Глава XXIX,

Неожиданный успех и благоволение, с которым был принят первый опыт Николаса в Портсмуте, побудили мистера Крамльса затянуть пребывание в этом городе на две недели дольше срока, назначенного им первоначально для своего визита, и за это время Николас сыграл множество разнообразнейших ролей с неизменным успехом и привлек в театр столь многих зрителей, раньше никогда там не бывавших, что бенефис показался директору многообещающей затеей. Так как Николас согласился на предложенные условия, бенефис был назначен, и благодаря ему он выручил ни больше ни меньше как двадцать фунтов.

Оказавшись неожиданным обладателем такого богатства, Николас первым делом отправил по почте славному Джону Брауди сумму, равную его дружеской ссуде; посылку денег он сопроводил изъявлениями благодарности и уважения и сердечными пожеланиями счастья в супружеской жизни. Ньюмену Ногсу он послал половину полученных денег, умоляя его найти случай вручить деньги Кэт потихоньку и передать ей горячие заверения в его любви и привязанности. Он ни словом не упомянул о том, какое нашел себе занятие, только уведомил Ньюмена, что письмо, адресованное ему на вымышленную его фамилию в Портсмут, Почтамт, всегда дойдет до него, и умолял достойного друга написать подробно о положении матери и сестры и дать отчет обо всех великих благодеяниях, какие оказал им Ральф Никльби со времени его отъезда из Лондона.

— Вам не по себе, — сказал Смайк в тот вечер, когда было отправлено письмо.

— Ничуть не бывало, — возразил Николас с напускной веселостью, чтобы не сделать юношу несчастным на весь вечер. — Я думал о моей сестре, Смайк.

— О сестре?

— Да.

— Она похожа на вас? — осведомился Смайк.

— Говорят, что похожа, — смеясь, ответил Николас, — только гораздо красивее.

— Значит, она очень красива, — слазил Смайк, после того как некоторое время молча размышлял, сложив руки и не спуская глаз со своего друга.

— Каждый, кто не знает вас так, как знаю я, сказал бы, что вы — настоящий кавалер, — заявил Николас.

— А я даже не понимаю, что это значит, — покачивая головой, заметил Смайк. — Увижу я когда-нибудь вашу сестру?

— Конечно! — воскликнул Николас. — Скоро мы будем жить все вместе… когда мы разбогатеем, Смайк.

— Как это случилось, что у вас, такого ласкового и доброго ко мне, нет никого, кто был бы добр к вам? — спросил Смайк. — Я не могу понять.

— Ну, это длинная история, — ответил Николас, — и боюсь, что ее вам нелегко будет понять. У меня есть враг — вы знаете, что значит иметь врага?

— О да, это я знаю, — сказал Смайк.

— Так вот, он тому причина, — продолжал Николае. — Он богат, и его не так легко наказать, как вашего старого врага мистера Сквирса. Он мой дядя, но он негодяй и причинил мне зло.

— Это правда? — спросил Смайк, с волнением наклоняясь вперед. — Как его зовут? Скажите мне его имя.

— Ральф, Ральф Никльби.

— Ральф Никльби, — повторил Смайк. — Ральф. Это имя я заучу наизусть.

Он пробормотал его себе под нос раз двадцать, но тут громкий стук в дверь отвлек его от этого занятия. Не успел он ее открыть, как мистер Фолер, пантомимист, просунул голову в комнату.

Голова мистера Фолера обычно была украшена круглой шляпой с необычно высокой тульей и круто загнутыми полями. На этот раз он надел ее совсем набекрень и задом наперед, так как сзади она меньше порыжела; шею он обмотал огненно-красным шерстяным шарфом, выбившиеся концы которого выглядывали из-под поношенного ньюмаркетского пальто, очень узкого и застегнутого сверху донизу. В руке он держал одну, очень грязную, перчатку и дешевую тросточку со стеклянной ручкой. Короче говоря, вид у него был ослепительный и свидетельствовал о том, что он уделил своему туалету значительно больше внимания, чем обычно.

— Добрый вечер, сэр, — сказал мистер Фолер, снимая шляпу с высокой тульей и расчесывая волосы пальцами. — Я пришел к вам с поручением. Гм!

— От кого и в чем дело? — осведомился Николас. — У вас сегодня необычайно таинственный вид.

— Холодный, быть может, — возразил мистер Фолер, — быть может, холодный. Тому виной мое положение — вина не моя, мистер Джонсон. Этого требует мое положение, сэр, как общего друга.

Мистер Фолер умолк с весьма внушительным видом и, запустив руку в упомянутую шляпу, извлек оттуда кусок бурой бумаги, затейливо сложенный, из коей вынул записку, которая благодаря этой бумаге осталась чистой и, протянув ее Николасу, сказал:

— Будьте добры прочесть это, сэр. Николас с величайшим изумлением взял записку и сломал печать, поглядывая при этом на мистера Фолера, который, с большим достоинством сдвинув брови и поджав губы, сидел и упорно смотрел в потолок.

Она была адресована Джонсону, эсквайру, через посредство Огастеса Фолера, эсквайра, и изумление Николаев отнюдь не уменьшилось, когда он обнаружил, что она составлена в следующих лаконических выражениях:

«Мистер Ленвил свидетельствует свое глубокое уважение мистеру Джонсону и будет признателен, если он уведомит его, в котором часу завтра утром будет ему наиболее удобно встретиться с мистером Л. в театре с тою целью, чтобы мистер Л. дернул его за нос в присутствии труппы.

Мистер Ленвил просит мистера Джонсона не преминуть назначить ему свидание, так как он пригласил двух-трех друзей, актеров, быть свидетелями церемонии и ни в коем случае не может обмануть их ожидания. Портсмут, вторник вечером».

Было что-то столь восхитительно нелепое в этом письменном вызове, что Николас хотя и возмутился подобной наглостью, однако принужден был закусить губу и раза три перечитать записку, прежде чем ему удалось в достаточной мере вооружиться серьезностью и строгостью, чтобы обратиться к вражескому посланцу, который не отрывал глаз от потолка и совершенно не изменил выражения своей физиономии.

— Вам известно содержание этой записки, сэр? — спросил он наконец.

— Да, — ответил мистер Фолер, на секунду оглядываясь и тотчас же снова вперив взгляд в потолок.

— А как вы осмелились принести ее сюда, сэр? — осведомился Николас, разорвав ее на мельчайшие кусочки и швырнув в лицо посланцу. — Вы не подумали, что вас пинком спустят с лестницы, сэр?

Мистер Фолер повернул к Николасу голову, украшенную сейчас несколькими обрывками записки, и все так же невозмутимо, с достоинством ответил коротко:

— Нет.

— В таком случае, — сказал Николас, взяв шляпу с высокой тульей и швырнув ее к двери, — советую вам последовать за этой принадлежностью вашего туалета, сэр, иначе вы будете весьма неприятно разочарованы, — и не позже, как через десять секунд…

— Послушайте, Джонсон, — запротестовал мистер Фолер, внезапно потеряв все свое достоинство, — этого, знаете ли, не нужно. Никаких шуток с гардеробом джентльмена!

— Убирайтесь вон! — крикнул Николас. — Негодяй! Как хватило у вас дерзости явиться сюда с таким поручением?

— Фу-фу! — сказал мистер Фолер, разматывая шерстяной шарф и постепенно освобождаясь от него. — Ну, довольно!

— Довольно? — вскричал Николас, приближаясь к нему. — Вон, сэр!

— Фу-фу! Говорю же вам, — возразил мистер Фолер, помахивая рукой, чтобы предупредить новую вспышку гнева, — это было не всерьез. Я просто пошутил.

— Вы бы лучше не забавлялись впредь такими шутками! — сказал Николас. — А не то вам придется убедиться, что тот, над кем вы насмехаетесь, первый приведет угрозу в исполнение и дернет вас за нос! Скажите, пожалуйста, это было написано также в шутку?

— Нет! — объявил актер. — Самым серьезнейшим образом, клянусь честью.

Николас не мог не улыбнуться при виде странной фигуры, которая всегда должна была вызывать скорее смех, чем гнев, а в данном случае казалась особенно смешной: мистер Фолер, опустившись на одно колено, начал крутить надетую на руку шляпу, словно его терзали мучительнейшие опасения, как бы ее не лишили ворса — украшения, которым она уже много месяцев не могла похвастать.

— Послушайте, сэр, — сказал Николас, поневоле рассмеявшись, — будьте добры объясниться.

— Я вам изложу, как было дело, — сказал мистер Фолер, с большим хладнокровием усаживаясь на стул. — С тех пор как вы сюда приехали, у Ленвила ничего не осталось, кроме второстепенных ролей, и вместо приема каждый вечер, как бывало раньше, публика к его выходу относится так, словно он — никто.

— Что вы называете приемом? — осведомился Николас.

— О боги! — воскликнул мистер Фолер. — Какой же вы наивный пастушок, Джонсон! Ну, разумеется, аплодисменты публики при первом выходе! И вот он выходил вечер за вечером, не получая ни одного хлопка, тогда как вас приветствовали рукоплесканиями по крайней мере два, а иногда и три раза, так что, наконец, он впал в отчаяние и вчера вечером совсем было уже решился играть Тибальда с настоящей шпагой и проколоть вас — не опасно, а только… чтобы уложить вас месяца на два.

— Очень деликатно с его стороны, — заметил Николае.

— Да, я тоже так думаю, если принять во внимание обстоятельства: на карту была поставлена его репутация актера, — очень серьезно сказал мистер Фолер. — Но мужество ему изменило, и он стал придумывать какой-нибудь другой способ досадить вам и в то же время завоевать себе популярность, ибо в этом суть. Громкая молва! Вот что ему нужно. Ах, боже мой, если бы он вас проколол, — сказал мистер Фолер, приостановившись, чтобы произвести в уме вычисления, — это бы ему принесло — ax! — это бы ему принесло восемь или десять шиллингов в неделю. Весь город пошел бы смотреть актера, который случайно чуть не убил человека. Я бы не удивился, если бы это доставило ему ангажемент в Лондоне. Однако он принужден был испробовать какое-нибудь другое средство стать популярным, и вот это и пришло ему в голову. Право же, идея недурна! Если бы вы струсили и позволили ему дернуть вас за нос, он постарался бы, чтобы это попало в газету; если бы вы поклялись изувечить его, об этом тоже напечатали бы, и о нем говорили бы столько же, сколько и о вас, понимаете?

— О, разумеется! — отозвался Николас. — А что, если бы я смешал ему все карты и дернул его за нос, чго тогда? Принесло бы это ему удачу?

— Ну, не думаю, — ответил мистер Фолер, почесывая голову, — потому что в этом не было бы ничего романтического и такая известность не пошла бы ему на пользу. Но, сказать вам по правде, этого он почти не принимал в расчет: вы всегда так ласковы и любезны и пользуетесь такой любовью наших дам, что мы не допускали мысли о вашем сопротивлении. Впрочем, если бы это и случилось, у него есть средство выпутаться благополучно, будьте уверены.

— Вот как? — отозвался Николас. — Завтра утром мы это проверим. А пока вы можете дать какой вам вздумается отчет о нашем свидании. Спокойной ночи.

Так как мистер Фолер был хорошо известен среди собратьев-актеров как любитель сеять раздор и отнюдь не отличался щепетильностью, Николас нисколько не сомневался в том, что он тайком подстрекнул трагика к такому образу действий. Мало того, он выполнил бы свое поручение чрезвычайно высокомерно, если бы не был сбит с толку весьма неожиданным протестом, который оно вызвало. Однако не имело смысла относиться к нему серьезно, и Николас выпроводил пантомимиста, деликатно намекнув, что в случае нового оскорбления ему грозит опасность остаться с проломанной головой. Мистер Фолер, весьма добродушно выслушав предостережение, удалился, чтобы побеседовать со своим другом и дать о своей миссии такой отчет, какой, по его мнению, наиболее способствовал бы исполнению намеченного плана.

Несомненно, он доложил, что Николас вне себя от страха, ибо на следующее утро, когда сей молодой джентльмен спокойно отправился в обычный час в театр, он застал всю труппу в явном ожидании, а мистер Ленвил, состроив самую свирепую трагическую мину, величественно восседал на столе и вызывающе посвистывал.

Леди были на стороне Николаса, а джентльмены (будучи ревнивы) оказались на стороне разочарованного трагика; поэтому последние образовали маленькую группу вокруг грозного мистера Ленвила, а первые наблюдали издали не без трепета и волнения. Когда Николас остановился, чтобы поздороваться с ними, мистер Ленвил презрительно захохотал и высказал общие замечания о природе щенят.

— А! — сказал Николас, спокойно оглянувшись. — Вы здесь?

— Раб! — ответствовал мистер Ленвил, помахивая правой рукой и приближаясь к Николасу театральным шагом.

Но почему-то в этот момент он казался слегка удивленным, словно у Николаса был не такой уж испуганный вид, как он ожидал, и вдруг неуклюже остановился, причем собравшиеся леди разразились визгливым смехом.

— Предмет моей злобы и ненависти! — сказал мистер Ленвил. — Я питаю презрение к вам!

Николас рассмеялся, наслаждаясь этим совершенно неожиданным представлением, а леди в виде поощрения засмеялись еще громче, тогда как мистер Ленвил воспользовался самой горькой из своих улыбок и назвал их «фаворитками».

— Но они вас не защитят! — сказал трагик, окидывая Николаса взглядом снизу вверх, начиная с его башмаков и кончая макушкой, а затем сверху вниз, начиная с макушки и кончая башмаками (эти два взгляда, как всем известно, выражают на сцене вызов). — Они вас не защитят, мальчишка!

При этих словах мистер Ленвил скрестил руки и угостил Николаса той миной, с какой в мелодраматических ролях он имел обыкновение взирать на королей-тиранов, когда те говорили: «Бросьте его в самую глубокую темницу под рвом замка», и которая, как известно, производила в свое время при слабом бряцании цепей чрезвычайно сильное впечатление.

То ли из-за отсутствия цепей, то ли по какой-нибудь другой причине, но на противника мистера Ленвила это возымело не очень сильное действие и скорее способствовало веселому расположению духа, отразившемуся на его физиономии. В этой стадии поединка два-три джентльмена, пришедшие специально с целью быть свидетелями, как Николаса дернут за нос, проявили признаки нетерпения, пробормотав, что если уж вообще это делать, то лучше сделать сразу, и что если мистер Ленвил не намерен это делать, то пусть он так и скажет и не заставляет их ждать. Таким образом понукаемый, трагик поправил обшлаг правого рукава для произведения вышеупомянутой операции и величественной поступью направился к Николасу, который дал ему подойти на требуемую дистанцию, а затем, сохраняя полнейшее спокойствие, сбил с ног одним ударом.

Не успел поверженный трагик оторвать голову от пола, как миссис Ленвил (которая, как было упомянуто выше, находилась в интересном положении) выбежала из задней шеренги дам и, испустив пронзительный вопль, упала на его тело.

— Вы это видите, чудовище! Видите вы это? — вскричал мистер Ленвил, садясь и указывая на свою распростертую леди, которая крепко обхватила его за талию.

— Полно! — сказал Николас, кивая головой. — Принесите извинения за дерзкую записку, которую вы мне вчера прислали, и не тратьте времени на болтовню!

— Никогда! — крикнул мистер Ленвил.

— Извинись, извинись! — застонала его жена. — Ради меня, ради меня, Ленвил, откажись от всех условностей, иначе увидишь меня бездыханным трупом у своих ног!

— Это трогательно! — сказал мистер Ленвил, озираясь и проводя тыльной стороной руки по глазам. — Узы природы сильны. Слабый супруг и отец — будущий отец — смягчается. Я приношу извинения.

— Смиренно и покорно? — спросил Николас.

— Смиренно и покорно, — подтвердил трагик, хмуро поднимая глаза. — Но только чтобы спасти ее, ибо настанет день…

— Прекрасно, — сказал Николас, — надеюсь, для миссис Ленвил он будет счастливым, а когда он настанет и вы будете отцом, вы возьмете назад свои извинения, если у вас хватит храбрости. В следующий раз, сэр, подумайте о том, до чего вас может довести ваша зависть. И подумайте также о том, что нужно удостовериться, каков характер у вашего противника, прежде чем заходить слишком далеко.

С этим прощальным советом Николас поднял ясеневую трость мистера Ленвила, которую тот уронил и, сломав ее пополам, швырнул ему обломки и удалился.

С глубочайшим уважением относились все в тот вечер к Николасу. Те, кому утром не терпелось, чтобы его дернули за нос, ловили случай отвести его в сторонку и поведать, сколь они довольны, что он надлежащим образом проучил Ленвила, несноснейшего человека, которого все они, по замечательному совпадению, намеревались подвергнуть рано или поздно заслуженному наказанию, от чего их удерживали только соображения, продиктованные милосердием. Право же, если судить по неизменному окончанию всех этих рассказов, не бывало еще на свете таких сострадательных и добрых людей, как представители мужского пола в труппе мистера Крамльса.

Николас принял свой триумф так же, как и свой успех в маленьком театральном мирке: с величайшей сдержанностью и добродушием. Павший духом мистер Ленвил сделал жалкую попытку отомстить, послав какого-то юнца свистеть на галерку, но тот пал жертвой народного негодования и был быстро изгнан, не получив денег обратно.

— Ну что, Смайк? — спросил Николас, когда была сыграна первая пьеса и он кончал переодеваться, чтобы идти домой. — Нет ли письма?

— Есть, — ответил Смайк. — Вот что я принес с почты.

— От Ньюмена Ногса, — сказал Николас, взглянув на неразборчиво написанный адрес. — Нелегкое дело разобрать его писания. Посмотрим, посмотрим.

После получасового внимательного изучения письма он ухитрился овладеть его содержанием, которое, разумеется, было не таково, чтобы его успокоить. Ньюмен взял на себя ответственность отослать ему обратно десять фунтов, сообщая, что, как он установил, ни миссис Никльби, ни Кэт в настоящее время не испытывают нужды в деньгах и что скоро может настать день, когда они больше понадобятся самому Николасу. Он умолял его не беспокоиться по поводу того, что он пишет ему дальше: никаких дурных новостей нет — они в добром здоровье, — но он полагает, что для Кэт может оказаться совершенно необходимым воспользоваться защитой брата; и буде это случится, писал Ньюмен, он даст ему тотчас же знать.

Николас много раз перечитал это место, и чем больше он о нем думал, тем сильнее начинал опасаться какого-нибудь вероломства со стороны Ральфа. Раза два он почувствовал соблазн поехать на авось в Лондон, не медля ни часа, но недолгие размышления убедили его в том, что в случае необходимости такого шага Ньюмен был бы откровенен и сейчас же написал бы ему об этом.

— Как бы там ни было, я должен предупредить их здесь о возможности моего внезапного отъезда, — сказал Николас. — Нужно это сделать не теряя времени.

Как только эта мысль пришла ему в голову, он взял шляпу и поспешил в фойе для актеров.

— Итак, мистер Джонсон, — сказала миссис Крамльс, которая сидела там в полном королевском уборе, держа в материнских объятиях феномена в костюме девы, — на будущей неделе в Райд, затем в Уинчестер, затем…

— У меня есть основания опасаться, — перебил Николае, — что, прежде чем вы отсюда уедете, моя карьера у вас будет закончена.

— Закончена? — вскричала миссис Крамльс, в изумлении воздев руки.

— Закончена? — вскричала облаченная в трико мисс Сневелличчи, так сильно задрожав, что даже вынуждена была опереться о плечо директрисы.

— Уж не хочет ли он сказать, что уезжает? — воскликнула миссис Граден, приближаясь к миссис Крамльс. — Вздор! Глупости!

Феномен, будучи по природе своей привязчив и вдобавок легко возбудим, издал громкий вопль, а мисс Бельвони и мисс Бравасса по-настоящему прослезились. Даже мужской персонал труппы оборвал беседу и повторил слово «уезжает!», хотя некоторые актеры (а они-то громче всех поздравляли его в тот день) перемигнулись, словно им не жаль было потерять столь удачливого соперника, — мнение, которое честный мистер Фолер, уже переодетый дикарем, откровенно высказал в нескольких словах демону, с коим распивал кружку портера.

Николас коротко сказал, что такие опасения у него есть, хотя говорить с уверенностью он еще не может, и, постаравшись поскорее уйти, отправился домой перечитывать письмо Ньюмена и заново его обдумывать.

Каким ничтожным казалось ему в эту бессонную ночь все, что в течение многих недель занимало его время и мысли, и как упорно и настойчиво представлялось его воображению, что, может быть, в эту самую минуту Кэт, окруженная какими-то опасностями, в отчаянии призывает его — и призывает тщетно!