287
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

Булонь,

26 июня 1853 г.

…О, этот дождь, который шел здесь вчера! С моря огромными клубами наплывал туман, дул сильный ветер, а дождь хлестал потоками с утра до вечера… Дом стоит на склоне большого холма, поросшего молодым лесом. Сразу перед ним Отвиль, крепостной вал и недостроенный собор — это самое внушительное строение возвышается прямо напротив наших окон. На противоположном склоне, круто спускаясь вправо, в живописном беспорядке раскинулась Булонь. Вид прелестный. На горизонте картину замыкают гряды вздымающихся холмов. От нашего порога десять минут ходьбы до почты и четверть часа до моря. Сад разбит террасами, поднимающимися к вершине холма на манер итальянских садов. Верхние его аллеи пролегли в упомянутом выше лесу. Самая красивая часть сада расположена на одном уровне с домом, а дальше сад футов на двести поднимается по склону. Сейчас вокруг дома цветут тысячи роз и бесконечное множество других цветов. В саду стоят пять больших летних дач и — по-моему — пятнадцать фонтанов, ни один из которых (согласно неизменному обычаю французов) не бьет. Мы живем в кукольном домике с множеством комнат. Высотой он не более одноэтажного, и к крыльцу его, как на трибуну, вверх и вниз ведут тридцать восемь ступенек — одно из самых красивых проявлений французского вкуса, какое мне когда-либо доводилось видеть. Дом делится на две половины, но оттого, что на его фасаде всего четыре окна, не считая крошечного окошка голубятни, можно подумать, что в нем только четыре комнаты. Дом построен на склоне холма, и поэтому верхний этаж на задней половине — там два этажа — выходит в другой сад. На нижнем этаже очень красивый холл, почти сплошь застекленный, маленькая столовая она выходит в прелестную оранжерею, которой можно любоваться и через прозрачное стекло, вставленное в раму от зеркала над камином, в точности как в комнате Пакстона в Чатсворте; там находится еще запасная спальня, две маленькие смежные гостиные, спальни для семьи, ванная комната, застекленный коридор, дворик, нечто вроде кухни с целой системой печей и котлов. Наверху восемь крошечных спаленок, и все выходят в огромную комнату под самой крышей, которая по первоначальному замыслу предназначалась для биллиардной. Внизу великолепная кухня со всевозможными приспособлениями и утварью, хороший подвал, отличная людская и кладовая, каретник, сарай для угля, дровяной сарай. В саду есть также павильон с чудесной запасной спальней на нижнем этаже. Отделку всех этих построек — все эти зеркала, часы, печурки, всяческие украшения — нужно видеть собственными глазами, чтобы оценить их по достоинству. Оранжерея утопает в редких цветах и совершенно прелестна…

Что касается хозяина — мсье Бокура — то он изумителен! Здесь у всех по две фамилии (не могу уразуметь почему), и, стало быть, мсье Бокур, как его здесь обычно называют, полностью именуется — мсье Бокур-Мютюэль. Это почтенного вида жизнерадостный малый с хорошим, открытым лицом. Живет он на холме сзади нас, как раз за верхней аллеей нашего сада. Он был торговцем полотна, и в городе у него как будто еще есть магазин, но, по слухам, заложенный. По-видимому, мсье Бокур пребывает в стесненных обстоятельствах и все из-за этого владения, которое он своими руками засадил, которое день-деньской совершенствует и которое при каждой возможности величает только «имением». В городе он пользуется огромной популярностью (в лавках все неизменно расцветают, когда мы упоминаем его имя, и поздравляют с таким хозяином) и действительно ее заслуживает. Он до того щедр, что мне совестно с чем-нибудь к нему обращаться, он немедленно доставляет все, о чем бы вы ни заикнулись. Я просто краснею при мысли о том, что он предпринимал по части невероятных кроватей и умывальников. На днях я усмотрел в одном из боковых садиков — по обе стороны тоже имеются садики! — одно место, с которого Потешный Соотечественник непременно должен был свалиться и проделать спуск в какую-нибудь дюжину футов. «Мсье Бокур, — сказал я тогда, и он тут же сорвал с головы шляпу, — возле коровника лежат ненужные доски, если вы будете столь любезны и велите загородить это место одной из них, я думаю, будет безопасней». — «O mon dieu, сэр! — отвечал мсье Бокур, — здесь нужен только чугун! Это не та часть имения, где приятно видеть доски». — «Но ведь чугун это очень дорого, — возразил я, — и, право же, не стоит того…» Он сказал: «Сэр, тысячу извинений! Это будет чугун! Непременно, окончательно — только чугун». — «В таком случае, — сказал я, — я был бы рад оплатить половину расходов». — «Сэр, — сказал мсье Бокур, — никогда!» Затем, чтобы перейти на другую тему, он изменил свой непреклонно-торжественный тон на светски непринужденный и произнес: «Вчера, при лунном свете, казалось, что все цветы в имении — о всемогущий! — купаются в небе! Вам нравится имение?» — «Мсье Бокур, — сказал я, — я им очарован. Я всем здесь более чем доволен». — «И я, сэр, — ответил мсье Бокур, прижав к груди шляпу и поцеловав свою руку, — и я, сэр, равным образом!» Вчера явились два кузнеца и поставили внушительную чугунную ограду, вмуровав ее в каменный парапет… Если необычайное устройство внутри дома трудно даже описать, то уж чудеса в его садах не мог бы измыслить никто, кроме француза, одержимого своей идеей. Помимо картины, изображающей этот дом, которая висит в столовой, в холле красуется план имения. Величиной с Ирландию. И каждая из достопримечательностей помечена в указателе пышным названием. Там насчитывается пятьдесят два названия, включая «Домик мальчика с пальчик», «Аустерлицкий мост», «Иенский мост», «Эрмитаж», «Беседка старого гренадера», «Лабиринт» (не имею ни малейшего понятия, какое название к какому месту относится), и к каждой комнате указан путь, словно дом такой невероятной величины, что без подобного путеводителя вы непременно заблудитесь и, чего доброго, умрете с голоду, застряв между двумя спальнями…