Глава седьмая,
в которой мы находим Жестянщика

Солнце садилось. Отшельник уже полчаса возлежал на своей куче золы, поворотись спиной к окну, и не удостоил ни малейшим вниманием обращенный к нему призыв.

Все, что здесь говорилось за последние два часа, сопровождалось звонким аккомпанементом Жестянщика, который, выполняя заказ какого-то жителя деревни, чинил не то котелок, не то чайник и ловко управлялся со своей работой. Музыка Жестянщика еще продолжалась, и Путник решил снова перекинуться с ним словцом. И вот, держа за руку мисс Кимминз, с которой у него завязалась самая тесная дружба, он вышел за ворота и направился через дорогу на лужок, где трудился Жестянщик, подле которого лежал раскрытый ящик с рабочим инструментом и дымился огонек.

— Рад вас видеть при деле, — сказал Путник.

— А я рад быть при деле, — ответил Жестянщик, наводя последний глянец на свою поделку, и поднял глаза на Путника. — А вы-то почему рады?

— Увидев вас утром, я, признаться, подумал, что вы лежебока.

— Просто зло меня тогда разбирало, — пояснил Жестянщик.

— Зло? На такой погожий день?

— На погожий день? — удивился Жестянщик, широко раскрыв глаза.

— Помнится, вы сказали, что вам до погоды мало дела, вот я и подумал…

— Ха-ха! Солоно бы нашему брату пришлось, если бы мы обращали внимание на погоду. Для нашего брата погода — какая есть, такая и ладно. Да и от всякой погоды есть своя польза. К примеру, для моего ремесла она сегодня плоха, зато хороша для другого дела, а назавтра, глядишь, и мне повезет. Всем жить надо.

— Разрешите пожать вам руку, — попросил Путник.

— Осторожнее, сэр, — предостерег Жестянщик, с удивлением протягивая руку, — эта грязь пристает.

— И отлично, — промолвил Путник. — Я вот несколько часов провел среди грязи, которая не отстает.

— Это вы насчет Тома?

— Да.

— Ну, скажу я вам, — заметил Жестянщик, сдувая пыль с починенной кастрюли, — от такой мерзости и свинье бы тошно стало, если бы она об этом призадумалась.

— Если бы она призадумалась, то, вероятно, перестала бы быть свиньей.

— Это вы в самую точку, — поддержал Жестянщик. — Так что же можно сказать про Тома?

— Право, очень немного.

— Ровным счетом ничего, сэр, хотите вы сказать, — заключил Жестянщик, укладывая свои инструменты.

— Ваш ответ лучше моего и, признаюсь, точно выражает мою мысль. Полагаю, что именно на Тома Тиддлера и было у вас зло?

— Ну, а как же, сэр, — сказал Жестянщик, поднимаясь и усердно вытирая лицо подолом черного фартука. — Судите сами. Получил я вчера вечером работу, и надо было за ночь ее кончить. Вот я, стало быть, и работал всю ночь напролет. Что ж, ничего тут такого нет. Но вот иду я нынче утречком по этой дороге, приглядываю травку помягче, чтобы поспать на солнышке, и вижу: кругом одно запустение, один разор. Сам я знавал горе и лишения. Немало видал я людей, кому в горе и лишениях приходится весь век коротать. Сижу я, присматриваюсь, и такая жалость меня взяла. Смотрю, выходит со двора тот, с длинным языком, про которого я вам давеча рассказывал, и давай дудеть мне про Осла — да простит мне мой осел, что у меня дома! — про того Осла, стало быть, который довел свое жилье до этакой погибели, и все по своей по доброй воле. И взбрендило ему еще ходить в одеяле, голым-чумазым, будто шут вырядился на потеху и устроил себе забаву из того, что и впрямь бывает горькой долей этакой пропасти народу. Вот уж где самая что ни на есть вздорная блажь и от чего меня зло разбирает. Зло и стыд!

— Хотел бы я все же, чтоб вы на него взглянули, — сказал Путник, дружески похлопывая Жестянщика по плечу.

— Нет уж, увольте, сэр, — возразил Жестянщик. — Много для него чести!

— Но он сейчас спит.

— Вы уверены, сэр? — спросил Жестянщик, взваливая на плечо свою котомку.

— Уверен.

— Ладно уж, погляжу на него минутку, не больше, раз уж вы так желаете. Но дольше — ни-ни!

Все трое перешли через дорогу. Сквозь оконную решетку, в угасающих лучах заката, еще достигавших окна через ворота, которые девочка нарочно для этого держала открытыми, было довольно хорошо видно Отшельника на его ложе.

— Видите его? — спросил Путник.

— Да. Он даже пакостнее, чем я думал!

И тогда Путник рассказал шепотом, что делал тут с утра, и спросил у Жестянщика его мнение.

— Сдается мне, — сказал Жестянщик, отвернувшись от окна, — что для него этот день прошел без пользы.

— И я так полагаю. Хорошо еще, что не без пользы для меня. Послушайте, не направляетесь ли вы в сторону «Колокольного звона»?

— Прямиком туда, сэр.

— Приглашаю вас поужинать со мной. А так как мне известно, что этой юной леди по крайней мере три четверти мили нужно идти в том же направлении, мы проводим ее и, составив ей компанию, подождем у садовой калитки возвращения «ее Беллы».

Итак, душистым летним вечером Путник, Дитя и Жестянщик дружно отправились в путь.

И мораль, которую высказал Жестянщик, прежде чем покончить с этой темой, была такова: в его ремесле считается, что уж коли материал ржавеет и портится без пользы, так пусть себе ржавеет и портится, — чем скорее, тем лучше. Ведь сколько доброго материала ржавеет и портится от чересчур долгой и тяжелой службы.