тот хоть пять минут прослужил у него. — Я уже говорил вам, когда мы с вами познакомились, или, лучше сказать, когда вы со мной познакомились, что миссис Боффнн намерена устроить все по моде, только я еще сам не знал, как далеко мы зайдем. Так вот, миссис Боффин одержала верх, и мы теперь должны устраиваться как нельзя моднее.
— Я так и полагал, сэр, судя по расходам на новое обзаведение, — отвечал Джон Роксмит.
— Да, — сказал мистер Боффин. — Это будет что-то из ряда вон. Как раз кстати мой литературный человек говорил мне, что дом, к которому он, можно сказать, имеет отношение… в котором он заинтересован…
— Как владелец? — спросил Джон Роксмит.
— Нет, не совсем так, — отвечал мистер Боффин, — а что-то вроде родственных отношений.
— Просто участие, — подсказал Джон Роксмит.
— Да, может быть, — согласился мистер Боффин. — Как бы ни было, он говорил мне, что на доме висит объявление: «Сей весьма аристократический особняк продается или сдается внаймы». Мы с миссис Боффин ездили смотреть его, нашли, что он весьма аристократичен (хотя немножко и скучноват, но это, в сущности, одно и то же), и купили его. Мой литературный человек по дружбе ударился в поэзию и прочел нам прелесть какие стихи на этот случай: в них он поздравляет миссис Боффин с тем, что ей теперь принадлежит… как это, душа моя?
Миссис Боффин отвечала:
Чертог, чертог веселья полон,
А залы, залы светом залиты.
— Вот именно. Тем ловчей получается, что в доме и правда есть два зала, с парадного хода и со двора; есть еще и помещение для прислуги. А кроме того, он нам прочел очень недурные стишки насчет того, что ежели миссис Боффин взгрустнется в новом доме, так он всегда готов прийти на помощь и ее развеселить. У миссис Боффин замечательная память. Ты не прочтешь нам эти стихи, душа моя?
Миссис Боффин согласилась и без единой ошибки прочла стихи, в которых было сделано такое любезное предложение — прочла точно так, как она их слышала:
Как плакала дева, я вам спою, миссис Боффин
Когда погибла любовь,
И как она угасла навек, миссис Боффин,
Чтоб не проснуться вновь.
Спою вам о том, с разрешения мистера Боффина,
как убит был герой,
А конь прискакал домой,
И если до слез мой тронет рассказ, за что прошу
прощения у мистера Боффина,
Гитарой утешу вас.
— Точка в точку правильно! — сказал мистер Боффин. — Мне особенно нравится то, что в этих стихах так кстати упомянуты мы оба.
Стихи произвели впечатление и на секретаря: он, видимо, был удивлен, что очень польстило мистеру Боффину и еще более утвердило его в высоком мнении о достоинстве этих стихов.
— Понимаете ли, Роксмит, — продолжал он, — мой литературный человек на деревянной ноге вообще завистлив. Так вот, я уже надумал, как это поудобнее устроить, чтобы Вегг вам не завидовал: вы держитесь своей части, а он будет держаться своей.
— Господи! — воскликнула миссис Боффин. — А я так думаю, что на свете всем места хватит!
— Так оно и есть, душа моя, когда мы не занимаемся литературой, — сказал мистер Воффин. — А когда занимаемся, получается наоборот. И мне не надо забывать, что я нанял Вегга тогда, когда у меня еще и мысли не было о моде или о том, чтобы оставить «Приют». Дать ему почувствовать обиду было бы непорядочно с моей стороны, как будто мне голову вскружили эти залы, залитые светом. От чего боже сохрани! Роксмит, что вы скажете насчет того, чтобы жить в доме?
— В этом доме?
— Нет, нет. Насчет этого дома у меня другие планы. А в новом доме?
— Пусть будет, как вам угодно, мистер Боффин. Я вполне в вашем распоряжении. Вы знаете, где я живу в настоящее время.
— Ну что ж! — сказал мистер Боффин, подумав. — Предположим, на время вы останетесь там же, а после мы решим. Вы ведь сразу начнете заниматься всем, что делается в новом доме?
— С удовольствием. Я начну сегодня же. Вы мне сообщите адрес?
Мистер Боффин сказал адрес, и секретарь записал его в книжечку. Миссис Боффин воспользовалась случаем и, пока он был этим занят, постаралась как следует рассмотреть его лицо. Впечатление было в его пользу, потому что она украдкой кивнула мистеру Боффину: «Он мне нравится».
— Я сейчас же загляну, все ли там в порядке, мистер Боффин.
— Благодарю вас. Но раз вы уже здесь, не хотите ли осмотреть «Приют»?
— Очень буду рад. Мне столько пришлось о нем слышать.
— Идемте! — сказал мистер Боффин. И они вдвоем с миссис Боффин пошли вперед.
Мрачный дом, этот «Приют», и по его убожеству видно, что все то время, пока он прозывался Гармоновой тюрьмой, им владел скряга. Жалкие остатки краски, жалкие остатки обоев на стенах, остатки мебели, скудные следы человеческой жизни. Что построено человеком для человека, должно, как и создания природы, выполнять свое назначение или гибнуть. Этот старый дом так и пропал даром, оттого что в нем не жили, износившись гораздо скорее, чем если бы в нем жили, — в двадцать раз скорее.
Какое-то оскудение бывает свойственно домам, если в них не кипит жизнь (словно эта жизнь их питает) и здесь оно было очень заметно. Лестница, балюстрада, перила казались иссохшими, словно обглоданными до костей; такими же казались стены, дверные косяки и окна. Скудная мебель являла тот же вид и, распадаясь в прах, усыпала бы все полы густым слоем пыли, если б здесь не наводили чистоту; эти полы, все потемневшие и в прожилках, были изношены, как лица стариков, проживших всю свою жизнь в одиночестве.
Спальня, где прижимистый старик перестал цепляться за жизнь, осталась в том же виде, что и при нем. В ней стояла старая дрянная кровать с четырьмя колонками, без полога, с железными зубцами наверху, словно на тюремной стене, покрытая старым лоскутным одеялом. Там стояла и накрепко запертая старая конторка с покатым верхом, похожим на злой и скрытный лоб; возле кровати — неуклюжий стол с кривыми ногами, а на столе шкатулка, в которой когда-то лежало завещание. У стены — несколько стульев в лоскутных чехлах, под которыми долгие годы не сохранялась, а выцветала понемногу более ценная обивка, не радуя ничей глаз. Между всеми этими предметами наблюдалось большое фамильное сходство.
— Комнату сохранили в таком виде, Роксмит, на случай, если приедет сын, — сказал мистер Боффин. — Одним словом, все в доме сохранялось точно так, как оно перешло к нам, пока сын не увидит и не одобрит. Даже и теперь ничего не меняется, кроме нашей комнаты внизу, где мы с вами только что сидели. Когда сын в последний раз в жизни приезжал домой и последний раз в жизни виделся с отцом, это было скорее всего вот в этой самой комнате.
Секретарь, осматривая комнату, остановил взгляд на боковой двери в углу.
— Еще одна лестница, — объяснил мистер Боффин, отпирая дверь, — она ведет во двор. Мы сойдем по ней; может быть, вы захотите посмотреть двор, а нам это по дороге. Когда сын был еще совсем ребенком, то к отцу он почти всегда ходил по этой вот лестнице. Он очень боялся отца. Бывало, сидит на лестнице, а войти не смеет, бедняжка; много раз я это видел. Мы с миссис Боффин часто утешали его, когда он сидел с книжкой на этой лестнице.
— Да! И его бедную сестру тоже, — сказала миссис Боффин. — А вот здесь, где стену освещает солнце, они как-то померились ростом. Это их детские ручки написали имена на стене, просто карандашом; но имена все еще здесь, а их, бедняжек, уже нет на свете.
— Надо нам позаботиться об именах, старушка, — сказал мистер Боффин. — Надо нам позаботиться об именах. Чтобы они не стерлись при нас, а если бог даст, то и после нас. Бедные дети!
— Да! Бедные дети! — вздохнула миссис Боффин.
Они отворили дверь внизу, выходящую во двор, и постояли на солнце, глядя на буквы, нацарапанные нетвердой детской рукой на уровне двух или трех ступеней. В этом простом напоминании о загубленном детстве и в ласковых словах миссис Боффин было нечто такое, что растрогало секретаря.
Потом мистер Боффин показал новому управляющему кучи мусора и среди них ту, которая досталась ему по завещанию еще до того, как он получил все остальное.
— Нам бы и этого довольно, — сказал мистер Боффин, — если бы бог пощадил его молодую жизнь и избавил от печальной смерти. Остального нам не нужно.
Секретарь смотрел с интересом и на сокровища двора, и на дом снаружи, и на ту отдельную пристройку, в которой, по словам мистера Боффина, они жили вместе с женой в продолжение многих лет их службы. И только после того, как мистер Боффин показал ему все чудеса «Приюта» по два раза подряд, секретарь вспомнил, что у него есть еще дела в другом месте.
— Мистер Боффин, у вас не будет никаких приказаний относительно этого дома?
— Нет. Роксмит. Никаких.
— Может быть, вы сочтете дерзостью с моей стороны, если я спрошу, не намерены ли вы продать его?
— Разумеется, не намерен. В воспоминание о нашем старом хозяине, о его детях, о нашей службе, мы хотим сохранить «Приют» так, как он есть.
Секретарь обвел кучи мусора таким выразительным взглядом, что мистер Боффин поспешил сказать, словно в ответ на его замечание:
— Ну да, это дело другое. Их я могу и продать, хотя жаль будет, что местность лишится такого украшения. Без насыпей она будет плоская, как блин. И все-таки не скажу, чтобы я собирался их навсегда тут оставить для одного только вида. Торопиться с этим не стоит: больше я сейчас ничего не могу сказать. Я знаток не во многом, Роксмит, но по части мусора я знаток. Я могу оценить эти кучи мусора с точностью до последнего пенса, знаю, как их выгоднее продать, знаю тоже, что, если они постоят на месте, вреда от этого не будет. Вы загляните к нам завтра, будьте так любезны.
— Буду заходить каждый день. И чем скорее я смогу вас переселить в новый дом, тем больше вы будете довольны, сэр, не так ли?
— Не то чтобы мне было так уж к спеху, — ответил мистер Боффин, — но если платишь людям за срочную работу, так хочется знать, что у них и в самом деле работа не стоит на месте. А вы как думаете?
— Совершенно так же! — ответил секретарь и с этим удалился.
— Ну, если я теперь уломаю Вегга, то все дела у меня будут в порядке, — сказал себе мистер Боффин, обходя двор положенное число раз.
Человек криводушный, разумеется, забрал в руки человека в высшей степени прямого. Низкий, конечно, одержал верх над великодушным. Надолго ли — это вопрос другой: мы видим каждый день, что такие победы бывают, и даже самим Подснепам не отмахнуться от этого факта. Бесхитростный Боффин так запутался в сетях коварного Вегга, что сам себя считал большим интриганом, когда думал, как бы ему еще больше облагодетельствовать Вегга. Ему казалось (так искусно действовал Вегг), что он действует втайне от Вегга, когда Вегг хитростью заставлял его действовать именно так, как нужно было Веггу. Таким образом, в это утро, мысленно обращаясь к Веггу с самой умильной улыбкой, он был не вполне уверен, не упрекнет ли его Вегг за то, что он повернулся к нему спиной.
Вот почему мистер Боффин провел несколько тревожных часов, дожидаясь наступления вечера и прихода Вегга, который с легкостью ковылял на деревянной ноге по всей Римской империи. К этому времени мистер Боффин глубоко заинтересовался судьбой великого полководца, которого сам он именовал Вылезарием, но, быть может, более известного миру и любителям классической древности под именем Велизария. Даже карьера этого знаменитого воина до некоторой степени утратила интерес для мистера Боффина по сравнению с вопросом, как ему загладить свою вину перед Веггом. Вот почему, как только литературный джентльмен напился и наелся до того, что весь раскалился докрасна, и уже взялся было за книгу, прочирикав, как обычно: «А теперь, мистер Боффин, мы начнем разрушаться и падать», мистер Боффин остановил его:
— Вы помните, Вегг, когда я впервые сказал, что хочу сделать вам одно предложение?
— Позвольте мне сначала подумать, сэр, — отвечал Вегг; перевертывая книгу корешком вверх. — Когда вы впервые сказали, что хотите сделать мне предложение? Позвольте подумать (как будто в этом была хоть малейшая необходимость). Да, конечно, помню, мистер Боффин. Это было на моем углу. Конечно, так! Вы сначала спросили меня, нравится ли мне ваша фамилия, и любовь к истине заставила меня ответить отрицательно. Мне и в голову не приходило, сэр, насколько будет знакома мне эта фамилия!
— Надеюсь, вы еще ближе познакомитесь с нею, Вегг!
— Вот как, мистер Боффин? Премного вам обязан, разумеется. Не угодно ли вам, сэр, мы начнем разрушаться и падать? — И он сделал вид, будто берется за книгу.
— Пока еще нет, Вегг. По правде говоря, я хочу вам сделать еще одно предложение.
Мистер Вегг (который вот уже несколько вечеров подряд только об этом и думал) снял очки с видом вежливого изумления.
— Надеюсь, что вам оно понравится, Вегг.
— Благодарю вас, сэр, — отвечал скрытный Вегг, — надеюсь, что так. И даже во всех отношениях. (К этому он стремился как филантроп.)
— Как вы думаете, Вегг, не закрыть ли вам ларек? — спросил мистер Боффин.
— Думаю, сэр, — отвечал Вегг, — что хотел бы видеть того джентльмена, который мне оплатит убытки.
— Он перед вами, — сказал мистер Боффин.
Мистер Вегг собирался было сказать «мой благодетель» и даже произнес «мой благо…», как вдруг его осенило вдохновение.
— Нет, мистер Боффин, только не вы, сэр. Кто угодно, только не вы. Не бойтесь, сэр, я не оскверню своими низменными занятиями чертогов, которые купило ваше золото. Знаю, сэр, что мне не пристало торговать под окнами вашего дворца. Я уже подумал об этом и принял свои меры. Нет нужды подкупать меня, сэр. Степни-Филдс не будет для вас слишком близко? Если вы и это сочтете за вторжение, я могу уйти еще дальше. Говоря словами поэта, которые я помню не совсем хорошо:
Осужденный скитаться по свету,
Сирота, без родных и друзей,
Кому счастья и чего-то там нету, —
Вот пред вами малютка Чарлей.
Вот так же и я перед вами, и в том же самом положении, — прибавил мистер Вегг, исправляя не совсем подходящую последнюю строчку.
— Ну-ну-ну, Вегг, — уговаривал его добряк Боффин. — Вы уж слишком чувствительны.
— Да, я знаю, сэр, — возразил мистер Вегг, упорствуя в своем великодушии. — Я знаю свои недостатки. Всегда был слишком чувствителен, с детских лет.
— Но погодите, Вегг, выслушайте меня, — продолжал Золотой Мусорщик. — Вы забрали себе в голову, будто я хочу от вас отделаться пенсией.
— Верно, сэр. — отвечал Вегг, по-прежнему упорствуя в великодушии, — я знаю свои недостатки и далек от того, чтобы отрицать их. Да, я забрал это себе в голову.
— Но у меня-то и в мыслях этого не было.
Это уверение вряд ли настолько утешило мистера Вегга, насколько думалось мистеру Боффину. И правда, лицо Вегга заметно вытянулось, когда он спросил:
— В самом деле не думаете, сэр?
— Нет, потому что это значило бы, что вы не хотите ничего делать, чтобы заработать эти деньги. А вы их заработаете, да.
— Это, мистер Боффин, совсем другое дело, — отвечал Вегг, делая вид, что воспрянул духом. — Теперь моя независимость снова воскресла во мне. Теперь я уже не стану
Оплакивать тот час,
Когда осыпать нас,
Дарами Лорд явился;
И более луна
Не плачет, прячась в тучах, над позором
здесь присутствующих.
Продолжайте, пожалуйста, мистер Боффин.
— Благодарю вас, Вегг, и за ваше доверие и за то, что вы так часто ударяетесь в поэзию; и то и другое по-дружески. Так вот, у меня такая мысль, чтобы вы бросили ларек, и я вас поселю здесь, в «Приюте», чтоб вы его для нас охраняли. Местоположение приятное, а если человеку давать уголь, свечи и один фунт в неделю, так он будет кататься словно сыр в масле.
— Гм! А не должен ли будет этот человек, сэр, — скажем, «этот человек», чтобы удобнее было рассуждать, — мистер Вегг старался выражаться как можно яснее и улыбался при этом, — не должен ли он будет оставить прочие занятия, или эти занятия будут оплачиваться особо? Теперь предположим, для удобства рассуждения, этот человек нанимается в чтецы; хотя бы по вечерам, скажем так, для удобства рассуждения. Будет ли плата за чтение прибавкой к той сумме, которая, по-вашему, позволяет кататься как сыр в масле? Или она уже входит в эту сумму?
— Ну, я думаю, можно будет прибавить, — сказал мистер Боффин.
— Думаю, что так. сэр. Вы правы, сэр. Я совершенно так же на это смотрю, мистер Боффин. — Тут мистер Вегг встал и, балансируя на деревянной ноге, бросился к своей жертве с протянутой рукой. — Мистер Боффин, считайте, что дело решено. Ни слова больше, сэр, ни слова. Я навсегда расстаюсь со своим ларьком. Собрание романсов будет сохранено для изучения частным образом, чтобы поэзия была, так сказать, принесена в дань, — Вегг так обрадовался найденному слову, что повторил его еще раз, уже с большой буквы: — в Дань службе. Мистер Боффин мне больно расставаться со всем, что я имею, но пусть вас это не тревожит. Такие же чувства испытывал мой отец, когда его заслуги оценили и перевели из лодочников на правительственную службу. Его звали Томас. Вот какие слова произнес он по этому случаю — я был тогда еще младенец, но они произвели на меня такое сильное впечатление, что я их помню:
Навсегда прощай, мой ялик!
Весла, руль и все, прости!
Никогда у перевоза
Тому в лодке не грести!
Мой отец это пережил, мистер Боффин, и я тоже переживу.
Произнося эту прощальную речь, он все размахивал рукой в воздухе и никак не давал ее мистеру Боффину, к великому его огорчению. Теперь же он с быстротой молнии сунул руку своему патрону; тот ее пожал, чувствуя, что бремя спадает с его души, и заметил, что, поскольку их дела устроены к общему удовольствию, он был бы рад заняться делами Вылезария. Кстати говоря, тот остался накануне вечером в самом незавидном положении, и весь день погода не благоприятствовала предстоящему походу на персов.
Мистер Вегг надел очки, но Вылезарию не суждено было присоединиться к их обществу в этот вечер. Не успел Вегг отыскать нужное место в книжке, как на лестнице послышались шаги миссис Боффин, такие непривычно тяжелые и торопливые, что мистер Боффин вскочил бы с места, предчувствуя нечто из ряда вон выходящее, даже если бы она не позвала его взволнованным голосом.
Мистер Боффин бросился к ней: она стояла на темной лестнице, тяжело дыша, с зажженной свечой в руке.
— Что случилось, душа моя?
— Не знаю, не знаю; иди скорей ко мне наверх.
В сильном изумлении мистер Боффин поднялся по лестнице и вошел вслед за миссис Боффин в их спальню, вторую большую комнату на одном этаже с той, где умер их бывший хозяин. Мистер Боффин огляделся по сторонам и не заметил ничего особенного, кроме сложенных на большом сундуке стопок белья, которое разбирала миссис Боффин.
— Что такое, милая? Да ты испугалась! Ты — и вдруг испугалась!
— Я, конечно, не трусиха, — отвечала миссис Боффин, садясь на стул, чтобы прийти в себя, и не выпуская руки мужа, — но это очень странно!
— Что странно, милая?
— Нодди, сегодня вечером я везде, во всем доме вяжу лица старика и обоих детей.
— Что ты, душа моя? — воскликнул мистер Боффин, не без некоторого неприятного ощущения мурашек, пробежавших по спине.
— Я знаю, это кажется глупо, и все же это так.
— Где же тебе показалось, что ты их видела?
— Не знаю, где. Я их почувствовала.
— Дотронулась до них?
— Нет. Почувствовала в воздухе. Я разбирала белье на сундуке и, совсем не думая про старика и детей, напевала про себя, — и вдруг сразу почувствовала, что передо мной из темноты появилось лицо.
— Чье лицо? — спросил муж, озираясь вокруг.
— С минуту оно было лицом старика, потом стало молодеть. С минуту оно было лицом обоих детей, потом постарело. С минуту это было чье-то чужое лицо, а потом все эти лица сразу.
— А потом все пропало?
— Да, потом все пропало.
— Где ты была тогда, старушка?
— Здесь, у сундука. Ну, я этому не поддалась, все разбирала белье да напевала про себя. «Боже ты мой, — говорю себе, — стану думать о чем-нибудь другом, о чем-нибудь приятном, оно и выйдет из головы». Вот я и стала думать про новый дом, про мисс Беллу Уилфер, стала скорее думать, а простыню держала в руках, вдруг вижу — эти лица словно прячутся в складках простыни; я ее и выронила.
Простыня все еще лежала на полу, там, где упала. Мистер Боффин поднял ее и положил на сундук.
— А потом ты побежала вниз?
— Нет, я решила пойти в другую комнату, стряхнуть все это с себя. Говорю: «Пойду прогуляюсь не спеша по комнате старика раза три из конца в конец, и тогда я от этого отделаюсь». Я вошла туда со свечой в руке, но как только подошла к кровати, весь воздух ими наполнился.
— Лицами?
— Да, и я даже чувствовала, что они повсюду; и во тьме за боковой дверью, и на маленькой лестнице, и словно плывут по воздуху во двор. Вот тогда я и позвала тебя.
Мистер Боффин, теряясь от изумления, глядел на миссис Боффин. Миссис Боффин, теряясь от волнения, не в силах объяснить мужу, в чем дело, глядела на мистера Боффина.
— Я думаю, милая, что надо сейчас же выпроводить Вегга, потому что он будет теперь жить в «Приюте», так чтобы ему, да и кому другому, не взбрело в голову, что в доме нечисто, если он это услышит и разболтает. Нам-то ведь лучше знать. Верно?
— Никогда со мной этого не было, — сказала миссис Боффин, — а я оставалась одна в доме и ходила по всем комнатам в любой час ночи. Я была в доме, когда смерть посетила его, была в доме и тогда, когда впервые в него вошло убийство, и до сих пор ничего не боялась.
— И не будешь бояться, душа моя, — сказал мистер Боффин. — Поверь мне, это все от мыслей, да оттого, что живешь в таком мрачном месте.
— Да, но почему раньше этого не было? — спросила миссис Боффин.
На это мистер Боффин мог только ответить замечанием, что все, что ни бывает на свете, должно же когда-нибудь начаться. Потом, забрав руку жены под свой локоть, чтобы та не оставалась больше одна переживать такие волнения, он сошел вниз, чтобы отпустить Вегга. Того клонило ко сну после сытного ужина, да и по натуре он был всегда рад отлынивать от работы, и потому с удовольствием заковылял восвояси, не сделав того, зачем пришел и за что ему заплатили.
Затем мистер Боффин надел шляпу, а миссис Боффин закуталась в шаль, и оба они, взяв связку ключей и зажженный фонарь, обошли весь этот унылый дом — унылый повсюду, кроме их собственных двух комнат, — от погреба до чердака. Не удовольствовавшись такой погоней за фантазиями миссис Боффин, они стали искать во дворе, в пристройках и под насыпями. Осмотрев все кругом, они поставили фонарь у подножия одной насыпи и спокойно прогуливались взад и вперед, совершая вечерний моцион, для того чтобы голова миссис Боффин окончательно проветрилась и освободилась от темной паутины.
— Ну вот, милая! — сказал мистер Боффин, когда они вернулись к ужину. — Видишь, как надо от этого лечиться. Совсем прошло, правда?
— Да, милый, — ответила миссис Боффии, снимая шаль. — Я больше не боюсь. И нисколько не волнуюсь. Я могу опять ходить по всему дому, как и прежде. Но только…
— Что? — сказал мистер Боффин.
— Но стоит мне только закрыть глаза…
— И что тогда?
— И тогда все они здесь! — задумчиво отвечала миссис Боффин, закрыв глаза и дотрагиваясь левой рукой до лба. — Лицо старика — и оно молодеет! Оба детских лица — и они стареют. Еще лицо, которое мне незнакомо. А то и все эти лица вместе.
Снова открыв глаза и увидев перед собой лицо мужа, она наклонилась через стол, похлопала его по щеке и принялась за ужин, объявив, что лицо у него лучше всех на свете.
