92
ФОРСТЕРУ

Мы входили в гавань Галифакс в среду вечером; дул небольшой ветерок, ярко светила луна; уже виднелся маяк у входа в гавань, и управление было передано лоцману; мы сидели и мирно играли в карты, в отличном расположении духа (так как вот уже несколько дней было довольно спокойно, мы наслаждались почти сухими палубами и еще кое-какими неслыханными удобствами), как вдруг наше судно село на мель! Все, конечно, бросились на палубу. Люди (то есть экипаж, подумайте только!) принялись разуваться и снимать куртки, готовясь пуститься вплавь к берегу; лоцман был вне себя; пассажиры растерянны; переполох невозможный. Впереди с рычанием вздымались волны; берег — всего в нескольких сотнях ярдов; буруны подхватили судно и понесли его, несмотря на то что был дан задний ход и приняты все меры, чтобы остановиться. На пароходах, оказывается, нет обычая держать якорь наготове. А когда его стали бросать, оказалось, что он не в порядке, и в следующие полчаса мы пускали ракеты, зажигали синие фонари, давали залпы, и все без ответа, хотя берег был так близко, что мы видели, как раскачиваются ветви деревьев. Мы крутились, и каждые две минуты матрос бросал лот; глубина все уменьшалась; все, кроме Хьюэтта, были в полной растерянности. Наконец удалось бросить якорь; тогда спустили шлюпку и отправили ее на берег с четвертым помощником капитана, лоцманом и четырьмя матросами — узнать, где мы стоим. Лоцман об этом не имел ни малейшего представления; но Хьюэтт прикоснулся мизинцем к какой-то точке на карте, ни на минуту не сомневаясь, что мы находимся именно здесь, словно он с младенческих лет тут жил (на самом деле он сюда попал впервые). Когда час спустя вернулась шлюпка, оказалось, что он совершенно прав. Из-за внезапного тумана и глупости лоцмана мы очутились в так называемом Восточном проходе. Мы попали на отмель и оказались в единственном безопасном месте — естественной запруде, окруженной мелями, скалами и всевозможными рифами. В четвертом часу ночи, после этого сообщения, почувствовав себя спокойнее и узнав, что отлив уже кончился, мы легли спать.

Затем прибегает какой-то запыхавшийся человечек, который, оказывается, уже побывал на пароходе, и выкрикивает мое имя. Я иду в это время под руку с доктором, с которым ходил на берег есть устрицы, и останавливаюсь. Запыхавшийся человечек представляется: председатель палаты — и увозит меня к себе; и посылает карету и свою жену за Кэт, у которой отчего-то вдруг страшно опухло лицо. Затем тащит меня к губернатору (губернатор там лорд Фолклэнд) и бог весть куда еще, заканчивая обеими палатами, которые, как нарочно, заседают в этот день, причем заседание открывается пародией на тронную речь, и произносит ее окруженный свитой офицеров губернатор, у которого в адъютантах один из сыновей лорда Грея. Ах, если б Вы видели, как приветствуют Неподражаемого на улицах! Если б Вы видели, как встречают Неподражаемого судьи, стряпчие, епископы и законодатели! Если б Вы видели, как усаживают Неподражаемого в кресло подле председательского трона и как он сидит в самом центре палаты общин — объект наблюдения для всех наблюдателей, — с какой примерной важностью слушает он дичайшие речи и при этом невольно улыбается, думая, что это только начало тысячи и одной истории, которые он поведает дома, в Линкольнс-Инн-филдс и кабачке Джека Стро.

Ну, Форстер, когда я вернусь, держитесь!