Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 34. Предводитель волков. Женитьба папаши Олифуса. Огненный остров
Назад: I НАЧАЛЬНИК ВОЛЧЬЕЙ ОХОТЫ ЕГО ВЫСОЧЕСТВА
Дальше: III АНЬЕЛЕТТА
II
СЕНЬОР И БАШМАЧНИК
Как мы уже говорили, олень добрался до опушки Уаньи и стал кружить близ хижины Тибо.
Была уже поздняя осень, но погода стояла теплая, и Тибо работал под навесом.
Вдруг в тридцати шагах от себя башмачник заметил дрожащего оленя: у него подгибались все четыре ноги, и он испуганно косился на Тибо умным глазом.
Давно уже звуки охоты слышались, то приближаясь к Уаньи, то вновь удаляясь, так что в появлении зверя не было ничего удивительного.
Нож замер в руке Тибо, уставившегося на гостя.
— Клянусь днем святого Сабо! — воскликнул он. (Здесь мы должны пояснить: этот день — праздник башмачников.) — Клянусь днем святого Сабо, вот неплохой кусочек, не хуже той серны, которую мы ели во Вьене на праздничном обеде подмастерьев из Дофине! Есть же счастливчики, которым каждый день в рот попадает такое мясо! Я всего один раз в жизни его попробовал, и хотя уже четыре года прошло, а как вспомню — до сих пор слюнки текут. О сеньоры, сеньоры! Они всегда едят свежее мясо и пьют старые вина, а я всю неделю запиваю водой картошку, и только в воскресенье мне иногда удается полакомиться жалким обрезком прогорклого сала, на четверть недозревшей капустой и стаканом кислого пиньоле.
Разумеется, олень убежал, едва Тибо произнес первые слова. Башмачник продолжал развивать свою мысль и дошел до того заключения, которое вы только что прочли, когда его грубо окрикнули:
— Эй ты, бездельник, отвечай!
Это был сеньор Жан. Его собаки остановились в нерешительности, и он хотел убедиться, что они не потеряли след.
— Эй, бездельник, — повторил начальник волчьей охоты, — ты не видел нашего зверя?
Без сомнения, обращение барона не слишком понравилось философствующему башмачнику, потому что, прекрасно понимая, о чем речь, он переспросил:
— Какого зверя?
— Черт возьми! Оленя, которого мы гоним! Он должен был пробежать не дальше чем в пятидесяти шагах отсюда, и ты не мог не увидеть его со своего места. Это семилеток, да? Куда он повернул? Говори же, негодяй, или я велю тебя выпороть!
— Чума тебя забери, волчье отродье! — пробормотал башмачник себе под нос.
Затем он сказал вслух, притворяясь дурачком:
— Ах да, конечно, я его видел.
— Самец, да? С роскошными рогами? Семилеток?
— Да самец, и с роскошными рогами. Я его видел, как вас вижу, монсеньер, а вот есть ли у него мозоли, не могу вам сказать: я не смотрел ему на ноги. Во всяком случае, бежать ему они не мешали, — с глупым видом добавил он.
В другое время барон Жан посмеялся бы над таким простодушием, в которое мог поверить, но сейчас из-за хитростей животного он был одержим лихорадкой святого Губерта.
— Ну, бездельник, довольно шуток! Тебе весело, а мне не слишком.
— Я буду в таком настроении, в каком прикажет быть монсеньер.
— Отвечай же мне!
— Монсеньер еще ни о чем не спросил.
— Олень выглядел усталым?
— Не очень.
— Откуда он выбежал?
— Ниоткуда; он стоял на месте.
— Но он появился с какой-то стороны?
— Да, но я не видел, как он бежал.
— А куда он ушел?
— Я бы сказал вам, но не знаю.
Сеньор де Вез исподлобья взглянул на Тибо.
— Олень давно был здесь, господин негодяй? — спросил он.
— Не так давно, монсеньер.
— Примерно сколько времени прошло с тех пор?
Тибо притворился, будто вспоминает.
— Я думаю, это было позавчера, — в конце концов ответил он.
Но, произнося последние слова, Тибо не смог скрыть улыбки.
Эта улыбка не ускользнула от внимания барона Жана. Он пришпорил коня и занес хлыст над головой башмачника.
Но Тибо был начеку. Одним прыжком он отскочил под навес, куда всадник не мог войти, пока не слезет с коня.
Тибо временно был в безопасности.
— Ты лжешь и смеешься надо мной! — закричал барон. — Маркассино, лучший из моих псов, свернул и залаял в двадцати шагах отсюда; раз олень был там, где сейчас Маркассино, значит, он должен был перескочить через изгородь и ты не мог его не заметить.
— Простите, монсеньер, но наш кюре говорит, что непогрешим лишь папа римский, так что господин Маркассино вполне мог ошибиться.
— Маркассино никогда не ошибается, слышишь, тупица, и доказательство этому то, что я вижу место, где олень скреб копытом.
— Все же, монсеньер, уверяю вас, клянусь вам… — продолжал Тибо, с беспокойством глядя на начинавшие хмуриться черные брови барона.
— Замолчи, бездельник, и иди сюда! — крикнул сеньор Жан.
Тибо с минуту поколебался, но, увидев, что выражение лица барона становится все более грозным и неповиновение только сильнее раздражает его, и надеясь, что барон хочет всего лишь потребовать от него какой-то услуги, решился покинуть свое убежище.
Не успел он выйти из-под навеса, как сеньор Жан, пришпорив коня, поскакал прямо на него, и Тибо получил сильный удар по голове рукояткой хлыста.
Башмачник, оглушенный ударом, пошатнулся, потерял равновесие и упал бы лицом вниз, если бы барон Жан, высвободив ногу из стремени, не ударил его в грудь изо всех сил, отчего бедняга не только выпрямился, но покачнулся назад и рухнул навзничь у двери своей хижины.
— Получай, — сказал барон, отвешивая ему удары, — это тебе за твою ложь, а вот это — за твои насмешки!
После этого, нимало не беспокоясь о валявшемся на земле Тибо, сеньор Жан весело протрубил собакам, сбежавшимся на лай Маркассино, и ускакал на своем коне.
Тибо с трудом поднялся и ощупал себя с ног до головы, проверяя, не сломал ли он какой-нибудь части тела.
— Так-так, — сказал он, погладив свои руки, а потом и ноги, — с удовлетворением вижу, что и сверху и снизу все цело. Вот как вы обращаетесь с людьми, господин барон, и это только потому, что женились на незаконной дочери принца! Что ж, господин начальник волчьей охоты, хоть вы и великий охотник, но не вам полакомиться мясом оленя, за которым гонитесь, — это сделает бездельник, тупица и негодяй Тибо. Да, клянусь, я съем его! — воскликнул башмачник, все более укрепляясь в своем смелом решении. — А мужчина, дав клятву, должен непременно выполнить ее!
Не мешкая, Тибо сунул за пояс нож, подхватил рогатину и, определив направление по лаю собак, со всех ног по прямой побежал туда, куда, описывая дугу, двигалась охота.
У Тибо были две возможности: устроить на пути оленя засаду и убить зверя рогатиной или завладеть им, когда собаки загонят его.
Как ни сильно Тибо был занят мыслью о мести барону Жану за его грубость, все же на бегу он не переставал мечтать о пирах, которые он станет задавать сам себе целый месяц, об оленьих лопатках и окороках, в меру замаринованных, зажаренных целиком на вертеле или ломтиками на сковороде.
В конце концов желание мести так соединилось с чревоугодием, что он разом представлял себе и жалкий вид барона, когда тот будет возвращаться в замок с пустыми руками, и себя самого, когда он закроет поплотнее дверь, поставит рядом бутылку вина и останется один на один с окороком; он уже видел красный душистый сок, вытекающий из окорока, в который раз за разом вонзается лезвие ножа. Продолжая бежать со всех ног, Тибо исподтишка посмеивался.
Насколько можно было об этом судить, олень направлялся к мосту, переброшенному через реку Урк между Норуа и Троеном.
В те времена мост, соединявший берега, состоял из двух балок и нескольких досок.
Вода в реке стояла высоко, течение было сильное, и Тибо подумал, что олень не решится перейти реку вброд.
Поэтому башмачник спрятался за камнем рядом с мостом и стал ждать.
Прошло немного времени, и вдруг неожиданно в десяти шагах от него высунулась грациозная голова оленя: насторожив уши, животное пыталось различить в шуме ветра звуки охоты.
Очень взволнованный этим внезапным появлением зверя, Тибо вскочил, покрепче перехватил рогатину и бросился на добычу.
Одним прыжком олень отскочил на середину моста, вторым прыжком — на другой берег, а сделав третий, скрылся с глаз.
Рогатина, пролетев не меньше чем в футе от него, воткнулась в землю в пятнадцати шагах от того места, где была брошена.
Никогда еще Тибо не был так неловок — Тибо, во время своих странствий самый меткий из участников состязаний!
Разозлившись на самого себя, он подобрал свое оружие и стремительно прыгнул на мост вслед за оленем.
Тибо не хуже оленя знал эти места, поэтому он сильно опередил зверя и спрятался за стволом стоявшего недалеко от тропинки бука.
На этот раз олень был так близко, что башмачник спросил себя, не лучше ли будет ударить его рогатиной, чем бросать ее.
Это колебание длилось одну секунду, но, животное, метнувшись быстрее молнии, оказалось в двадцати шагах от охотника; таким образом, вторая попытка Тибо настигнуть оленя удалась не лучше, чем первая.
Лай собак тем временем все приближался, и через несколько минут план Тибо мог стать неосуществимым.
Но надо отдать должное упрямству башмачника: его желание завладеть зверем росло по мере того, как возникали новые препятствия.
— Но он мне нужен! — воскликнул Тибо. — Да! И если есть для бедных людей Бог на небе, я одержу победу над этим бароном, который прибил меня как собаку; тем не менее, я человек, я мужчина и готов доказать это.
Тибо подобрал свою рогатину и побежал дальше.
Но Бог, к которому он взывал, казалось, не услышал его или решил испытать его терпение, потому что третья попытка оказалась не более удачной, чем две предыдущие.
— Разрази меня гром! — кричал Тибо. — Похоже, Господь совершенно оглох. Что ж, тогда пусть дьявол откроет уши и услышит меня! Проклятая тварь, с помощью Бога или черта, но я хочу тебя заполучить и добьюсь своего!
Не успел Тибо до конца произнести свое двойное богохульство, как зверь вернулся, в четвертый раз пробежал мимо и скрылся в кустах.
Это произошло так неожиданно и так мимолетно, что Тибо не успел даже поднять рогатину.
А лай собак раздавался уже близко, и охотник не решился продолжить преследование.
Он огляделся, увидел дуб с густой листвой, бросил рогатину в кусты; обхватив ствол, забрался на дерево и спрятался в кроне.
Он не без оснований предполагал, что в погоне за зверем охота проследует мимо.
Собаки не потеряли след. Никакие уловки оленю не помогут: они не отстанут от него.
Тибо не просидел на ветке и пяти минут, как появились собаки, а за ними барон Жан, который в свои пятьдесят пять лет возглавлял охоту, словно двадцатилетний.
Мы не беремся описать ярость сеньора Жана.
Потерять четыре часа из-за такой твари — и так и не догнать ее!
Никогда с ним такого не случалось.
Барон ругал своих людей, хлестал собак; толстый слой грязи, покрывавший его высокие гетры, принял красноватый оттенок — так он изодрал шпорами бока своего коня.
На мосту через Урк барон испытал недолгое облегчение: стая неслась по следу, сбившись так плотно, что он мог бы всю ее укрыть своим плащом.
Теперь сеньор Жан был так доволен, что не только напевал себе под нос, но отвязал охотничий рог и затрубил во всю мощь своих легких, что проделывал лишь в исключительных случаях.
Но, к несчастью, он радовался недолго.
Внезапно, как раз под тем деревом, на которое забрался Тибо, лай собак, сливавшийся в ласкавшую слух барона музыку, смолк словно по волшебству: вся стая потеряла след.
Маркотт, спешившись по приказу хозяина, попытался снова отыскать его. Другие охотники присоединились к нему.
Никто ничего не нашел.
Однако Ангулевану очень уж хотелось затравить обнаруженного им зверя, и он тоже стал искать.
Все кричали, подбадривая собак, но громовой голос барона перекрывал другие звуки.
— Тысяча чертей! — ревел он. — Маркотт, эти собаки, что, сквозь землю провалились?
— Нет, монсеньер, они здесь, но они потеряли след.
— Как потеряли след?! — заорал барон.
— Откуда мне знать, монсеньер? Я сам ничего не понимаю, но это так.
— Потеряли след? — продолжал барон. — Потеряли след в лесу, где нет ни ручья, в который зверь мог бы войти, ни скалы, на которую он мог бы запрыгнуть? Ты сошел с ума, Маркотт!
— Я, монсеньер?
— Да, ты сумасшедший, а твои собаки сущие клячи!
Маркотт обычно на удивление кротко сносил оскорбления, щедро расточаемые бароном в критические моменты охоты всем подряд. Но обиды, нанесенной его собакам, он снести не мог и, выпрямившись во весь рост, горячо вступился за них:
— Как, монсеньер, клячи? Мои собаки клячи? Они, свалившие волка после бешеной погони, в которой пал ваш лучший конь? Мои собаки клячи?
— Да, Маркотт, я повторяю — сущие клячи, если могут упустить зверя после нескольких часов погони.
— Монсеньер, — едва сдерживаясь, возразил Маркотт, — монсеньер, скажите, что это моя вина, называйте меня дураком, скотиной, бездельником, негодяем и тупицей, говорите обо мне, о моей жене, о моих детях все что угодно — все это мне безразлично, но не браните меня как главного доезжачего, не оскорбляйте своих собак — прошу вас об этом во имя всех моих прошлых заслуг.
— Но чем же ты объяснишь их молчание, скажи мне? Как ты это объяснишь? Ну же, я слушаю тебя, я жду твоего ответа!
— Так же как и вы, монсеньер, я не могу объяснить их промаха, должно быть, проклятый олень взлетел на небо или провалился сквозь землю.
— Ну вот, — сказал сеньор Жан. — Значит, наш олень забился в нору, как заяц, или взлетел, как тетерев.
— Это только так говорится, монсеньер. Но здесь и впрямь есть какая-то чертовщина. Собаки потеряли след ни с того ни с сего, они не сбились с пути, они никуда не сворачивали — все это так же верно, как то, что сейчас день. Спросите у всех слуг, кто был рядом со мной. Теперь собаки молчат, растянувшись на брюхе, словно олени на лежке. Это неестественно.
— Так отстегай их, сынок, отлупи их хорошенько! — закричал барон. — Так отделай, чтобы у них шерсть задымилась: это лучшее средство против злых духов!
Барон Жан подъехал, чтобы несколькими ударами хлыста помочь Маркотту изгнать нечистую силу из бедных тварей, когда Ангулеван, приблизившись со шляпой в руке, робко взялся за повод лошади барона.
— Монсеньер, — сказал он. — По-моему, я вижу на этом дереве одну кукушку, которая сможет объяснить нам, в чем дело.
— Что ты здесь болтаешь про кукушку, ублюдок! — прикрикнул на него барон Жан. — Погоди, негодяй, сейчас узнаешь, как насмехаться над своим господином!
И барон поднял хлыст.
Но Ангулеван со стоицизмом спартанца только прикрыл голову рукой и продолжал:
— Ударьте, если хотите, монсеньер, но взгляните на это дерево, и, когда ваша милость увидит, что за птичка сидит на ветке, сдается мне, я скорее получу пистоль, чем удар хлыста.
И он показал пальцем на дуб, где спрятался, услышав приближающуюся охоту, Тибо.
Перебираясь с ветки на ветку, он добрался до самой вершины.
Сеньор Жан глянул из-под руки и заметил башмачника.
— Какие удивительные вещи происходят в лесу Виллер-Котре, — сказал он. — Здесь олени, словно лисы, зарываются в норы, а люди сидят на ветвях вместо ворон. Но мы в этом все-таки разберемся, — продолжал благородный сеньор.
Затем он опустил руку от глаз ко рту и крикнул:
— Эй, дружище! Тебе не слишком неприятно будет уделить мне минут десять?
Но Тибо хранил глубокое молчание.
— Монсеньер, — предложил Ангулеван, — если вам угодно…
И он собрался лезть на дерево.
— Нет, не надо, — ответил барон, сопровождая эти слова запрещающим жестом.
Все еще не узнавая Тибо, он снова обратился к нему:
— Эй, приятель, ты собираешься отвечать, да или нет?
Он немного подождал.
— Похоже, что нет. Ты притворяешься глухим; подожди, я возьму свой рупор.
И он протянул руку в сторону Маркотта, который, угадав желание хозяина, подал ему свой карабин.
Тибо, желая обмануть охотников, притворился, будто срезает сухие ветки; он так увлекся этим выдуманным занятием, что не заметил угрожающего жеста сеньора Жана, а если и видел, то не придал значения.
Начальник волчьей охоты некоторое время ждал ответа, но, видя, что отвечать ему не собираются, нажал спусковой крючок; раздался выстрел, а вслед за ним — треск сломанной ветки.
Это была та ветка, на которой сидел Тибо.
Ловкий стрелок перебил ее между стволом дерева и ногой башмачника.
Потеряв точку опоры, Тибо стал падать.
К счастью, крона была густой, а ветви крепкими: эти препятствия замедлили скорость падения. Тибо, сваливаясь с ветки на ветку, долетел до земли, отделавшись сильным испугом и легкими ушибами той части тела, которая раньше других соприкоснулась с землей.
— Клянусь рогами монсеньера Вельзевула! — воскликнул барон Жан в восторге от своего меткого выстрела. — Это же утренний насмешник! Что, негодяй, беседа с моим хлыстом показалась тебе слишком короткой и ты решил возобновить ее с того момента, на каком мы ее прервали?
— О, клянусь вам, монсеньер, я вовсе этого не хочу, — очень искренне заверил его Тибо.
— Тем лучше для твоей шкуры, парень. А теперь расскажи-ка мне, что ты делал там, наверху, зачем влез на этот дуб?
— Монсеньер сам видит, что я рубил сухие ветки, чтобы топить ими печь, — и Тибо показал на разбросанные вокруг сучья.
— Прекрасно! А теперь ты без промедления сообщишь нам, куда подевался наш олень; не так ли, парень?
— Да, черт возьми! Он должен это знать, у него было отличное место там, наверху, — сказал Маркотт.
— Но я клянусь вам, монсеньер, — уверял Тибо, — что никак не возьму в толк, о каком это олене вы все время говорите.
— Ах так! — воскликнул Маркотт, довольный тем, что хозяин выместит дурное настроение на ком-то другом. — Он ничего не видел, он не знает, о каком олене идет речь! Вот, монсеньер, посмотрите: на этих листьях след от резцов животного; здесь собаки остановились, и, хотя на земле хорошо видны все отпечатки, мы не находим следов зверя ни в десяти, ни в двадцати, ни в ста шагах отсюда.
— Ты слышишь? — перебил своего доезжачего сеньор Жан. — Ты сидел наверху, олень был прямо под тобой. Какого черта! Он все-таки произвел больше шума, чем мышь, и ты не мог его не заметить!
— Он убил его' и спрятал где-нибудь в кустах, это ясно как Божий день, — заявил Маркотт.
— Ах, монсеньер! — воскликнул Тибо, лучше всех знавший необоснованность этого обвинения. — Монсеньер, клянусь всеми святыми, что не убивал вашего оленя, клянусь спасением моей души, и пусть я умру на месте, если хоть чуть оцарапал его! Впрочем, если я убил его, на нем должна быть рана, а из нее не может не течь кровь, — ищите, господин доезжачий, и — слава Богу! — вы не найдете следов крови. Чтобы я убил несчастное животное! И чем, Боже мой? Где мое оружие? Слава Богу, у меня есть только нож. Посмотрите сами, монсеньер.
К несчастью для Тибо, не успел он договорить, как появился Ангулеван, рыскавший до того в кустах. В руках у него была рогатина, которую Тибо выбросил перед тем, как лезть на дуб.
Ангулеван показал оружие сеньору Жану.
Ангулеван явно был злым гением Тибо.
Назад: I НАЧАЛЬНИК ВОЛЧЬЕЙ ОХОТЫ ЕГО ВЫСОЧЕСТВА
Дальше: III АНЬЕЛЕТТА
