Война, на которую согласился Фердинанд, была сопряжена с одной серьезнейшей заботой: надо было еще добиться, чтобы король сам встал во главе своей армии и лично участвовал в сражениях.

Король, как я уже говорила, был далеко не храбрец, и если я долгое время пребывала в ослеплении относительно всего, что касалось королевы, то насчет Фердинанда никогда не обольщалась, впрочем, и сама Каролина всегда заботилась о том, чтобы показать мне его в истинном свете.

Переговоры были долгими, но королева и сэр Уильям сумели внушить Фердинанду, что здесь для него выгода не только в том, чтобы, победить французов и поддержать законную власть, хотя и то и другое достойно всяческих похвал, но и в том, чтобы, уже проникнув в Папскую область, посмотреть: какая часть патримония святого Петра может перепасть и ему в качестве освободителя.

Король наконец согласился.

Так как ждали лишь этого согласия, армия тотчас была поделена на три корпуса: 22 000 человек были направлены в Сан Джермано, 16 000 — в Абруцци, 8 000 укрепились за стенами Гаэты, а еще 10 000 готовились к отправке в Тоскану на нескольких транспортах, сопровождаемых эскадрой Нельсона.

Этим 10 000 солдат предписывалось впоследствии отрезать французам путь к отступлению, когда генерал Макк их разобьет.

Удивительное дело: командование всеми тремя армейскими корпусами было поручено иностранцам: Макку, генерал-аншефу; Мишеру и Дама, дивизионным генералам: первый из троих, как известно, был австриец, двое других — французы.

Армия в 51 000 человек готовилась вступить в пределы Папской области.

Как полагал адмирал Нельсон, время, чтобы атаковать французов, было выбрано удачно.

Директория, предупрежденная гражданином Тара о том, что неаполитанский двор имеет враждебные намерения, изыскивала все возможные средства, чтобы отразить нападение. Она наскребла в Цизальпинской республике сколько могла войск и отправила все это в Рим под командованием Шампионне.

Шампионне до той поры занимал лишь второстепенные должности и потому был недостаточно оценен, да и просто малоизвестен. Римская кампания и захват Неаполя принесли ему подлинную славу.

Как утверждают, когда он покидал Францию, получив новое назначение в награду за прежние заслуги, член Директории Баррас положил ему руку на плечо и сказал:

— Отправляйся в Италию, генерал, и даю слово: тебе будет поручено низвергнуть с трона короля, который первым навлечет на себя гнев Республики.

Шампионне оставил Париж и поспешил в Рим, воодушевленный этой надеждой.

Однако в Риме он нашел французскую армию в том состоянии, о котором я уже рассказывала, — без хлеба, без обуви, без обмундирования, без жалованья, с девятью пушками и запасом из 180 000 ружейных зарядов.

Вместе с подкреплением, прибывшим из Цизальпинской республики, это войско составляло от четырнадцати до пятнадцати тысяч человек.

Двадцать второго ноября король пустил в ход свой печально-знаменитый манифест, подписанный князем Пиньятелли Бельмонте и адресованный кавалеру Приокка, министру пьемонтского короля Карла Эммануила II.

Как все, что исходило из королевского кабинета, и эту бумагу на самом деле сочинили королева, генерал-капитан и сэр Уильям Гамильтон.

Ныне, спустя десятилетие, когда былые предубеждения рассеялись, а ненависть угасла, я вижу этот документ в его подлинном значении, то есть как призыв к убийству. Между тем 20 ноября 1798 года в Казерте, когда манифест предстал перед моими глазами, я аплодировала ему вместе со всеми!

Выпустив столь поджигательское воззвание, не оставалось ничего иного, как начать кампанию.

Королева заказала для своего супруга великолепный генеральский мундир, и мы посетили военные лагеря в Сессе и Сан Джермано, чтобы показать короля войскам.

Эти военные прогулки, сопровождаемые криками: "Да здравствует король!", "Смерть французам!", в конце концов так вскружили голову королю Фердинанду, что он, прощаясь с нами, надавал королеве множество обещаний самого воинственного толка.

По правде сказать, эти обещания не слишком убедили королеву, но все же, сколь бы низкого мнения она ни была о своем супруге, ей и в голову не могло прийти, какой сюрприз ждет ее в недалеком будущем.

Мы возвратились в Казерту, а король во главе своей армии двинулся к границе Папской области.

Двадцать четвертого эта армия уже пересекла ее в трех местах.

Правый фланг неаполитанского войска по берегу Адриатики миновал Тронто, выгнал из Асколи находившийся там малочисленный авангард французов и направился к Понте ди Фермо.

Войска центра спустились с Апеннин через Акуилу и пошли на Риети.

Наконец, левое крыло, где находились Макк и король, тремя колоннами переправилось через Гарильяно у Изолы, Чепрано и Сайт’Агаты и двинулось прямо на Рим через Понтийские болота, Вальмонтоне и Фраскати.

В тот самый день, когда неаполитанская армия перешла границу Папской области, генерал Шампионне получил от Директории приказ, согласно которому он должен был отослать три тысячи человек для укрепления гарнизона Корфу.

Может быть, ввиду серьезности положения Шампионне стоило бы и не подчиниться этому приказу.

Но он его выполнил и отослал эти три тысячи, оставшись не более чем с двенадцатью тысячами человек.

Однако в то же самое время он приказал стрелять из сигнальной пушки замка Святого Ангела, трубить общий сбор по всему городу и стал спешно принимать самые необходимые меры, чтобы отразить нападение, которое обрушилось на него со скоростью лавины.

Мы ежедневно получали послания короля; они оповещали нас о триумфальном марше его величества.

Тридцатого ноября ночью мы получили известие, что накануне король вступил в Рим среди неистового народного ликования: из кареты Фердинанда выпрягли лошадей и чуть ли не на руках внесли его во дворец Фарнезе.

Из письма короля мы узнали, что генерал Шампионне покинул Рим, оставил пятьсот человек в крепости Святого Ангела и приказал офицеру, поручив ему командование этим гарнизоном, ни при каких условиях не сдаваться, честным словом заверив его, что вернется в Рим не позднее чем через двадцать дней.

Это обещание, разумеется, весьма позабавило короля, а особенно генерала Макка.

В постскриптуме Фердинанд добавлял, что народ истребляет патриотов и грабит их жилища и что он сам приказал расстрелять двух неаполитанцев, братьев Корона, один из которых был министром Римской республики.

Итак, все шло как нельзя лучше.

Королева приказала, чтобы во всех церквах Неаполя служили "Те Deum" и стреляли из пушек в знак триумфа, а в городе велела устроить иллюминацию.

В похвалу неаполитанцам надобно заметить, что эти приказания были восприняты и исполнены с восторженным усердием.

Напомним, что отряд в восемь — десять тысяч человек под началом генерала Назелли должен был отправиться в Ливорно морским путем.

Двадцать второго ноября суда действительно вышли из порта Неаполя под охраной "Авангарда", ведомого Нельсоном, "Каллодена", "Минотавра", "Альянса", "Доброй гражданки" и куттера "Флора", а также португальской эскадры.

Военные суда и транспорты прибыли в Ливорно 28 ноября после полудня. Английские и неаполитанские посланники тотчас явились к адмиралу с визитом. Генерал Назелли потребовал сдачи города, и в восемь вечера Ливорно действительно сдался.

Требование сдачи было заявлено совместно генералом Назелли и вице-адмиралом Нельсоном, но Назелли взял власть в городе, а Нельсон остался на своем корабле.

Впрочем, Нельсон был слишком влюблен, чтобы долго оставаться вдали от меня, так что 30 ноября он уже покинул Ливорно, а 5 декабря вернулся в Неаполь.

Утром 6-го он отправил генерал-капитану Актону письмо. Там были следующие слова, которые министр поспешил дать нам прочесть. Из них явствовало, что Нельсон видел происходящее не в таком радужном свете, как король Неаполя.

"Вот в нескольких словах состояние края и положение дел, — писал он. — Армия короля в Риме, Чивитавеккья взята, но в замке Святого Ангела остались 500 французов. Генерал Шампионне во главе 13 000 человек ждет неаполитанцев, заняв превосходную позицию в Чивита Кастеллана. Генерал Макк движется к нему, имея 20 000 человек. На мой взгляд, исход их встречи сомнителен, а она тотчас решит судьбу Неаполя. Если Макк проиграет, страна будет потеряна в двадцатидневный срок. Император пока не сдвинул с места ни одного солдата своей армии, а без помощи императора королевство не в силах противостоять французам. Впрочем, король Неаполя не по собственной воле избрал такой образ действия, он был вынужден покинуть пределы своей державы, не ожидая, пока французы, собравшись с силами, за неделю захватят Неаполь".

В то же время мы получили из Рима депешу, подтверждающую мнение Нельсона. Правда, король объявлял, что Макк идет на Чивита Кастеллана не с 20 000, а с 40 000 человек. Казалось немыслимым, чтобы подобное численное превосходство не обеспечило нам победы.

Впрочем, король был до того уверен в успехе, что мы, успокоенные его безмятежностью, отрешились от всех тревог. Его письма были полны описаниями праздников, которые устраивались в его честь. На улицы Рима он выходил не иначе как ступая по коврам под цветочным дождем, и в тот вечер он тоже был героем пышной торжественной церемонии в театре Аполло.

Послание, сообщавшее эти подробности, было датировано 6 декабря. Мы показали его лорду Нельсону, обратив его внимание на то, что генерал Макк движется на противника не с 20 000, а с 40 000 человек.

Однако все это его вовсе не убедило. У него с первого взгляда сложилось довольно нелестное мнение о генерале Макке.

Он покинул нас около пяти часов вечера, а мы, королева и я, остались в обществе нескольких дам из нашего постоянного кружка.

Между семью и восемью, в то время как мы пили чай, послышался стук колес экипажа, проезжающего под аркой дворца, потом сильный шум — это слуги забегали по лестнице.

Лицо королевы покрылось смертельной бледностью. Я устремила на нее вопрошающий взгляд.

— Ах, — пробормотала она, — у меня предчувствие.

— Какое, государыня? — спросила я.

— Это король! Он приехал!

— Король? Государыня, это невозможно! Мы же только сегодня утром получили от него письмо.

Дверь распахнулась, и придверник объявил:

— Его превосходительство герцог д’Асколи.

Вошел герцог д’Асколи. Мы с королевой обе вскрикнули от удивления. Он был в костюме короля, а поскольку они были одного роста и одних лет да и в комнате царил полумрак, мы в первое мгновение приняли его за самого Фердинанда.

Однако королева быстро поняла свою ошибку, и тотчас супружеская проницательность подсказала ей, что за этим переодеванием кроется нечто постыдное.

Встав с места, она сурово осведомилась:

— Герцог, что означает этот маскарад?

— Увы, государыня;, ничего веселого он не означает, — отвечал герцог, — но, по крайней мере, доказывает мою преданность королю.

— Королю? И где же он сам?

— Здесь, государыня.

Королева быстро взглянула на меня и переспросила:

— Где это "здесь"?

— В своих апартаментах.

— Ах, так! Похоже, он не осмеливается предстать передо мной?

Затем, помолчав, она произнесла:

— Неаполитанцы разбиты, не правда ли?

И, поскольку герцог колебался, прибавила:

— Ну же, если король женщина, то зато я — мужчина. Говорите все, как есть!

— Да, государыня, это полный разгром.

— Славный Нельсон! — обратилась она ко мне. — Как видишь, чутье его не обмануло. Стало быть, этот генерал Макк действительно идиот, как мы и предполагали?

— Я могу лишь сказать вашему величеству, что неаполитанская армия полностью разбита.

— Вы уверены, что эта новость верна?

— Мы узнали ее, король и я, из собственных уст генерала Макка.

— Генерала Макка?

Королева схватила меня за руку и судорожно стиснула мои пальцы.

— Ясно, что мне придется испить чашу позора до дна, — прошептала она.

— Но в конце концов, сударь, — обратилась я к герцогу, в то время как королева рвала зубами свой носовой платок, — неужели вы не можете сообщить ее величеству никаких подробностей?

— Я не могу сказать ее величеству ничего, кроме того, что знаю сам.

— Так скажите же это! — закричала королева. — Не медлите! Мне, признаться, не терпится узнать, по какой причине на плечах у вас королевское одеяние, а на шее — королевские кресты.

— Пусть ваше величество соблаговолит терпеливо выслушать меня, — произнес герцог с поклоном, — в противном случае мне придется возвратиться к королю и сказать ему, что вы не пожелали меня слушать.

— Вы взываете к моему терпению, сударь, — что ж, будь по-вашему. Я обещаю быть спокойной. Говорите!

— Итак, государыня, мы вчера вечером были вместе с его величеством в ложе театра Аполло, когда около девяти часов вечера дверь внезапно распахнулась и перед нами явился генерал Макк, весь в грязи, как тот, кто только что проделал долгий путь. "Государь, — сказал он, — вы видите перед собой человека, который в отчаянии от того, что вынужден сообщить вам подобную новость, но мы повсюду разбиты наголову, наше войско рассеяно, рассечено, это всеобщее отступление, а точнее, бегство. Спасти ваше величество может только ваш немедленный отъезд в Неаполь — это единственная надежда. Тогда, освободившись от заботы о сохранении вашей драгоценной жизни, я попытаюсь собрать армию и взять реванш".

— Ничтожный бахвал! — пробормотала королева.

— Вы понимаете, государыня, — продолжал герцог, — как поразило короля подобное известие. Он смотрел на Макка, ни слова не говоря, на нем лица не было. Потом его величество вдруг поднялся и бросился вон из ложи. К счастью, из зала ничего не было видно, так что все подумали, будто король вышел в комнату, соседствующую с ложей. Нельзя было позволить кому-либо догадаться, что мы бежим: римские якобинцы, желая отомстить за казни, совершавшиеся по приказу короля, следили за ним и могли бы, проведав, что Макк разбит, покуситься на особу государя. Прежде чем отсутствие короля было замечено и раньше чем распространилась весть о победе французов, мы уже были во дворце Фарнезе. Там король сел на коня и в сопровождении дюжины офицеров и нескольких наиболее приближенных слуг — в их число его величество соблаговолил включить меня — пустился в путь. Мы выехали через Народные ворота и, обогнув городскую стену, достигли ворот Сан Джованни. Оттуда король под охраной эскорта из семи-восьми человек, пустив коней во весь опор, около одиннадцати вечера прибыл в Альбано. Его величество осведомился у почтмейстера, найдется ли у того карета, но был только кабриолет. Пока в него впрягали лошадей, король отвел меня в сторонку и попросил поменяться с ним одеждой, что я тотчас исполнил…

— Зачем это вам было меняться с ним одеждой? — спросила королева.

— Не знаю, государыня, — отвечал герцог. — Но, поскольку просьба его величества равносильна приказанию, я повиновался.

— Приказанию, приказанию! — раздраженно повторила королева. — Но в конце концов всякое приказание должно же иметь цель!

Герцог поклонился, не произнося ни слова.

— Но я хочу знать, — королева в нетерпении топнула ногой, — на что король рассчитывал, выдумывая этот маскарад.

— Вам угодно это знать, сударыня? — осведомился король, входя в комнату и падая в кресло, так же как обычно поступал, возвращаясь с охоты. — Я рассчитывал, что, если якобинцы нас схватят, они повесят д’Асколи, а не меня.

— И?.. — спросила королева.

— И, если его повесят, я буду спасен!

Королева воздела руки, потом закрыла ими лицо, шепча:

— О-о!..

— Ну да, — продолжал король, не слишком понимая смысл ее восклицания. — Они ведь и вправду сделали бы это: они если что говорят, то уж так и делают, эти негодяи якобинцы!

— И вы бы допустили, чтобы вашего друга повесили вместо вас? — вскричала Каролина.

— Ну еще бы! Хоть два раза!

— И вы бы дали повесить себя вместо короля, герцог? — спросила королева, поднимаясь с места и подходя к герцогу.

— Разве жертвовать жизнью за своего господина не долг подданного? — просто отвечал тот.

— Ах, сударь, — воскликнула королева, обращаясь к мужу, — ваше счастье, что у вас есть такой друг! Берегите его как свое сокровище! Весьма вероятно, что, потеряв его, вы более не найдете подобного.

Потом, обернувшись ко мне, она проговорила:

— Впрочем, и мне не на что жаловаться, ведь я уверена, что Эмма в случае нужды сделала бы для меня то же, что герцог был готов совершить для вас.

С этими словами она обняла меня:

— Пойдем, Эмма, пойдем! Отрадно видеть такого придворного, но сколь прискорбен вид подобного короля!