Глава XV
Золотой Мусорщик в самом худшем виде
Завтрак в доме мистера Боффина всегда проходил очень приятно, и за столом обычно хозяйничала Белла. Золотой Мусорщик выходил к завтраку с безоблачным лицом, словно начиная каждый новый день в своем природном здоровом духе, и только после первых часов бодрствования подпадал под разлагающее влияние богатства. В этот ранний час не трудно было поверить, что он ничуть не переменился. Однако с течением времени собирались тучи, и ясное утро омрачалось. Можно сказать, тени скупости и подозрительности удлинялись вместе с его собственной тенью, и мрак постепенно сгущался вокруг него.
Но вот, в одно утро, оставшееся всем надолго памятным, Золотой Мусорщик вышел к завтраку с лицом чернее ночи. Никогда еще не проявлялась так резко перемена в его характере. Его обращение с секретарем было настолько высокомерно и неуважительно, настолько полно недоверия, что молодой человек встал и вышел из-за стола в середине завтрака. Золотой Мусорщик проводил уходящего таким хитрым и злобным взглядом, что от одного этого Белла застыла бы в негодовании, даже если б он не погрозил исподтишка Роксмиту, затворявшему за собой дверь. Этот день, самый злосчастный изо всех дней в году, был первым после того, как мистер Боффин беседовал с миссис Лэмл в ее маленькой каретке.
Белла взглянула на миссис Боффин, стараясь по ее лицу угадать, чем объясняется такой бурный припадок гнева у ее мужа, но ничего не угадала. Печаль и тревогу — вот все, что она могла прочесть на лице миссис Боффин, наблюдавшей за ней самой. Когда они остались вдвоем, что случилось не ранее полдня, ибо мистер Боффин долго сидел в своем кресле, а по временам вскакивал с места и семенил взад и вперед по комнате, сжимая кулаки и что-то бормоча, испуганная Белла спросила миссис Боффин, что случилось, в чем дело?
— Мне запрещено говорить об этом с вами, дорогая моя Белла, я не могу вам сказать, — другого ответа она не добилась. И все же, всякий раз, когда Белла в недоумении и тревоге поднимала глаза на миссис Боффин, она видела, что та наблюдает за ней все с тем же выражением заботы и печали.
День для Беллы тянулся долго и тоскливо; она была подавлена чувством надвигающейся беды и терялась в догадках, почему миссис Боффин смотрит на нее так, как будто и она в этом виновата. Было уже далеко за полдень, когда слуга вошел к ней в комнату и доложил, что мистер Боффин просит ее пожаловать к нему.
Миссис Боффин уже сидела там на диване, а мистер Боффин расхаживал взад и вперед по комнате. Увидев Беллу, он остановился, подозвал ее кивком и взял под руку.
— Не тревожьтесь, милая, — сказал он ласково, — я на вас не сержусь. Но что это, вы вся дрожите! Не тревожьтесь, милая моя Белла. Я вас не дам в обиду.
«Не даст в обиду», — подумала Белла. И повторила вслух удивленным тоном:
— Не дадите в обиду, сэр?
— Да, да! — отвечал мистер Боффин. — Заступлюсь. Не дам вас в обиду. Позови-ка сюда мистера Роксмита, любезный.
Белла долго терялась бы в догадках, будь у нее на это время; но слуга нашел Роксмита где-то поблизости, и он явился без промедления.
— Закройте дверь, сударь! — сказал мистер Боффин. — Мне надо сказать вам нечто такое, что вам, я думаю, не особенно приятно будет слышать.
— К сожалению, сэр, — возразил секретарь, закрыв за собой дверь и повернувшись к нему лицом, — я считаю это весьма возможным.
— Что вы хотите сказать? — взорвался мистер Боффин.
— Хочу сказать, что для меня не новость выслушивать от вас то, что мне не хотелось бы слышать.
— Ах вот как! Это мы, пожалуй, изменим, — сказал мистер Боффин, угрожающе кивнув головой.
— Надеюсь, что так, — ответил секретарь. Он держался спокойно и почтительно, но, как подумала Белла — и подумала с радостью, — очень достойно и мужественно.
— Ну, сэр, — сказал мистер Боффин, — взгляните на эту молодую особу рядом со мной.
Белла невольно подняла глаза и встретилась взглядом с мистером Роксмитом. Он был бледен и казался взволнованным. Потом она перевела глаза на миссис Боффин и увидела все то же выражение. В один миг ее словно осенило, и ей стало понятно, что она сделала.
— Я вам говорю, сэр, — повторил мистер Боффин, — видите вы эту молодую особу рядом со мной?
— Вижу, сэр, — ответил секретарь.
В эту минуту его глаза снова остановились на Белле, и, как ей показалось, в них был упрек. Возможно, однако, что этот упрек был в ней самой.
— Как вы смеете, сударь, — продолжал мистер Боффин, — без моего ведома ухаживать за этой молодой особой? Как вы смеете забывать свое положение, свое место у меня в доме и докучать ей своими наглыми ухаживаниями?
— Я отказываюсь отвечать на вопросы, предложенные таким оскорбительным тоном, — сказал секретарь.
— Отказываетесь отвечать? — повторил мистер Боффин. — Отказываетесь отвечать, вот как? Тогда я сам скажу, в чем дело, Роксмит, сам отвечу за вас. В этом вопросе две стороны, и я их разберу по отдельности. Одно — это просто наглость. Вот первая сторона.
Секретарь улыбнулся с горечью, словно говоря: «Я это вижу и слышу».
— Повторяю, с вашей стороны просто наглость даже думать об этой девушке. Эта девушка гораздо выше вас. Она вам далеко не ровня. Она поджидает человека с деньгами (и имеет на это право), а у вас денег нет.
Белла повесила голову и как будто слегка отстранилась от поддерживавшей ее руки мистера Боффина.
— Что вы такое, хотел бы я знать, — продолжал мистер Боффин, — какое вы имеете право так дерзко преследовать эту молодую особу? Она ждет, чтоб ей предложили настоящую цену; не для того она появилась на рынке невест, чтобы ее подхватил любой молодчик без гроша в кармане.
— О мистер Боффин! Миссис Боффин, прошу вас, заступитесь за меня! — прошептала Белла, вырываясь от мистера Боффина и закрывая лицо руками.
— Помолчи-ка, старушка! — сказал мистер Боффин, останавливая жену. — Белла, милая моя, не волнуйтесь, я заступлюсь за вас.
— Да разве вы заступаетесь, разве это значит заступаться? — с большим чувством воскликнула Белла. — Вы обижаете меня, сами обижаете.
— Не волнуйтесь, милая, — благодушно возразил мистер Боффин. — Я призову к ответу этого молодого человека. Ну, Роксмит! Если вы отказываетесь отвечать, то должны хоть выслушать, знаете ли. Так вот, я вам скажу, что первая сторона вашего поведения — это наглость; наглость и самомнение. Ответьте мне на один только вопрос, если можете: разве эта молодая особа не говорила вам то же самое?
— Мистер Роксмит, разве я это говорила? — спросила Белла, не отнимая рук от лица. — Скажите же, мистер Роксмит! Да или нет?
— Не огорчайтесь, мисс Уилфер; теперь это не имеет значения.
— Ага! Вы этого не отрицаете, однако! — сказал мистер Боффин, значительно кивнув головой.
— Но после того я просила прощения! — воскликнула Белла. — И сейчас попросила бы опять, стоя на коленях, если б это ему помогло!
Тут миссис Боффин громко зарыдала.
— Старушка, — сказал мистер Боффин, — перестань реветь! Сердце у вас доброе, и даже очень, мисс Белла, но я хочу объясниться начистоту с этим молодым человеком, раз уж я загнал его в угол. Ну, Роксмит! Повторяю, дерзость и самонадеянность — это одна сторона вашего поведения. А теперь я перехожу к другой, которая гораздо хуже. Это был корыстный расчет.
— Отрицаю с негодованием.
— Что толку отрицать, это ровно ничего не значит, отрицаете вы или нет. У меня тоже есть голова на плечах, — сказал мистер Боффин, прищурившись с самым подозрительным выражением, так что лицо его пошло морщинами, словно карта, полная углов и кривых линий. — Разве я не знаю, как обирают людей с состоянием? Если бы я не смотрел в оба да не придерживал бы карман, я бы и опомниться не успел, как очутился бы в работном доме. Разве Дансер, Элвс, Гопкинс и Блюбери Джонс, да и многие другие не знали по собственному опыту того же, что знаю и я? Кто только не старался их обобрать и довести до нищеты и разорения! Разве им не приходилось прятать все свое добро из боязни, чтоб его не украли? Разумеется, приходилось. Мне, пожалуй, станут еще рассказывать, будто они людей не знали!
— Жалкий народ! — пробормотал секретарь.
— Что вы там сказали? — набросился на него мистер Боффин. — А впрочем, не трудитесь повторять, и слушать не стоит, да я и знать этого не желаю. Я разоблачу ваши замыслы перед этой молодой особой, покажу ей вашу оборотную сторону, и что бы вы ни говорили, этого вам не избежать. (Теперь слушайте, милая моя Белла!) Роксмит — вы нищий. Я вас подобрал на улице. Верно это или нет?
— Продолжайте, мистер Боффин, не спрашивайте меня.
— Не спрашивать вас! — передразнил мистер Боффин, как будто не говорил этого сам. — Как же, стану я вас спрашивать. Уж это было бы ни на что не похоже. Так вот, я говорю, что вы нищий, которого я подобрал на улице. Вы подошли ко мне и попросили взять вас в секретари, и я взял. Очень хорошо.
— Очень плохо, — пробормотал секретарь.
— Что вы там говорите? — опять набросился на него мистер Боффин.
Секретарь ничего не ответил. Мистер Боффин долго глядел на него с комическим выражением обманутого любопытства и вынужден был начать снова:
— Этот Роксмит — нищий, которого я взял в секретари прямо с улицы. Этот самый Роксмит знакомится с моими делами, узнает, что я намерен оставить этой молодой особе некоторую сумму. «Ого! — говорит этот Роксмит; тут мистер Боффин с хитрым выражением похлопал себя пальцем по носу, изображая Роксмита в секретной беседе со своим собственным носом, — хороший будет улов, ну-ка попытаюсь». И вот этот самый Роксмит, алчный и голодный, став на карачки, подбирается к деньгам. Не плохо рассчитал: если б эта молодая особа была не так умна или не так благоразумна, набравшись разных романтических бредней, ему, ей-богу, удалось бы ее обойти и даже обобрать! Но, к счастью, она оказалась умней, — да и хорош же он теперь, когда его разоблачили. Вот он стоит! — закончил мистер Боффин, с забавной непоследовательностью обращаясь к самому Роксмиту. — Глядите на него!
— Мистер Боффин, с вашими неудачными подозрениями… — начал секретарь.
— Для вас они, конечно, неудачные, могу вас уверить, — прервал его мистер Боффин.
— …никто не сможет бороться, и я не возьмусь за такое безнадежное дело. Но правды ради я скажу одно слово.
— Э, какое вам дело до правды, — сказал мистер Боффин, щелкнув пальцами.
— Нодди! Голубчик мой! — увещевала его жена.
— Сиди смирно, старушка, — возразил мистер Боффин. — Я говорю этому Роксмиту, какое ему дело до правды. И еще раз повторяю, какое ему дело до правды?
— Всякие отношения между нами кончены, мистер Боффин, — сказал секретарь, — и потому ваши слова для меня ничего не значат.
— Ого! Вы довольно-таки догадливы, — отвечал мистер Боффин с хитрым взглядом, — если сообразили, что отношения между нами кончены, а? Но вы меня не опередили.
Взгляните, что я держу в руке. Это ваше жалованье, а вам даю расчет. Вы только делаете, что велят. Первенства вы у меня не отнимете. Нечего прикидываться, будто вы сами уходите. Я вас увольняю.
— Мне это все равно, лишь бы уйти, — махнув рукой, заметил секретарь.
— Вот как? — сказал мистер Боффин. — А мне не все равно, позвольте вам сказать. Дать человеку, которого разоблачили, уйти самому, это одно, а уволить его за дерзость и самомнение, да еще за то, что он покушался на хозяйские деньги, — это другое. Один да один будет два, а не один. (Старушка, ты не вмешивайся. Сиди смирно.)
— Вы уже сказали мне все, что хотели? — спросил секретарь.
— Не знаю еще, все или нет, — ответил мистер Боффин. — Это как посмотреть.
— Быть может, вы подумаете, не найдется ли у вас еще каких-нибудь сильных выражений на мой счет?
— Подумаю, когда мне будет угодно, а не по вашей указке, — упрямо ответил мистер Боффин. — Вы хотите, чтоб последнее слово было за вами. А мне, может, нежелательно вам его предоставить.
— Нодди! Милый мой Нодди! Что же ты с ним так сурово? — воскликнула неукротимая миссис Боффин.
— Старушка, — сказал ее муж, отнюдь не сурово, — если ты будешь вмешиваться, когда тебя не просят, я возьму подушку, посажу тебя на нее и вынесу из комнаты. Ну, Роксмит, вы что-то хотите сказать?
— Вам, мистер Боффин, ровно ничего. Но мисс Уилфер и вашей милой, доброй жене я хотел бы сказать два слова.
— Валяйте говорите, — отвечал мистер Боффин, — да поживей, а то вы нам уже надоели.
— Я мирился, — начал тихим голосом секретарь, — с моим ложным положением у вас в доме, чтобы не разлучаться с мисс Уилфер. Быть рядом с ней — вот что изо дня в день служило мне наградой за те незаслуженные оскорбления, которые мне приходилось терпеть, за унижения, которым я подвергался при ней. После того как мисс Уилфер отвергла меня, я ни словом, ни взглядом не намекал на свои чувства к ней. Однако моя привязанность осталась неизменной, если не сделалась еще глубже н серьезней, — пусть мисс Уилфер простит мне эти слова.
— Обратите внимание, этот молодчик говорит «мисс Уилфер», а имеет в виду фунты, шиллинги и пенсы! — воскликнул мистер Боффин, лукаво подмигнув. — Обратите внимание, говорит «мисс Уилфер» вместо «фунты, шиллинги и пенсы!».
— Мне нечего стыдиться моих чувств к мисс Уилфер, — продолжал секретарь, не обращая на него внимания. — Я признаюсь в них. Я люблю ее. Куда бы я ни уехал, оставив этот дом, моя жизнь всегда будет пуста без нее.
— Без фунтов, шиллингов и пенсов, — пояснил мистер Боффин, опять подмигнув.
— Если я не способен строить корыстные планы, — продолжал секретарь, все так же не обращая на него внимания, — в отношении мисс Уилфер, то в этом нет моей заслуги; какую бы я ни вообразил себе награду, все это меркнет и теряет всякую цену по сравнению с ней. Если б она обладала несметным богатством или самым высоким положением в свете, на мой взгляд, это имело бы только то значение, что, возможно, еще больше отдалило бы ее от меня и лишило бы меня последней надежды. Если бы, — закончил секретарь, глядя в лицо своему бывшему хозяину, — если бы одним только словом она могла лишить мистера Боффина его богатства и завладеть им сама, она не стала бы выше в моих глазах.
— Что ты теперь думаешь, старушка? — спросил мистер Боффин шутливым тоном, обращаясь к жене, — как тебе покажется этот Роксмит со своей заботой о правде? Незачем тебе говорить, что ты думаешь, я не хочу, чтобы ты вмешивалась, думать ты можешь и про себя. А насчет завладения моим капиталом, я тебе ручаюсь, что он бы этого не сделал, если бы мог.
— Нет, не сделал бы, — возразил секретарь, опять взглянув ему в лицо.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся мистер Боффин. — В некоторых случаях ничего не может быть лучше хорошей шутки.
— Я на минуту отвлекся от того немногого, что хотел сказать, — продолжал секретарь, отворачиваясь от мистера Боффина и возвращаясь к прежнему своему тону. — Я начал интересоваться мисс Уилфер, как только впервые увидел ее; даже раньше, как только я о ней услышал. В сущности, это меня и заставило искать знакомства с мистером Боффином и поступить к нему на службу. До сих пор мисс Уилфер этого не знала. Я говорю об этом теперь только в подтверждение того (хотя надеюсь, что это излишне), что я чужд корыстным помышлениям, которые мне приписывают.
— Ну и ловко же закручено, — с хитрым взглядом произнес мистер Боффин. — Я и не думал, что он такой интриган. Смотрите, как он терпеливо и последовательно берется за дело. Он узнает обо мне, и о моем состоянии, и об этой молодой особе, об ее участии в истории молодого Джона, соображает, что к чему, и говорит себе: «Познакомлюсь-ка я поближе с этим Боффином и с этой девицей, обработаю их обоих, вот мое дело и выгорит». Так и слышу, как он это себе говорит, ей-богу! Вот гляжу на него сейчас и вижу!
Мистер Боффин указал пальцем на виновного, словно поймав его с поличным, и поздравил себя с такой проницательностью.
— Но, к счастью, милая моя Белла, он не на тех напал! — сказал мистер Боффин. — Нет! К счастью, ему пришлось иметь дело с вами и со мной, с Дэниелем и мисс Дансер, с Элвсом и Стервятником-Гопкинсом, с Блюбери Джонсом и со всеми нами, не с одним, так с другим. И мы его осилили, да еще как осилили. Надеялся выжать из нас денежки, а вместо того себя подвел, милая моя Белла!
Милая Белла ничего не ответила и ничем не выказала своего согласия. Она не шевельнулась ни разу с той самой минуты, как опустилась на стул, закрыв лицо обеими рунами. На некоторое время наступило молчание, и миссис Боффин поднялась тихонько, собираясь подойти к ней, по мистер Боффин остановил ее жестом, и она послушно села опять на свое место.
— Вот ваше жалованье, мистер Роксмит, — сказал Золотой Мусорщик, бросая своему бывшему секретарю завернутые в бумажку деньги. — Для вас, я думаю, не унизительно будет поднять их после всего, до чего вы унизились в этом доме.
— Кроме этого, я ни в чем не унизился, — сказал Роксмит, поднимая сверток с пола, — а это мои кровные деньги, заработанные самым тяжелым трудом.
— Надеюсь, вы скоро уложитесь, — сказал мистер Боффин, — потому что, чем скорее вы уберетесь со всеми пожитками, тем лучше будет для всех нас.
— Вам нечего бояться, я не задержусь.
— Впрочем, прежде чем мы с вами окончательно разделаемся, я хотел бы задать вам еще один вопрос, хотя бы для того только, чтобы показать этой молодой особе, насколько вы, интриганы, бываете самонадеянны, в расчете на то, что никто не заметит, как вы сами себе противоречите.
— Спрашивайте о чем угодно, — возразил Роксмит, — но только поскорее, как рекомендуете сами.
— Вы притворяетесь, будто так сильно влюблены в эту молодую особу, — сказал мистер Боффин, покровительственно кладя руку на голову Беллы, но не глядя на нее.
— Я не притворяюсь.
— Ах так! Отлично. Значит, вы сильно влюблены в эту молодую особу, если уж так придираетесь к слову?
— Да.
— Как же ваше чувство примиряется с тем, что эта молодая особа — расточительница, легкомысленная дурочка, которая не умеет себя держать, бросает деньги на ветер и так и норовит попасть в работный дом?
— Я вас не понимаю.
— Не понимаете? Или не хотите понять? За кого же еще вы считали эту молодую особу и что вы думали о ней, если она принимала ваши ухаживания?
— Я ничего не думал, я был бы счастлив добиться ее взаимности и завладеть ее сердцем.
— Добиться взаимности, завладеть сердцем! — передразнил его мистер Боффин с невыразимым презрением. — Мяу-мяу, говорит кошка, кряк-кряк, говорит утка, гав-гав, лает собака! Добиться ее взаимности и завладеть ее сердцем! Мяу-мяу, кряк-кряк, гав-гав!
Джон Роксмит воззрился на мистера Боффина при этой выходке, словно усомнившись, не лишился ли он рассудка.
— Что полагается сей молодой особе, так это деньги, — сказал мистер Боффин, — и она отлично это знает.
— Вы на нее клевещете.
— Это вы на нее клевещете, с вашими взаимностями, сердцами и прочим вздором, — возразил мистер Боффин. — Все ваше поведение к одному клонит. Я только вчера вечером услыхал о ваших подвигах, а не то я бы с вами раньше поговорил, клянусь чем хотите. А слышал я о них от одной дамы, умницы, каких мало, и она тоже знает эту молодую особу, и я ее знаю, и всем нам троим отлично известно, что единственное, за чем она гонится, — это деньги, деньги, деньги, а вы с вашими взаимностями и сердцами просто обманщик, сэр.
— Миссис Боффин, — сказал Роксмит, спокойно обращаясь к ней, — от всего сердца благодарю вас за вашу неизменную доброту и ласковость. Прощайте! Прощайте, мисс Уилфер!
— А теперь, моя милая, — сказал мистер Боффин, снова кладя руку на голову Беллы, — вы можете быть совершенно спокойны, и, надо надеяться, поняли, что я вас не дам в обиду.
Но Белла, по-видимому, настолько этого не понимала, что, уклонившись от его руки и вскочив со стула, разрыдалась безудержно и воскликнула, простирая руки:
— Ах, мистер Роксмит, если б вы могли снова сделать меня бедной! Ах! Умоляю, пусть кто-нибудь снова сделает меня бедной, иначе я этого больше не вынесу, сердце мое разорвется! Папа, милый, сделай меня бедной и возьми домой! Я и там вела себя дурно, а здесь я стала еще хуже. Не давайте мне денег, мистер Боффин, мне не надо денег. Уберите их куда-нибудь, дайте мне только поговорить с моим добрым папой, положить голову ему на плечо рассказать ему все мои печали. Никто другой меня не поймет, никто не утешит, никто, кроме него, не знает, какая я плохая, и все же он любит меня как малого ребенка. При нем я становлюсь лучше, чем при ком-либо другом, — чище сердцем, сильнее радуюсь и сильнее горюю!
И с горьким плачем повторяя, что она этого больше не вынесет, Белла прижалась головой к груди миссис Боффин.
Джон Роксмит и мистер Боффин со своих мест молча следили за ней, пока сама она не умолкла. После чего мистер Боффин заметил успокоительно и благодушно:
— Ну вот, милая, я за вас заступился, и теперь все хорошо. Меня, конечно, не удивляет, что вы немножко расстроились после стычки с этим господином; но теперь все прошло, милая, я вас в обиду не дам, и… и все теперь хорошо.
Мистер Боффин произнес эту фразу с таким видом полной удовлетворенности, словно все было раз навсегда покончено.
— Я вас ненавижу! — вдруг набросилась на него Белла, топнув ножкой. — То есть нет, ненавидеть вас я не могу, но и любить не могу тоже.
— О-го! — изумленным шепотом произнес мистер Боффин.
— Вы несправедливый, придирчивый, ворчливый, злой старик! — воскликнула Белла. — Мне досадно, что я такая неблагодарная, что я выбранила вас, но вы такой и есть, сами знаете, что такой!
Мистер Боффин вытаращил глаза и уставился сначала в одну точку, потом в другую, словно сомневаясь, уж не мерещится ли ему все это.
— Мне стыдно было вас слушать, — продолжала Белла. — Стыдно за себя, стыдно за вас. Вы бы должны стать выше низких сплетен какой-то льстивой особы, но вы теперь ужасно унизились.
Мистер Боффин, по-видимому, убедившись в том, что ему в самом деле все это мерещится, выкатил глаза и распустил галстук.
— Когда я переехала сюда, я уважала и почитала вас, и очень скоро привязалась к вам, — воскликнула Белла. — А теперь я вас видеть не могу. То есть я не знаю, может, я слишком много себе позволяю, но вы… вы просто чудовище!
Выпустив эту стрелу с большой затратой сил, Белла истерически засмеялась и заплакала.
— Самое лучшее, что я могу вам пожелать, — продолжала Белла свою обвинительную речь, — это, чтоб у вас не было ни единого фартинга. Если б какой-нибудь истинный друг или доброжелатель мог разорить вас, вы были бы просто душка, а как человек богатый вы — демон.
Выпустив эту вторую стрелу с еще большей затратой сил, Белла еще пуще расплакалась и расхохоталась.
— Мистер Роксмит, останьтесь еще на минуту, прошу вас. Выслушайте одно только слово перед уходом! Мне очень грустно, что вам пришлось из-за меня выслушать столько упреков. От всего сердца, горячо и искренне, прошу у вас прощения.
Она направилась к нему, и он шагнул к ней навстречу. Когда она подала ему руку, он поднес ее к губам и сказал:
— Благослови вас боже!
Смех уже не мешался со слезами Беллы, они были искренни и горячи.
— Мистер Роксмит, с гневом и негодованием слушала я все эти несправедливые слова по вашему адресу — только мне было гораздо больнее их слышать, потому что все это я заслужила, а вы — нет. Мистер Роксмит, я виновата в том, что весь наш разговор в тот вечер был передан в искаженном виде. Я проговорилась, выдала тайну, хоть и была очень недовольна собой. Я поступила очень дурно, но, право же, не со зла. В ту минуту мной владело тщеславие и безрассудство — таких минут у меня бывает много, много бывает и таких часов, даже, быть может, лет. За это я сурово наказана, простите же меня!
— От всей души прощаю.
— Благодарю вас, о, благодарю! Не прощайтесь со мной до тех пор, пока я не скажу еще одно слово, чтобы отдать вам должное. Единственная ваша вина была в том, как вы говорили со мной в тот вечер — с какой деликатностью и как терпеливо, одна я это знаю и благодарю вас за это, — но вы были слишком откровенны и дали повод отвергнуть вас пустой, взбалмошной девчонке, неспособной оценить по достоинству то, что вы ей предлагали. Мистер Роксмит, эта девчонка с тех пор успела понять свою пустоту и ничтожество, и не один раз, но никогда еще она не казалась себе такой пустой и ничтожной, как сейчас, когда мистер Боффин словно подхватил тот недостойный тон, каким она отвечала вам, эта тщеславная и корыстная девчонка.
Он опять поцеловал ей руку.
— Мне были ненавистны, мне были оскорбительны речи мистера Боффина, — продолжала Белла, снова топнув ногой и снова всполошив мистера Боффина. — Правда, было время, и совсем не так давно, когда мне так и следовало, чтобы за меня «заступались», но я надеюсь, что это время больше не повторится!
Он еще раз поднес ее руку к губам, потом осторожно опустил эту руку и вышел из комнаты. Белла бросилась назад, к тому креслу, где она так долго сидела, пряча свое лицо, но тут взгляд ее остановился на миссис Боффин.
— Он ушел, — отчаянно и негодующе рыдала Белла, обхватив руками шею миссис Боффин. — Его оскорбили как нельзя хуже, его выгнали как нельзя более несправедливо — и я тому виной!
Все это время мистер Боффин сидел с распущенным галстуком, вращая глазами, словно все еще не избавившись от дурноты. Решив, по-видимому, что уже приходит в себя, он некоторое время сидел, уставясь в пространство, потом завязал галстук, несколько раз втянул в себя воздух, несколько раз глотнул и, наконец, воскликнул с глубоким вздохом, словно почувствовав, в общем, некоторое облегчение:
— Ну-ну!
Миссис Боффин не промолвила ни слова, ни худого, ни хорошего, но все это время нежно ухаживала за Беллой, взглядывая порой на мужа, словно ожидая приказаний. Мистер Боффин, не давая никаких распоряжений, сел на стул поближе к ним и сидел с неподвижной физиономией, расставив ноги, положив руки на колени и растопырив локти, — дожидаясь, когда Белла вытрет слезы и поднимет голову, что она и сделала с течением времени.
— Я должна вернуться домой, — поспешно вставая, сказала Белла. — Я очень вам благодарна за все, что вы для меня сделали, но оставаться здесь я не могу.
— Дорогая моя девочка! — запротестовала миссис Боффин.
— Нет, нет, я не могу здесь оставаться, — повторила Белла, — право, не могу. Фу! Злой вы старик! (Это мистеру Боффину.)
— Не торопитесь, душенька, — уговаривала ее миссис Боффин. — Подумайте хорошенько, что вы делаете.
— Да, вам лучше подумать хорошенько, — сказал мистер Боффин.
— О вас я уже никогда не буду думать хорошо, — воскликнула Белла, вызывающе сдвинув свои выразительные бровки и каждой своей ямочкой стремясь на защиту бывшего секретаря. — Нет, никогда! Ваши деньги превратили вас в камень. Вы жестокосердный скряга. Вы хуже Дансера, хуже Гопкинса, хуже Блюбери Джонса, хуже всех этих дрянных людишек. Мало того! — продолжала Белла, опять заливаясь слезами. — Вы были совершенно недостойны джентльмена, которого потеряли навсегда!
— Уж не хотите ли вы сказать, мисс Белла, — не сразу нашелся Золотой Мусорщик, — что, по-вашему, Роксмит лучше меня?
— Да! — сказала Белла. — В миллион раз лучше.
Выпрямившись во весь свой рост (все-таки не очень большой), она выглядела замечательно хорошенькой, хотя и очень сердитой, когда отреклась навсегда от своего покровителя, горделиво тряхнув густыми каштановыми локонами.
— Я больше дорожу его мнением, чем вашим, — сказала Белла, — пускай даже он подметал бы улицы ради куска хлеба, а вы обдавали бы его грязью из-под колес вашей кареты чистого золота. Вот вам!
— Ну и дела! — вращая глазами, воскликнул мистер Боффин.
— И еще давно, в то время, когда вы думали, что вознеслись над ним, я уже видела, что вы ему подчиняетесь, — сказала Белла. — Вот вам! И по всему я видела в нем господина, а в вас — слугу. Вот вам! И когда вы так его унижали, я стала на его сторону и полюбила его — вот вам! И горжусь этим!
После этого бурного признания наступила реакция, и Белла разрыдалась без удержу, уткнувшись лицом в спинку стула.
— Ну, будет вам. — начал мистер Боффин, как только у него явилась возможность прервать молчание и сказать хоть слово. — Выслушайте меня, Белла. Я не сержусь.
— А я сержусь! — отвечала Белла.
— Слушайте, — продолжал Золотой Мусорщик, — я не сержусь, вам я желаю только добра, и на это готов посмотреть сквозь пальцы. Так что вы оставайтесь у нас, и больше мы поминать про это не будем.
— Нет, я не могу здесь оставаться, — воскликнула Белла, снова вскакивая с места, — я и подумать не могу о том, чтобы здесь остаться. Я должна вернуться домой совсем.
— Не глупите, — уговаривал ее мистер Боффин. — Не делайте того, чего уже нельзя будет изменить, не делайте того, о чем наверняка пожалеете.
— Никогда не пожалею, — отвечала Белла, — а если я останусь у вас после того, что случилось, то всегда буду жалеть и всю жизнь буду презирать себя за это.
— По крайней мере, Белла, смотрите не ошибитесь, — убеждал ее мистер Боффин. — Семь раз примерь, один раз отрежь, знаете ли. Оставайтесь тут, и все будет хорошо, как оно и должно быть. А если уедете, то больше уже не вернетесь.
— Я знаю, что больше не вернусь, этого я и хочу, — сказала Белла.
— Не надейтесь, что я оставлю вам свои деньги, если вы от нас уйдете, — ничего я вам не оставлю. Нет! Смотрите же, Белла! Ни единого фартинга.
— Надеяться! — свысока ответила Белла. — Вы думаете, есть такая сила, которая заставила бы меня взять их, сэр?
Но надо было еще проститься с миссис Боффин, и тут впечатлительная девушка опять не выдержала, несмотря на всю свою гордость. Став на колени перед доброй старушкой, Белла припала к ее груди и плакала и рыдала, изо всех сил сжимая ее в объятиях.
— Вы милая, милая, самая лучшая из женщин! — говорила Белла. — Вы лучше всех людей! Я никогда не смогу отблагодарить вас и никогда вас не забуду. Даже если я доживу до глубокой старости, ослепну и оглохну, я все равно буду видеть перед собой ваше лицо, слышать в воображении ваш голос до конца моих дней.
Миссис Боффин, растрогавшись, заплакала и обняла ее от полноты чувств, но ничего не сказала, назвала ее только своей дорогой девочкой. Это-то она уж, конечно, твердила без конца, повторяя одно и то же, но больше не сказала ни слова.
Наконец Белла рассталась с ней и уже выходила из комнаты, вся в слезах, как вдруг, что было свойственно ее порывистой и любящей натуре, смягчилась и пожалела мистера Боффина.
— Я очень рада, — прорыдала Белла, — что побранила вас, сэр, потому что вы это вполне заслужили. Но мне очень жаль, что я бранила вас, потому что раньше вы были совсем другой. Давайте же простимся!
— Прощайте, — кратко ответил мистер Боффин.
— Если б я знала, которая рука у вас меньше грешила, я бы попросила позволения пожать ее в последний раз, — продолжала Белла. — Но не потому, чтоб я раскаивалась в том, что сказала. Я не раскаиваюсь. Все это правда!
— Попробуйте пожать левую, — равнодушно протягивая руку, отвечал мистер Боффин, — я реже ею пользуюсь.
— Вы были удивительно добры и ласковы ко мне, — сказала Белла, — за это я ее поцелую. Вы были очень, очень грубы с мистером Роксмитом, и потому я ее отбрасываю. За себя я благодарю вас, а теперь прощайте.
— Прощайте, — так же вяло отозвался мистер Боффин.
Белла бросилась к нему на шею, поцеловала его и выбежала из комнаты.
Она побежала наверх, села на пол в своей комнатке и залилась слезами. Но день уже клонился, к вечеру, и ей нельзя было терять время. Она открыла все шкафы, где хранила свои платья, отобрала только те, которые привезла с собой, не трогая остального, и связала их кое-как в большой неряшливый узел, чтобы прислать за ним потом.
— Из тех я не возьму с собой ни одного, — сказала себе Белла, затягивая узел как можно крепче, со всей решительностью. — Все подарки я оставлю здесь и начну жить совсем по-новому, за свой риск и страх.
Чтобы это решение было выполнено по всем правилам, она даже переменила платье и надела то, в котором приехала к Боффинам. Даже шляпку она надела ту самую, в которой она села в коляску Боффинов у себя в Холлоуэе.
— Вот я и собралась, — сказала Белла. — Немножко грустно, но я умыла глаза холодной водой и больше плакать не стану. Милая комнатка, мне было здесь так хорошо. Прощай! Больше мы с тобой никогда не увидимся.
Послав комнатке воздушный поцелуй на прощанье, она тихонько прикрыла за собой дверь и легкими шагами сошла вниз по широкой лестнице, поминутно останавливаясь и прислушиваясь, из боязни, как бы не встретиться с кем-нибудь из прислуги. По дороге ей никто не попался, и она благополучно спустилась в холл. Дверь в комнату бывшего секретаря стояла открытая настежь. Белла заглянула в нее мимоходом и по пустоте на его столе, по всему виду обстановки поняла, что он уже ушел. Тихонько приоткрыв большую парадную дверь и тихонько прикрыв ее за собой, она обернулась, поцеловала снаружи дверь — бесчувственное сочетание дерева и железа! — и быстрым шагом пошла прочь.
— Удачно вышло! — задыхаясь, молвила Белла, свернув на соседнюю улицу и замедляя шаги. — Если бы у меня не перехватило дыхание, я бы опять расплакалась. Ну, бедный дорогой мой папочка, ты совсем неожиданно увидишь свою обворожительную женщину.
