ГЛАВА LI,

Утро, приветствовавшее мистера Пиквика ровно в восемь часов, отнюдь не могло улучшить его расположение духа или развеять уныние, вызванное непредвиденными результатами его миссии. Небо было темное и хмурое, воздух сырой и холодный, улицы мокрые и грязные. Дым лениво стлался над трубами, словно у него не хватало мужества подняться, а дождь моросил медленно и вяло, точно ему лень было лить по-настоящему. Бойцовый петух во дворе, утратив последние проблески привычного оживления, мрачно балансировал на одной ноге; осел, покурив голову, хандрил под навесом и, судя по его задумчивому и жалкому виду, размышлял о самоубийстве. На улице ничего не видно было, кроме зонтов, и ничего не слышно, кроме стука патен и журчания дождя.

За завтраком разговаривали очень мало. Даже Боб Сойер ощущал влияние погоды и треволнений вчерашнего дня. Пользуясь его собственным образным выражением, он был «пришиблен». То же можно сказать и о мистере Бене Эллене. То же самое — и о мистере Пиквике.

Томительно выжидая, когда погода прояснится, они читали и перечитывали последний вечерний номер лондонской газеты с тем напряженным интересом, какой можно наблюдать только в часы беспредельной скуки; с такою же настойчивостью истоптали каждый дюйм ковра; так часто выглядывали на улицу, что давали основание к обложению окон добавочными налогами; перебрали и истощили все темы разговора; наконец, когда полдень не принес никакой перемены к лучшему, мистер Пиквик решительно позвонил в колокольчик и заказал карету.

Хотя дороги были грязные, а дождь моросил все упорнее и хотя комья грязи и брызги залетали в открытые окна кареты, причиняя внутренним пассажирам чуть ли не такое же беспокойство, как и пассажирам наружным, — все-таки ехать и ощущать какое-то движение было бесконечно приятнее, чем сидеть безвыходно в скучной комнате и смотреть, как скучный дождь поливает скучную улицу, а потому, едва тронувшись в путь, все в один голос признали, что произошла перемена к лучшему, и недоумевали, как могли они так долго откладывать свой отъезд.

Когда они остановились в Ковентри, от лошадей валил такой густой пар, что конюх был совершенно невидим и слышался только его голос, когда он из тумана заявил о своих надеждах получить при следующей раздаче наград первую золотую медаль от Филантропического общества за то, что снял с форейтора шляпу. По словам невидимого джентльмена, он (форейтор) неизбежно утонул бы в воде, стекающей с полей шляпы, если бы конюх, проявив удивительное присутствие духа, не сорвал ее с его головы и не вытер лицо захлебывающегося человека пучком сена.

— Приятно! — заметил Боб Сойер, поднимая воротник пальто и прикрывая рот, чтобы концентрировать пары только что выпитого стаканчика бренди.

— Очень, — безмятежно отозвался Сэм.

— А вам как будто все равно? — спросил Боб.

— А что толку, сэр, если бы мне и не было все равно? — изрек Сэм.

— Это неоспоримый довод, — согласился Боб.

— Вот именно, сэр, — подтвердил мистер Уэллер. — Все к лучшему, как заметил кротко один, молодой аристократ, когда ему дали пенсию за то, что дед жены дяди его матери подал королю трут, чтобы раскурить трубку.

— Мысль недурна, Сэм, — одобрил мистер Боб Сойер.

— То же самое говорил до конца своей жизни молодой аристократ в дни выдачи пенсии, — сообщил мистер Уэллер.

— Случалось ли вам, — помолчав, продолжал Сэм, посматривая на форейтора и говоря таинственным шепотом, — случалось ли вам, когда вы учились у костоправов, навещать больного форейтора?

— Что-то не припоминаю, — ответил Боб Сойер.

— А когда вы появились (как говорится о привидениях) в больнице, вам никогда не случалось видеть там форейтора?

— Нет, — отвечал Боб, — не случалось.

— И никогда не бывали на таком кладбище, где бы стоял памятник форейтору, и мертвого форейтора никогда не видели? — допытывался Сэм.

— Никогда, — заявил Боб.

— Правильно! — с торжеством воскликнул Сэм. — И никогда не увидите. И еще кое-чего никто и никогда не увидит — мертвого осла. Ни один человек не видел мертвого осла, кроме джентльмена в коротких черных шелковых штанах, знакомого молодой женщины, которая пала козу; но то был французский осел и, стало быть, не регулярной породы.

— Какое же это имеет отношение к форейторам? — полюбопытствовал Боб Сойер.

— А вот послушайте, — отвечал Сэм. — Кое-кто из очень умных людей утверждает, что и форейторы и ослы бессмертны, но я так далеко не пойду, а скажу вот что: как только они почувствуют, что подходит старость и работа им не под силу, они все вместе куда-то отправляются, обычным порядком, по одному форейтору на пару ослов. Что с ними затем происходит — никто не ведает, но, по всей вероятности, они забавляются в каком-нибудь другом мире, потому что ни одному человеку не доводилось видеть, чтобы осел или форейтор забавлялись на этом свете!

Излагая эту изумительную научную теорию и подкрепляя ее любопытными статистическими и иными данными, Сэм Уэллер коротал время, пока не доехали до Данчерча, где получили сухого форейтора и свежих лошадей. Следующая остановка была в Девентри, а затем в Таустере, и в конце каждого перегона дождь лил сильнее, чем вначале.

— Послушайте, — взмолился Боб Сойер, заглядывая в окно кареты, когда они остановились у гостиницы «Голова Сарацина» в Таустере, — этак, знаете ли, продолжаться не может.

— Ах, боже мой! — воскликнул мистер Пиквик, очнувшись от дремоты. — Боюсь, как бы вы не промокли.

— Как бы я не промок? — повторил Боб. — Пожалуй, это уже случилось. Кажется, я отсырел.

Боб действительно отсырел: вода струилась у него с шеи, локтей, обшлагов и колен, и весь его костюм так блестел от воды, что можно было принять его за клеенчатый.

— Я немножко промок, — продолжал Боб, отряхиваясь и разбрызгивая воду, словно ньюфаундлендская собака, только что выбравшаяся на сушу.

— Мне кажется, сегодня немыслимо ехать дальше, — вмешался Бен.

— Об этом и речи быть не может, сэр, — заявил Сэм Уэллер, решив принять участие в совещании. — Было бы жестоко принуждать к этому лошадей, сэр. Здесь есть постели, сэр, — продолжал Сэм, обращаясь к своему хозяину, — чистота и комфорт. В полчаса приготовят прекрасный обед, сэр: куры и телячьи котлеты, сэр; французские бобы, картофель, торт и полный порядок. Разрешите вам посоветовать, сэр, — оставайтесь-ка вы здесь. Следуйте моим предписаниям, как сказал доктор.

В этот момент, весьма кстати, подоспел хозяин «Головы Сарацина», дабы подтвердить слова мистера Уэллера касательно удобств этой гостиницы и подкрепить его мольбы мрачными предположениями о состоянии дорог и об отсутствии свежих лошадей на следующей станции, а также непоколебимой уверенностью в том, что дождь будет лить всю ночь, а к утру погода прояснится, и другими заманчивыми доводами, известными содержателям гостиниц.

— Все это верно, — сказал мистер Пиквик, — но я должен как-нибудь отправить в Лондон письмо, чтобы оно было доставлено завтра рано утром, иначе придется во что бы то ни стало рискнуть и ехать дальше.

Хозяин просиял от восторга. Ничего не может быть легче, стоит только джентльмену завернуть письмо в оберточную бумагу и отправить его либо с почтовой, либо с пассажирской ночной каретой из Бирмингема. Если джентльмен желает, чтобы письмо было доставлено как можно скорее, ему стоит только написать на обертке: «доставить немедленно» — это верный способ, — или «уплатить подателю сего лишних полкроны за немедленную доставку» — этот способ еще вернее.

— Прекрасно, — сказал мистер Пиквик, — в таком случае мы остановимся здесь.

— Джон! — крикнул хозяин. — Зажгите свечи в «Солнце», разведите огонь в камине, джентльмены промокли! Пожалуйте сюда, джентльмены. Не беспокойтесь о форейторе, сэр, я его пришлю, когда вы позвоните. Джон, свечи!

Свечи были принесены, огонь разведен и дрова подброшены. Спустя десять минут лакей накрывал на стол, занавески были спущены, огонь ярко пылал, и все вокруг имело такой вид (как всегда бывает во всех приличных английских гостиницах), словно путешественников ждали и заблаговременно позаботились об их комфорте.

Мистер Пиквик уселся за отдельный столик и поспешно написал записку мистеру Уинклю, сообщая, что задержался по случаю плохой погоды, но завтра несомненно прибудет в Лондон. Эта записка была быстро завернута в бумагу и вручена мистеру Сэмюелу Уэллеру для передачи в буфетную.

Сэм оставил ее у хозяйки гостиницы и, обсушившись возле кухонного очага, возвращался, чтобы снять башмаки со своего хозяина, как вдруг, заглянув в приоткрытую дверь, увидел рыжеватого джентльмена, сидевшего за столом над кипой газет и с такой саркастической улыбкой читавшего передовую статью в одной из них, что нос у него искривился; а лицо дышало величественным презрением.

— Эге! — сказал Сэм. — Это лицо мне как будто знакомо, а также очки и широкополая шляпа! Будь я проклят, если тут не пахнет Итенсуиллом.

Сэм отчаянно закашлялся, чтобы привлечь внимание джентльмена. Джентльмен вздрогнул, поднял голову и очки, и Сэм увидел глубокомысленную и вдумчивую физиономию мистера Потта, редактора «Итенсуиллской газеты».

— Прошу прощенья, сэр, — сказал Сэм, приближаясь к нему с поклоном, — мой хозяин здесь, мистер Потт.

— Тише! Тише! — крикнул Потт и, втащив Сэма в комнату, закрыл за ним дверь, всей своей физиономией неведомо почему выражая испуг.

— Что случилось, сэр? — осведомился Сэм, с недоумением озираясь вокруг.

— Даже шепотом не произносите моего имени! — отвечал Потт. — Это Желтый округ. Если раздраженное население узнает, что я здесь, меня разорвут в клочья!

— Да неужели, сэр? — удивился Сэм.

— Я паду жертвой их бешенства, — ответствовал Потт. — Ну-с, молодой человек, что скажете о вашем хозяине?

— Он с двумя приятелями остановился здесь на ночь по дороге в Лондон, — сообщил Сэм.

— И мистер Уинкль с ним? — насупившись, спросил Потт.

— Нет, сэр. Мистер Уинкль остался дома, — ответил Сэм. — Он женился.

— Женился! — с жаром воскликнул Потт. Он помолчал, мрачно улыбнулся и добавил глухим зловещим голосом: — Поделом ему!

Выразив таким образом свою смертельную ненависть и холодное торжество над поверженным врагом, мистер Потт осведомился, принадлежат ли друзья мистера Пиквика к сторонникам Синих. Получив весьма удовлетворительный ответ от Сэма, который знал об этом не больше, чем сам Потт, он согласился последовать за ним в комнату мистера Пиквика, где его ждал сердечный прием. Тотчас же было выдвинуто и принято предложение пообедать всем вместе.

— Как идут дела в Итенсуилле? — полюбопытствовал мистер Пиквик, когда Потт подсел к камину и все сняли мокрые сапоги и надели сухие туфли. — «Независимый» еще существует?

— «Независимый», сэр, — отвечал Пот, — все еще влачит свое жалкое, ничтожное существование. Ненавидимый и презираемый даже теми немногими, которые знают о его презренном и гнусном прозябании, захлебываясь потоками грязи, какие сам же изливает, оглушенный и ослепленный испарениями своей же собственной гнили, непристойный орган печати, не подозревая о своем падении, быстро погружается в предательскую трясину, которая как будто служит ему твердой опорой среди низких классов общества, но тем не менее смыкается над его головой и скоро поглотит его навеки.

Выразительно отчеканив этот приговор (заимствованный из его последней передовой статьи), редактор остановился, чтобы передохнуть, и устремил величественный взор на Боба Сойера.

— Вы еще молоды, — сказал Потт.

Мистер Боб Сойер кивнул головой.

— И вы также, сэр, — сказал Потт, обращаясь к Бену Эллену.

Бен признал справедливость этого обвинения.

— И, надеюсь, вы оба впитали те Синие принципы, какие я обязался перед народом Соединенного королевства защищать и проводить до конца жизни, — продолжал Потт.

— Видите ли, я, собственно говоря, в этом не разбираюсь, — отозвался Боб Сойер. — Я…

— Уж не Желтый ли он, мистер Пиквик? — перебил Потт, отодвигая стул. — Ваш друг не Желтый, сэр?

— Нисколько! — возразил Боб. — В настоящее время я похож на шотландскую материю: смесь всех цветов.

— Колеблющийся, — торжественно определил Потт, — колеблющийся! Сэр, я бы хотел показать вам восемь передовых статей, появившихся в «Итенсуиллской газете». Мне кажется, я вправе утверждать, что вы не замедлите после этого обосновать свои мнения на твердом и незыблемом Синем фундаменте, сэр.

— Пожалуй, я совсем посинею задолго до того, как дочитаю их до конца, — отвечал Боб.

Мистер Потт подозрительно посмотрел на Боба Сойера и, повернувшись к мистеру Пиквику, сказал:

— Вы читали литературные статьи, которые появлялись за последние три месяца в «Итенсуиллской газете» и вызвали всеобщее восхищение? Я бы осмелился сказать — всеобщее изумление и восхищение?

— Видите ли, — отозвался мистер Пиквик, слегка смущенный таким вопросом, — я был очень занят другими делами и буквально не имел возможности их прочесть.

— А следовало бы это сделать, сэр, — с сердитой гримасой сказал Потт.

— Я прочту, — обещал мистер Пиквик.

— Они написаны в форме пространного отзыва о книге, трактующей о китайской метафизике, сэр, — сообщил Потт.

— О! — отозвался мистер Пиквик. — Произведение вашего пера?

— Одного из моих сотрудников, сэр, — с достоинством ответил Потт.

— Трудный предмет, сказал бы я, — заметил мистер Пиквик.

— Чрезвычайно трудный, сэр! — с глубокомысленным видом изрек Потт. — Для этого он «натаскивался», пользуясь техническим, но выразительным термином. По моему совету он читал Британскую энциклопедию.

— В самом деле? — сказал мистер Пиквик. — Я и не подозревал, что этот ценный труд содержит какие-нибудь сведения о китайской метафизике.

— Сэр! — продолжал Потт, положив руку на колено мистера Пиквика и улыбаясь с сознанием собственного умственного превосходства. — Сэр, о метафизике он прочел под буквой М, а о Китае — под буквой К и затем совокупил полученные сведения.

Физиономия мистера Потта выражала такое необычайное величие при воспоминании о сокровищах науки, вошедших в упомянутые статьи, что мистер Пиквик не сразу осмелился возобновить разговор. Наконец, когда лицо редактора постепенно разгладилось и обрело свойственное ему высокомерное выражение морального превосходства, мистер Пиквик рискнул продолжить беседу и задал вопрос:

— Могу ли я осведомиться, какая великая цель увела вас так далеко от родного города?

— Та цель, которая побуждает и вдохновляет меня во всех моих гигантских трудах, сэр, — с кроткой улыбкой ответил Потт, — благо моей родины!

— Вероятно, какая-нибудь общественная миссия, — заметил мистер Пиквик.

— Да, сэр, — подтвердил Потт, — вы правы. — И, наклонившись к мистеру Пиквику, глухо прошептал: — Завтра вечером будет Желтый бал в Бирмингеме.

— Ах, боже мой! — воскликнул мистер Пиквик.

— Да, сэр, и ужин, — добавил Потт.

— Да что вы говорите! — удивился мистер Пиквик,

Потт торжественно кивнул головой.

Хотя мистер Пиквик и сделал вид, будто потрясен этим сообщением, но он был столь мало сведущ в местной политике, что не мог в полной мере уразуметь все значение упомянутого гнусного заговора. Заметив это, мистер Потт извлек последний номер «Итенсуиллской газеты» и прочел следующую заметку:

Наш подлый противник не так давно изрыгнул свой черный яд в тщетной и безнадежной попытке загрязнить славное имя нашего знаменитого и достойного представителя, почтенного мистера Сламки — того Сламки, которому мы задолго до того, как он занял свой теперешний ответственный и высокий пост, предсказывали, что настанет день — и этот день настал, — когда страна будет чествовать его и гордиться им, ее доблестным защитником и украшением. Наш подлый противник, — говорим мы, — вздумал посмеяться над превосходным луженым ведром для угля, которое было преподнесено этому великому человеку его восторженными избирателями и по случаю покупки коего негодяй, скрывший свое имя, инсинуирует, будто сам почтенный мистер Сламки внес более трех четвертей подписной суммы через близкого друга своего дворецкого. Неужели эта рептилия не понимает, что, даже буде это правда, почтенный мистер Сламки предстает перед нами — если только сие возможно — в еще более ярком и ослепительном свете? Неужели этот тупица не постигает, что такое любезное и трогательное желание исполнить волю избирателей должно навеки покорить сердца и души тех, которые еще не стали хуже свиней или, иначе говоря, которые не так низко пали, как этот упомянутый наш собрат? Но таковы гнусные уловки злокозненных Желтых! Этим не ограничиваются их интриги. Здесь пахнет предательством. Заявляем смело — теперь, когда мы вынуждены сделать это разоблачение, а затем искать защиты у страны и ее констеблей, заявляем смело: в настоящее время идут тайные приготовления к Желтому балу, каковой будет дан в Желтом городе в самом сердце Желтого населения, под руководством Желтого церемониймейстера; на этом балу будут присутствовать четверо Ультражелтых членов парламента, и вход будет производиться только по Желтым билетам! Не содрогается ли наш дьявольский собрат? Пусть корчится в бессильной злобе, когда мы начертаем слова: «Мы там будем».

— Вот, сэр! — добавил Потт, в изнеможении складывая газету. — Таково положение дел.

Так как в эту минуту хозяин гостиницы и лакей принесли обед, мистер Потт приложил палец к губам, давая понять, что его жизнь находится в руках мистера Пиквика и он рассчитывает на его осторожность. Мистеры Боб Сойер и Бенджемин Эллен, непочтительно заснувшие во время чтения заметки из «Итенсуиллской газеты», проснулись от одного магического слова «обед», произнесенного шепотом. Они сели за обед; к услугам их аппетита было хорошее пищеварение, здоровье — к услугам аппетита и пищеварения, и лакей — к услугам всех этих трех свойств.

За обедом и во время последовавшей беседы мистер Потт, снизойдя до житейских тем, сообщил мистеру Пиквику, что итенсуиллский климат оказался вреден для его супруги, и она решила побывать на различных модных курортах, чтобы восстановить здоровье и душевные силы. Этими словами он деликатно маскировал тот факт, что миссис Потт, приводя в исполнение часто повторяемую угрозу о разводе, уехала навсегда вместе с верным телохранителем и, благодаря договору, заключенному ее братом лейтенантом с мистером Поттом, обеспечила себе половину редакторского жалованья и годовой прибыли от «Итенсуиллской газеты».

Пока великий мистер Потт распространялся на эту и другие темы, время от времени освежая беседу цитатами из своих собственных произведений, какой-то угрюмый на вид незнакомец, выглянув из окна кареты, направлявшейся в Бирмингем и остановившейся перед гостиницей, чтобы сдать пакеты, пожелал узнать, может ли он рассчитывать на такие удобства, как кровать и постель, если вздумает здесь переночевать.

— Разумеется, сэр, — ответил хозяин гостиницы.

— Могу? В самом деле? — спросил незнакомец, которому, судя по тону и манере, была свойственна подозрительность.

— Несомненно, сэр, — ответил хозяин.

— Хорошо, — сказал незнакомец. — Кучер, я здесь выхожу. Кондуктор, мой саквояж!

Отрывисто пожелав остальным пассажирам спокойной ночи, незнакомец вылез из кареты. Это был невысокий джентльмен с очень жесткими черными волосами, остриженными под дикобраза или под сапожную щетку и стоявшими дыбом. Он держал себя сурово и величаво; манеры были повелительные, глаза зоркие, а вся осанка свидетельствовала о безграничной самоуверенности и сознании неизмеримого превосходства над остальными смертными.

Этого джентльмена ввели в комнату, первоначально предназначенную для патриотически настроенного мистера Потта, и лакей с немым изумлением отметил странное совпадение: едва он зажег свечи, как незнакомец, запустив руку в свою шляпу, вытащил оттуда газету и начал читать ее с тем же негодующим презрением, какое час назад, отражаясь на величавой физиономии Потта, парализовало, энергию лакея. Он заметил также, что презрение мистера Потта было вызвано газетой, называвшейся «Итенсуиллский независимый», тогда как возмущение этого джентльмена пробудила «Итенсуиллская газета».

— Позовите хозяина! — приказал незнакомец.

— Слушаю, сэр, — ответил лакей.

Хозяина позвали, и он явился.

— Вы хозяин? — осведомился джентльмен.

— Я, сэр, — отвечал хозяин.

— Вы меня знаете? — спросил джентльмен.

— Не имею этого удовольствия, сэр, — ответил хозяин.

— Моя фамилия Слерк, — сообщил джентльмен.

Хозяин слегка поклонился.

— Слерк, сэр! — высокомерно повторил джентльмен. — Теперь, любезный, вы знаете, кто я такой?

Хозяин почесал в затылке, посмотрел на потолок, на незнакомца и слегка улыбнулся.

— Любезный, вы знаете, кто я такой? — сердито повторил незнакомец.

Хозяин тщетно напрягал память и, наконец, ответил:

— Не знаю, сэр.

— О небо! — воскликнул незнакомец, ударяя кулаком по столу. — Вот она, слава!

Хозяин попятился к двери. Незнакомец, не спуская с него глаз, продолжал:

— Вот она — благодарность за годы упорного труда на благо народа! Я не вижу ликующих толп, которые стекаются, чтобы приветствовать своего вождя. Не слышу колокольного звона. И даже имя мое не вызывает ни малейшего отклика в бесчувственных сердцах! От этого могут замерзнуть чернила, — говорил мистер Слерк, шагая взад и вперед, — и хочется навеки уйти от трудов.

— Вы заказали грог, сэр? — робко осведомился хозяин.

— Ром! — заявил мистер Слерк, грозно поворачиваясь к нему. — Топится у вас где-нибудь камин?

— Можно сейчас же растопить, сэр, — сказал хозяин.

— А комната, конечно, до ночи не согреется, — перебил мистер Слерк. — Есть кто-нибудь в кухне?

Там не было ни души. Огонь пылал. Все разошлись, и дверь была заперта на ночь.

— Я буду пить ром у кухонного очага, — объявил мистер Слерк.

Взяв шляпу и газету, он торжественно последовал за хозяином в это скромное помещение и, опустившись на скамью возле очага, состроил презрительную гримасу и молча, с достоинством начал читать и пить.

Случилось так, что в этот самый момент над «Головой Сарацина» пролетал некий демон раздора и, посмотрев из праздного любопытства вниз, узрел Слерка, комфортабельно расположившегося у кухонного очага, а в другой комнате — Потта, слегка возбужденного вином. Злобный демон, ворвавшись с непостижимой быстротой в упомянутую комнату, тотчас же проник в голову мистера Боба Сойера и, преследуя свои пагубные цели, побудил его сказать следующие слова:

— А ведь мы позабыли о камине, и огонь потух. Как холодно стало после дождя!

— Совершенно верно, — зябко ежась, отозвался мистер Пиквик.

— Нехудо было бы выкурить сигару возле кухонного очага, — предложил Боб Сойер, все еще подстрекаемый вышеупомянутым демоном.

— Мне кажется, это будет чрезвычайно приятно, — ответил мистер Пиквик. — А вы что скажете, мистер Потт?

Мистер Потт охотно согласился, и четверо путешественников, каждый со стаканом в руке, немедленно прошествовали в кухню под предводительством Сэма Уэллера, показывавшего им дорогу.

Незнакомец все еще читал. Он поднял голову и вздрогнул. Мистер Потт тоже вздрогнул.

— Что случилось? — шепотом спросил мистер Пиквик.

— Этот гад! — ответил Потт.

— Какой гад? — спросил мистер Пиквик, пугливо озираясь, как бы не наступить на какого-нибудь гигантского таракана или чудовищного паука.

— Этот гад… — прошептал Потт, хватая мистера Пиквика за рукав и указывая на незнакомца. — Этот гад… Слерк из «Независимого»!

— Не лучше ли нам уйти? — шепнул мистер Пиквик.

— Ни за что на свете, сэр! — возразил храбрый во хмелю Потт. — Ни за что на свете!

С этими словами мистер Потт расположился на противоположной скамье и, выбрав один номер из пачки газет, начал читать, повернувшись лицом к своему врагу.

Мистер Потт, конечно, читал «Независимого», а мистер Слерк, конечно, читал «Итенсуиллскую газету», и каждый джентльмен выражал свое презрение к творчеству другого горьким смехом и саркастическим фырканьем. Затем они начали высказывать свои мнения более открыто, пользуясь такими критическими замечаниями, как «нелепо», «гнусно», «возмутительно», «вздор», «мошенничество», «мерзость», «грязь», «гниль», «помои».

И мистер Боб Сойер и мистер Бен Эллен наблюдали эти симптомы, показательные для соперничества и ненависти, с большим восторгом, придававшим особый смак их сигарам, которыми они энергически затягивались. Когда противники начали выдыхаться, проказник Боб Сойер весьма учтиво обратился к Слерку:

— Разрешите посмотреть вашу газету, сэр, когда вы ее прочтете.

— Вы найдете очень мало стоящего в этом презренном листке, сэр, — отвечал Слерк, бросая сатанинский взгляд на Потта.

— Сейчас я вам передам вот эту, — сказал Потт, поднимая голову; он побледнел от бешенства, и голос у него дрожал по той же причине. — Ха-ха! Вас позабавит наглость этого субъекта.

Слова «листок» и «субъект» были произнесены с резким ударением, и лица обоих редакторов раскраснелись от гнева.

— Сквернословие этого презренного человека гнусно и отвратительно, — сказал Потт, якобы обращаясь к Бобу Сойеру, но устремляя грозный взгляд на Слерка.

Тут мистер Слерк громко захохотал и, складывая газету так, чтобы перейти к чтению следующего столбца, заявил, что этот болван, право же, его забавляет.

— Какой бесстыдный враль этот субъект! — продолжал Потт, из красного делаясь багровым.

— Случалось ли вам, сэр, читать дурацкую болтовню этого человека? — осведомился Слерк у Боба Сойера.

— Нет, — отвечал Боб. — А что, очень плохо?

— О, ужасно, ужасно! — воскликнул Слерк.

— Ах, боже мой, это просто чудовищно! — возопил в этот момент Потт, все еще делая вид, будто поглощен чтением.

— Если вам удастся одолеть эти фразы, пропитанные желчью, подлостью, фальшью, обманом, предательством и ханжеством, — сказал Слерк, протягивая газету Бобу, — вы, быть может, получите некоторое удовольствие, посмеявшись над стилем этого безграмотного болтуна.

— Что вы сказали, сэр? — осведомился Потт, поднимая голову и дрожа от ярости.

— А вам какое дело, сэр? — отозвался Слерк.

— Безграмотный болтун, не так ли, сэр? — продолжал Потт.

— Да, сэр, именно так, — отвечал Слерк, — и «синяя скука», сэр, если это вам больше по вкусу. Ха-ха!

Мистер Потт не ответил ни слова на эту оскорбительную остроту. Он медленно сложил номер «Независимого», бросил его на пол, придавил ногой, плюнул на него весьма торжественно и препроводил в огонь.

— Вот, сэр! — сказал Потт, отступая от очага. — И точно так же я проучил бы ехидну, породившую эту газету, если бы, к счастью для нее, меня не удерживали законы моей страны.

— Так проучите же ее, сэр! — вскочив, крикнул Слерк. — В такого рода делах она никогда не прибегнет к защите закона. Проучите ее, сэр!

— Правильно! Правильно! — провозгласил Боб Сойер.

— Вызов по всем правилам, — заметил мистер Бен Эллен.

— Проучите ее, сэр! — повысив голос, крикнул Слерк.

Мистер Потт бросил презрительный взгляд, который мог бы испепелить якорь.

— Проучите ее, сэр! — еще громче крикнул Слерк.

— Не желаю, сэр! — отвечал Потт.

— О, вот как, вы не желаете, сэр? — насмешливо переспросил Слерк. — Вы слышите, джентльмены? Он не желает? Он не боится, — о нет, он не желает! Ха-ха!

— Сэр! — сказал Потт, задетый этим саркастическим замечанием. — Сэр, — я считаю вас ехидной. Я смотрю на вас, сэр, как на человека, который благодаря своему дерзкому, позорному и отвратительному поведению потерял свое место в обществе. Я считаю вас, сэр, как человека и политика, самой настоящей ехидной.

Возмущенный «независимый» не ждал конца этой обличительной речи. Схватив свой саквояж, туго набитый движимым имуществом, он замахнулся им в тот момент, когда Потт отвернулся, и, описав полукруг, опустил саквояж ему на голову как раз тем углом, где лежала большая щетка. Треск разнесся по всей кухне, и Потт был немедленно повержен на пол.

— Джентльмены! — закричал мистер Пиквик, когда Потт, вскочив, схватил совок. — Джентльмены! Опомнитесь, ради бога!.. Сэм!.. Прошу вас, джентльмены!.. Да разнимите же их!

Выкрикивая эти бессвязные слова, мистер Пиквик бросился между взбешенными бойцами как раз вовремя, чтобы получить с одной стороны удар саквояжем, а с другой — удар совком. То ли представители общественного мнения Итенсуилла были ослеплены ненавистью, то ли они учли, сколь выгодно им иметь между собой третье лицо, принимающее на себя все удары, — как бы то ни было, но они не обратили ни малейшего внимания на мистера Пиквика и, с большим воодушевлением вызывая друг друга на бой, бесстрашно орудовали саквояжем и совком. Несомненно, мистер Пиквик жестоко поплатился бы за свое человеколюбивое вмешательство, если бы не мистер Уэллер, который, заслышав вопли хозяина, ворвался в кухню, схватил мешок из-под муки и положил конец драке, набросив мешок на голову могущественному Потту и крепко обхватив его за плечи.

— Отнимите саквояж у другого сумасшедшего! — крикнул Сэм Бену Эллену и Бобу Сойеру, которые ровно ничего не делали и только приплясывали вокруг, вооруженные ланцетами с черепаховой ручкой и готовые пустить кровь первому, кто будет оглушен ударом. — Отдайте саквояж, негодник вы этакий, или я вас самого туда запрячу!

Устрашенный этой угрозой и совсем запыхавшийся «независимый» дал себя обезоружить, а мистер Уэллер, сняв гасильник с Потта, освободил его с таким предостережением:

— Сейчас же отправляйтесь спать, или я вас обоих уложу в одну постель, завяжу вам рты, деритесь сколько угодно. Я справлюсь с дюжиной таких, как вы, если они полезут в драку. А вы сэр, будьте добры, пожалуйте сюда.

Обратившись с такими словами к мистеру Пиквику, Сэм взял его под руку и увел, а хозяин гостиницы под наблюдением мистера Боба Сойера и мистера Бенджемина Эллена препроводил обоих враждующих редакторов в их комнаты. Уходя, они выкрикивали свирепые угрозы и в туманных выражениях договаривались выйти завтра на смертный бой. Впрочем, поразмыслив, они пришли к тому заключению, что гораздо разумнее будет продолжать бой в печати. Поэтому они вскоре возобновили враждебные действия, и весь Итенсуилл был потрясен их храбростью — на бумаге.

На следующее утро они уехали спозаранку в разных каретах, пока остальные путешественники еще спали. А так как погода прояснилась, то мистер Пиквик со своими спутниками устремился в Лондон.