Глава X

Тихая комната со спущенными шторами; река за окном течет к необъятному океану; на кровати — беспомощное тело; оно лежит навзничь, все забинтованное, перевязанное; неподвижные руки в лубках вытянуты вдоль бедер. Только второй день жила здесь маленькая швея, но эти два дня вытеснили у нее все прежние воспоминания.

Со времени ее приезда он почти не шевельнулся. Лежал то с закрытыми, то с открытыми глазами. Открытые, они, не мигая, бессмысленно смотрели в одну точку, и лишь изредка лоб над ними бороздили морщинки не то гнева, не то удивления. Тогда Мортимер Лайтвуд заговаривал с ним, и он, случалось, настолько приходил в себя, что пытался назвать друга по имени. Но сознание тут же меркло, и на кровати снова лежало лишь искалеченное тело Юджина, а дух Юджина отлетал от него.

Они снабдили Дженни всем, нужным для ее работы, поставили ей маленький столик в ногах его кровати. Кукольная швея сидела там, и их не оставляла надежда, что ее фигурка, ее пышные волосы, падающие на спинку стула, привлекут его внимание. С той же целью она начинала напевать чуть слышным голоском, как только он открывал глаза и на лбу у него, словно зыбь по воде, пробегали те чуть заметные морщинки. Но пока что он ничего не замечал. «Они» — это были врач, Лиззи, проводившая здесь все свое свободное время, и Лайтвуд, который не отходил от него ни на шаг.

Так прошло два дня, прошел и третий. И на четвертый день он вдруг прошептал что-то.

— Юджин, милый, о чем ты?

— Мортимер, она…

— Что?

— …ты пошлешь за ней?

— Друг мой, она здесь.

Не ощущая пробела во времени, он думал, что они продолжают все тот же разговор.

Маленькая швея стала в ногах кровати, напевая свою песенку, и весело закивала ему головой.

— Дженни! Протянуть вам руку я не могу, — сказал Юджин и усмехнулся почти как прежде. — Но я очень рад вас видеть.

Мортимер повторил ей его слова, потому что их можно было разобрать только по губам, нагнувшись к нему. Вскоре он заговорил снова:

— Спроси ее, видела ли она детей?

Мортимер не понял его, и Дженни сама сообразила, о чем речь, только после того как он добавил:

— Спроси ее, как пахнут цветы.

— А! Знаю, знаю! — воскликнула кукольная швея. — Теперь все поняла!

Тогда Лайтвуд быстро уступил ей место, и, с просветленным лицом склонившись над Юджином, она сказала:

— Вы говорите о тех детях, которые спускались по длинным сверкающим лучам и приносили мне покой и отраду? О тех детях, которые поднимали меня высоко-высоко, словно пушинку?

Юджин улыбнулся.

— Да.

— С тех пор как вам тогда рассказывала, я их не вижу. Давно не вижу, потому что теперь спина у меня почти не болит.

— Вы так мило фантазировали, — сказал Юджин.

— Но мои птицы все еще поют! — воскликнула девочка. — И цветы благоухают по-прежнему. Правда, правда! Это такое блаженство!

— Останьтесь и помогите ухаживать за мной, — тихо проговорил Юджин. — Пусть эти сны наяву посетят вас и здесь… пока я еще жив.

Она коснулась рукой его губ и, вернувшись к своему рабочему столу, той же рукой прикрыла себе глаза и снова запела. Он слушал эту тихую песенку с явным удовольствием до тех пор, пока ее голос не умолк.

— Мортимер.

— Что, Юджин?

— Дай мне что-нибудь, попытайся удержать меня здесь хоть на несколько минут…

— Удержать, Юджин?

— Чтобы я не блуждал бог знает где… У меня такое чувство, будто я только что вернулся сюда и сейчас снова уйду… Дай мне что-нибудь, друг мой!

Мортимер поднес к его губам стакан с легким вином, которое всегда держал наготове, и хотел было помешать ему говорить, но не успел.

— Не останавливай меня, Мортимер. Я должен это сказать. Если бы ты знал, какая тревога терзает и гложет меня, когда я блуждаю в этих местах… им нет конца. Где это, Мортимер? Где-то на краю света…

По лицу друга он понял, что начинает бредить, и через минуту добавил:

— Не бойся… Я еще не ушел. Но о чем же…

— Ты хотел что-то рассказать мне, дорогой мой Юджин. Рассказать мне — твоему старому другу, который всегда любил тебя, льнул к тебе, подражал тебе, восхищался тобой, был бы ничто без тебя и который, видит бог, с радостью согласился бы сейчас поменяться с тобой местами.

— Ну-ну-ну! — сказал Юджин, с нежностью глядя на Мортимера, закрывшего глаза ладонью. — Я этого не заслужил. Такие комплименты лестно слушать, друг мой, но я их не заслуживаю. Это нападение, Мортимер, это убийство…

Его друг сразу насторожился и проговорил, склонившись над ним:

— Мы с тобой подозреваем одного и того же человека.

— Мало сказать, подозреваем! Но, Мортимер, пока я лежу здесь и когда меня уже не будет, помни: виновный не предстанет пред лицом правосудия. В этом я полагаюсь на тебя.

— Юджин!

— Нельзя пачкать ее незапятнанное имя, друг мой. Ведь кара падет не на него, а на нее. Я поступал дурно по отношению к ней, а намерения у меня были еще более дурные. Ты помнишь, какая дорога вымощена благими намерениями? Так знай, Мортимер, что дурных намерений там не меньше. Поверь мне — человеку, который уже лежит на этой дороге!

— Юджин, друг мой, успокойся!

— Я успокоюсь, когда ты дашь мне слово. Мортимер, друг мой, от этого человека надо отступиться. Если его заподозрят, добейся, чтобы он молчал, дай ему спастись. Не думай о мести. Приложи все свои силы, чтобы защитить ее и замять это дело. Постарайся запутать его, отвести улики в сторону. Слушай, что я говорю тебе. Это был не учитель, не Брэдли Хэдстон. Слышишь? Повторяю: это был не учитель, не Брэдли Хэдстон. Слышишь? В третий раз. Это был не учитель, не Брэдли Хэдстон.

Силы покинули его. Он говорил шепотом, прерывисто, невнятно, и все же заставил понять себя.

— Друг мой, я опять ухожу. Если можешь, задержи меня хоть на минуту.

Лайтвуд приподнял ему голову, дал выпить вина. Он овладел собой.

— Я не знаю, когда это случилось — недели, дни или несколько часов тому назад. Не важно. Расследование ведется, его ищут? Говори!

— Да.

— Останови их, отведи от него подозрение. Не допускай, чтобы она оказалась замешанной в это дело. Защити ее. Если преступника призовут к ответу, он ее опорочит. Пусть убийство останется безнаказанным — во имя Лиззи, ради искупления моей вины перед ней. Обещай мне это!

— Хорошо, Юджин. Обещаю.

Он с благодарностью взглянул па друга и сразу потерял сознание. Глаза уставились в одну точку напряженным, ничего не выражающим взглядом.

Долгие часы, долгие дни и ночи все шло без перемен. По временам он приходил в себя после долгого забытья, спокойно отвечал другу, говорил, что ему стало легче, и даже просил о чем-нибудь. Но просьбу не успевали выполнить, как сознание снова покидало его.

Кукольная швея, теперь — вся сострадание, следила за ним с неослабным усердием. Она вовремя меняла ему лед и компрессы и каждую свободную минуту нагибалась к его подушке, стараясь не пропустить ни единого слова, когда он начинал бредить. Трудно себе представить, сколько часов подряд просиживала она в неудобной позе возле кровати Юджина, ловя каждый его взгляд! Не в силах шевельнуть рукой, он не мог выразить знаками, что так мучит его, но неусыпное наблюдение за ним (а может быть, чайная сила или симпатия, связующая их) выработала в Дженни понятливость, которой не хватало Лайтвуду. Мортимер часто прибегал к ее помощи, точно она была толмачом между чувственным миром и бесчувственным телом его друга. И Дженни меняла одну повязку, ослабляла другую, клала страдальцу голову поудобнее, откидывала простыню с его груди — все это с твердой уверенностью, что так и надо делать, чтобы облегчить его страдания. Во многом тут помогали навыки ремесла, развившие прирожденную гибкость и проворство ее пальцев, но чуткость ее была не менее поразительна.

Одно слово он повторял миллионы раз — слово «Лиззи». В самые тяжелые минуты, мучительные для тех, кто ухаживал за ним, он метался, как в бреду, быстро и нетерпеливо твердя это имя с тоской потерявшего разум человека и с монотонностью механизма. А когда утихал, устремив взгляд в пространство, то произносил его чуть слышным предостерегающим шепотом. Ее присутствие, ее легкое прикосновение к его груди, к его лицу часто останавливали этот бред, и тогда они знали, что он ненадолго умолкнет и будет лежать с закрытыми глазами, а потом откроет их и очнется. Но надежды, которые возрождала желанная тишина, наступавшая в комнате, всякий раз рушились, так как сознание покидало страдальца в тот самый миг, когда друзья только успевали порадоваться его первому проблеску.

Страшно было смотреть, как утопающий подымается из глубин лишь затем, чтобы погрузиться в них снова. А потом в нем произошла перемена, страшная не только для них, но и для него. Невысказанное желание облегчить душу, поделиться чем-то с другом так мучило его, что минуты просветления становились все короче и короче. Он тщетно старался преодолеть забытье, подобно утопающему, который тем скорее уходит под воду, чем больше борется с волнами.

Однажды днем, когда он лежал тихо и Лиззи на цыпочках вышла из комнаты, торопясь на фабрику, Лайтвуд услышал его голос.

— Я здесь, Юджин.

— Сколько это может длиться, Мортимер?

Лайтвуд покачал головой.

— Ухудшения нет, Юджин.

— Нет и надежды. И все-таки я молю бога, чтобы ты успел оказать мне последнюю услугу, а я — сделать то последнее, без чего мне нельзя уходить. Мортимер, молю, задержи меня на несколько минут!

Мортимер дал ему глоток вина, уверяя, что сегодня он гораздо спокойнее, хотя живая искорка, лишь изредка загоравшаяся в его глазах, уже ускользала.

— Друг мой, постарайся удержать меня. Не дай мне забыться… Я ухожу!

— Нет, нет! Юджин, говори, что я должен сделать?

— Задержи меня хоть на минуту. Я опять ухожу. Не отпускай… Дай мне сказать. Останови меня, останови!

— Бедный мой Юджин! Успокойся!

— Я делаю все… все, что в моих силах. Если бы ты знал, чего это стоит! Не дай мне забыться… выслушай сначала. Еще… вина…

Лайтвуд подал ему стакан. Стараясь преодолеть дурноту таким мучительным усилием воли, что на него больно было смотреть, Юджин поднял на друга умоляющий взгляд и проговорил:

— Оставь меня на попечение Дженни, а сам пойди к ней и скажи, о чем я молю ее. Дженни посидит около меня, пока тебя не будет. Много времени это не займет. Ты отлучишься ненадолго.

— Хорошо, Юджин, хорошо! Но скажи, что я должен сделать?

— Я ухожу. Теперь меня уже не удержишь.

— Юджин! Скажи хоть слово!

Его глаза опять уставились в одну точку, и единственное слово, послужившее ответом Лайтвуду, было: Лиззи, Лиззи, Лиззи, уже повторенное миллионы раз.

Но неусыпная Дженни, все так же зорко следившая за ним, подошла к Лайтвуду, который в отчаянии смотрел на друга, и тронула его за плечо.

— Тсс! — Она приложила палец к губам. — Видите? Он закрыл глаза. Когда откроет, значит очнулся. Шепнуть вам одно словечко? А вы ему подскажете.

— Ах, Дженни, если б ты могла угадать это словечко!

— Угадала. Нагнитесь.

Лайтвуд нагнулся к ней, и она шепнула ему что-то. Шепнула ему на ухо одно коротенькое слово. Лайтвуд вздрогнул и посмотрел на нее.

— Попробуйте, — сказала она, так вся и просияв. Потом склонилась над страдальцем и впервые коснулась губами его щеки, поцеловала его переломанную руку — ту, что была ближе к ней, и отошла к ногам кровати.

Часа два спустя Мортимер Лайтвуд увидел, что сознание возвращается к его другу, и осторожно наклонился к нему.

— Молчи, Юджин. Смотри на меня и слушай, что я тебе скажу. Понимаешь? Тот чуть заметно кивнул.

— Начну с того, на чем мы остановились. То слово, которое я должен был вот-вот услышать от тебя… Жена?

— Слава богу!.. Мортимер!

— Тише, тише! Не волнуйся! Молчи! И слушай дальше, Юджин. У тебя будет спокойнее на душе, если Лиззи станет твоей женой? Ты просишь меня сказать ей об этом и добиться от нее согласия? Ты хочешь, чтобы она склонила колена здесь, у твоей постели, и обвенчалась с тобой? Ты хочешь до конца искупить свою вину перед ней?

— Да благословит тебя бог, Мортимер!

— Все будет сделано, Юджин! Положись на меня. Я отлучусь на несколько часов, чтобы исполнить твою волю. Ты понимаешь, что моя отлучка неизбежна?

— Друг мой, я сам просил тебя об этом.

— Да, правда. Но тогда я ничего не понимал. Как ты думаешь, кто дал мне ключ в руки?

Юджин остановил тоскливый взгляд на мисс Дженни, которая смотрела на него, облокотившись о спинку кровати и подперев подбородок руками. Былая шутливость промелькнула в его улыбке.

— Да, да! — сказал Лайтвуд. — Это ее догадка. Итак, Юджин, я еще не успею вернуться, а ты уже будешь звать, что твоя воля выполнена, Лиззи займет мое места возле тебя и больше никогда не расстанется с тобой. И напоследок вот что: ты поступил как благородный человек, Юджин. И я верю, верю всем сердцем, что, если провидение смилуется и вернет нам тебя, ты благословишь судьбу, давшую тебе в жены твою спасительницу, достойную глубокой любви и глубокого уважения.

— Да будет так. Аминь. Но я не выживу, Мортимер.

— Твое решение не убавит у тебя ни сил, ни надежды, Юджин.

— Да, это верно. Прижмись ко мне щекой, — на случай, если я не дождусь твоего возвращения. Я люблю тебя, Мортимер. Не тревожься обо мне. Если она не отвергнет меня, я доживу до той минуты, когда смогу назвать ее своей женой.

Прощание двух друзей совершенно расстроило мисс Дженни. Она повернулась к ним спиной, низко склонила голову и, сидя в шатре своих золотистых волос, горько, но беззвучно рыдала. Мортимер Лайтвуд вскоре ушел. Когда деревья протянули далеко по реке свои темные тени, в комнате больного бесшумно возникла еще одна тень.

Маленькая швея сразу уступила ей место у его изголовья, а сама отошла в глубь комнаты.

— Очнулся? — спросила она, стараясь разглядеть в темноте лицо страдальца.

— Очнулся, Дженни, — прошептал Юджин. — Очнулся и узнал свою жену.