XLI
ГЛАВА, В КОТОРОЙ МАДЛЕН ДАЕТ ГРАФУ ДЕ РАМБЮТО ВОЗМОЖНОСТЬ РАЗРУШИТЬ СТАРЫЙ ПАРИЖ И ОТСТРОИТЬ НА ЕГО МЕСТЕ НОВЫЙ
Мадлен вернулся на ферму; Анри шел за ним, низко опустив голову, словно ребенок, следующий за своим учителем.
Мадлен отказался давать какие-либо объяснения; Анри надеялся, что хотя бы два-три слова, вырвавшиеся у крестного, помогут раскрыть его планы.
Но Мадлен слишком сильно проголодался, чтобы вести разговор о своих намерениях, каковы бы они ни были. Он сел за стол, из-за которого недавно встали оба молодых человека, и прикончил остатки завтрака.
Однако в этом не было ничего, что могло бы подсказать Анри хоть что-нибудь. Мадлен всегда отличался превосходным аппетитом. В этот день его аппетит разыгрался сильнее, чем обычно; вот и все.
Тем не менее Анри показалось странным, что Фигаро, обычно евший на кухне и довольствовавшийся тем, что мог раздобыть сам, был введен лично Малленом в столовую и накормлен прямо из хозяйских рук сытной похлебкой.
С чем была связана эта милость, полученная Фигаро из рук хозяина, хоть и справедливого, но не слишком склонного нежничать со своими собаками?
Без сомнения, это была одна из тех тайн, какими окружил себя Мадлен.
После завтрака Мадлен оделся, сам запряг лошадь в двуколку и поинтересовался у Анри, готов ли тот немедленно приступить к своим обязанностям его старшего приказчика.
И, получив утвердительный ответ, он сказал:
— Садись верхом, поезжай в деревню Суси и попроси папашу Огюстена прийти к нам на ферму завтра утром. Если ты его не застанешь у господина Жибера, то найдешь его в карьерах.
Папаша Огюстен, управляющий работами у г-на Жибера, кому помимо двух или трех тысяч арпанов земли принадлежали два карьера, слыл в департаменте человеком, лучше всех разбирающимся в различных породах камня. Однако оба карьера, разрабатываемые г-ном Жибером, почти истощились, и можно было надеяться, что папаша Огюстен согласится отдать свой богатый опыт для разработки новых залежей камня.
Не говоря ни слова, Анри оседлал лошадь и тронулся в путь.
До Данплё двуколка и верховая лошадь ехали по одной и той же дороге, но при въезде в деревню Мадлен и Анри расстались.
Анри свернул вправо и направился в Суси.
Мадлен же продолжал свой путь в том же направлении, то есть в сторону Виллер-Котре.
Три часа спустя каждый из них уже вернулся на ферму.
Анри привез обещание папаши Огюстена быть на следующий день в шесть часов утра у Мадлена.
Мадлен же вытряхнул все из своих карманов и бумажника на стол.
Он привез тридцать тысяч франков! И вдобавок к этому большую зеленую книгу с медными застежками.
— Господин приказчик, — обратился он к Анри, — вы окажете мне услугу, внеся тридцать тысяч франков в статью доходов.
Анри без единого возражения взял перо и чернила и занес тридцать тысяч франков в статью доходов Мадлена.
— Поистине, — сказал ему тот, — у тебя великолепный почерк.
— Что вы хотите? — отвечал Анри, пытаясь шутить. — Теперь, когда вы мне за это платите, я стараюсь.
— Возьми эти тридцать тысяч франков.
— Я?
— Да, ты.
— Зачем?
— Чтобы заплатить.
— Заплатить кому?
— Людям, которым мы должны будем выплачивать деньги, и тебе первому, в конце месяца.
Анри сложил золото и банкноты в сумку и по приказу Мадлена отнес ее в свою комнату.
На следующий день в шесть часов утра, когда Анри еще спал, пришел папаша Огюстен.
Мадлен, вставший с рассветом, ожидал его у ворот фермы.
Они были старые приятели.
Мадлен пошел навстречу папаше Огюстену, и бывший торговец игрушками и каменолом обменялись сердечным дружеским рукопожатием.
Папаша Огюстен, старик лет шестидесяти, жилистый и худой, как жердь, но еще полный сил, несмотря на свой возраст, пришел пешком. На нем был его обычный наряд: тиковые брюки, такие же гетры, серая полотняная блуза в белую крапинку и картуз с козырьком, из-под которого выбивались несколько седых прядей.
В руках он держал свой метр: тот всегда был при нем, так как служил заодно и тростью.
Чтобы не задерживаться слишком надолго, Мадлен, подумав, что папаша Огюстен после своей утренней прогулки охотно пропустил бы стаканчик белого вина, принес на скамейку около ворот бутылку и два стакана.
Они дважды наполнили стаканы и осушили их.
— Так что же? — спросил папаша Огюстен, поставив стакан на скамейку и прищелкнув языком в знак одобрения напитка, который имел два преимущества — освежать, когда жарко, и согревать, когда холодно. — Значит, есть кое-что новенькое, раз вы прислали ко мне господина Анри с просьбой быть здесь в шесть часов утра?
— Возможно, да… возможно, нет, папаша Огюстен. И я поджидаю вас, чтобы узнать ваше мнение. Пойдемте со мной, вы мне скажете, каково ваше суждение о том, что я вам покажу.
— А! Охотно, господин Мадлен, вы знаете, что я ваш преданный слуга.
— Я знаю, что вы честный и достойный человек, папаша Огюстен, поэтому мой выбор пал на вас. Еще стаканчик этого винца?
— Нет, благодарю вас, господин Мадлен; честное слово, хватит.
— Ба! А за здоровье Анри?!
— Право, если это за здоровье господина Анри, то я не в силах устоять.
Затем, пока Мадлен наливал ему вина, мастер-каменолом прибавил:
— Бедный господин Анри! Значит, он окончательно разорился?
— Полностью, мой дорогой друг, дотла. В данный момент у него осталось только его место.
— Так у него есть место… по крайней мере оно хоть не такое уж плохое?
— Пятьсот франков в месяц.
— Шесть тысяч франков в год не идут в сравнение с двадцатью тысячами.
— Что вы хотите, папаша Огюстен! Жизнь состоит из взлетов и падений. Приступим к нашим делам.
— Да, приступим, — ответил Огюстен.
И, сделав старику знак следовать за ним, Мадлен направился к выработке, которую он обнаружил благодаря падению Фигаро и обследовал накануне.
Поскольку Мадлен оставил лестницу там, куда опустил ее, он по тропинке, наполовину уже протоптанной среди колючек и шипов, привел папашу Огюстена к отверстию колодца, ухватился за две боковые опоры лестницы и первым начал спускаться под землю.
Мастер-каменолом последовал за ним.
Оба добрались до самой нижней ступеньки лестницы и встали на твердую землю.
— О-о! — воскликнул папаша Огюстен, оглядываясь вокруг. — И что же это такое?
— Вы же видите, это чертовски напоминает каменоломню.
Папаша Огюстен постучал по камню медным наконечником своего метра.
— Гм-гм! Надо бы взглянуть на это при свете дня.
— А разве свет фонаря не даст вам ту же картину? — спросил Мадлен.
— О! Разумеется, — ответил мастер-каменолом.
Мадлен высек огонь, как это делал уже вчера; только на этот раз свеча, зажженная им, была не обычной, а очень большой и толстой — из тех, что вставляют в фонари карет: такие свечи горят вдвое ярче.
Затем он передал фонарь папаше Огюстену.
Тот левой рукой поднял его так высоко, как только мог, желая осмотреть стены колодца, и одновременно с этим царапнул их углом своего метра.
— Я попрошу вас, господин Мадлен, пожалуйста, перенесите мне сюда лестницу, чтобы я мог рассмотреть все вблизи.
Мадлен подвинул лестницу.
— Подержите мой метр, — сказал ему папаша Огюстен.
Мадлен взял метр; папаша Огюстен вытащил из кармана нож, поднялся по лестнице на три четверти ее высоты и осветил стену.
Затем кончиком ножа он поковырял ее.
— Мягкий камень, — произнес он. — Это уж как водится, ведь почти всегда пласт, ближе всего после бутовых пород расположенный к перегною, это мягкий камень. Дайте мне мой метр, чтобы я мог проверить, какова толщина этого пласта.
Он сжал нож зубами, измерил толщину слоя и, передав метр Мадлену, воскликнул:
— Метр пятьдесят отличнейшего камня! Я буду очень удивлен, если под ним мы не найдем желтый известняк или даже королевский известняк.
Спустившись на несколько ступенек и исследовав нижний слой, он пробормотал:
— Как я и говорил! Вот он, королевский известняк, да еще какой! Пласт толщиной два метра, не меньше. Послушайте, дорогой господин Мадлен, этот камень, доставленный в парижскую ратушу, будет стоить сорок пять франков за кубометр, ни на лиард меньше, и это не считая того, что нам будет очень легко перевозить его в Париж: если я не ошибаюсь, то Урк течет в двух шагах отсюда. За вычетом всех расходов, и тут уж я считаю с избытком, прибыль составит десять франков с одного кубометра. Предположите теперь, что владелец карьера заключил с парижской мэрией договор о поставке пятидесяти тысяч кубометров, — чистая прибыль составит пятьсот тысяч франков.
— Черт! Ну вы и считаете, папаша Огюстен!
— Я считаю согласно тарифам. Смотрите, вот этот камень, — продолжил Огюстен, спустившись еще на четыре или пять ступенек и исследуя лезвием ножа третий пласт, — это настоящий твердый камень, который идет на строительство оборонительных сооружений. Шестьдесят франков за кубометр, ни одним су меньше.
— Вы насчитываете двадцать франков разницы между мягким и твердым камнем, папаша Огюстен?
— Я насчитываю между мягким и твердым камнем такую же разницу, какая существует между сосной и дубом. Мягкий камень режется пилой, как дерево, но твердый не поддается распиливанию, его необходимо обтесывать. Отсюда и разница в цене.
— Короче, папаша Огюстен, — сказал Мадлен, — что вы скажете обо всем этом?
— Я скажу, что вы мне сейчас показали настоящий клад, господин Мадлен, особенно если можно открыть галерею, выходящую на гору, в чем я не сомневаюсь.
— Проход в нее свободен, папаша Огюстен.
— Хорошо; если она открыта, то я взглянул бы на нее.
— Идемте, мой старый друг.
И Мадлен, положив кирку на плечо и ориентируясь по отверстию колодца, направился к галерее, ведущей на поверхность, и привел папашу Огюстена к стене из бута.
Оказавшись там, он с ожесточением принялся долбить стену; через десять минут преграда рухнула и образовался проход, через который мог пробраться человек.
Мадлен пролез внутрь первым и, увлекая вслед за собой своего спутника, радостно сказал ему:
— Посмотрите вот на это, папаша Огюстен.
Огюстен в свою очередь выступил вперед, поднес руки к глазам, чтобы защитить их от слишком яркого света, и, посмеиваясь характерным беззвучным смешком, пробормотал:
— Ну-ну! Тот, кому принадлежит эта каменоломня, вполне может утверждать, что он родился в рубашке.
Мадлен поклонился папаше Огюстену.
— Как, она ваша?! — вскричал тот.
— Да, папаша Огюстен, и поскольку этим должен заниматься молодой человек, то я поручил Анри следить за ее разработкой.
— Но господин Анри в этом ничего не смыслит.
— Поэтому-то я и хотел дать ему в помощь кого-нибудь, кто разбирается в этом, и пригласил вас сюда именно с этой целью. Я положу три тысячи франков руководителю работ.
— Это хорошая плата, господин Мадлен. У господина Жибера я имел всего полторы тысячи, а я могу с полным правом сказать, что знаю толк в руководстве подобными работами.
— Так значит, вы имеете всего полторы тысячи франков у господина Жибера?
— Я сказал, что имел всего полторы тысячи франков, потому что больше не служу у него.
— И с какого времени?
— Со вчерашнего дня.
— Ну, что же, папаша Огюстен, мне известно, что вы не любите напрасно терять ваше время, поэтому считайте, что служите у меня с сегодняшнего дня: начиная с этого утра вам уже идет ваше жалованье.
— Мое жалованье… в три тысячи франков?
— В три тысячи франков… Получайте их и считайте, что мы договорились.
Мадлен протянул руку старому каменолому.
— Господин Мадлен, — сказал папаша Огюстен, пожимая протянутую руку, — когда человек ведет дела так, как это делаете вы, то он заслуживает, чтобы ему хорошо служили, и вам не придется жаловаться.
— Не сомневаюсь в этом, — заметил Мадлен. — Теперь же поведем разговор кратко, но по существу. Сколько хороший рабочий может в день добыть камня в такой каменоломне под открытым небом, как эта?
— Один метр мягкого камня и пятьдесят сантиметров твердого камня — это можно сделать нормой для сдельной платы.
— Сколько местных рабочих вы сможете нанять за две недели?
— Около шестидесяти.
— Это годится для начала, но мало для продолжения работ.
— Хорошо, мы объявим набор в других департаментах. Это всего лишь вопрос денег, и ничего больше.
— Будьте спокойны, деньги будут. Но только необходимо, чтобы ежедневно, день за днем, из этой каменоломни мне извлекали сотню метров камня.
— Имея двести пятьдесят рабочих рук, вы достигнете этого.
— А когда начнутся работы?
— Ну, это достаточно просто: сегодня у нас четверг; в следующий понедельник начнем разработку. Это вас устраивает?
— Вполне.
— Теперь замечу, что помимо этой галереи я видел еще три другие, идущие в трех совершенно противоположных направлениях.
— Их пробили, чтобы убедиться, что по всему плато камень одного и того же сорта.
— А это так?
— Именно так.
Папаша Огюстен вполне доверял словам Мадлена; но еще больше он верил своим глазам, поэтому он вернулся в каменоломню, зажег свечу и быстро осмотрел три другие галереи, изучая различные пласты камня с той же добросовестностью, что и прежде.
— Теперь, — произнес папаша Огюстен, — господин де Рамбюто может разрушить Париж до самого основания: у нас достаточно камня, чтобы отстроить его заново.
— Пусть он его разрушит, а мы быстро сделаем на этом состояние. Мне необходимо иметь пятьсот тысяч франков в год.
— Доверьте мне вести работы, господин Мадлен, и вы получите не пятьсот тысяч франков в год, вы получите миллион.
— В тот день, когда я заработаю миллион, если это случится за один год, папаша Огюстен получит сто тысяч франков из этой суммы.
— Отлично! — воскликнул папаша Огюстен, засмеявшись. — Значит, я могу жениться, и у моих детей будет пять тысяч ливров ренты.
Мадлен и папаша Огюстен вернулись на ферму. Анри уже встал и ждал их.
— Извините, дорогой крестный, — вместо приветствия сказал Анри, — это мой последний день безделья.
Мадлен наклонил его голову и поцеловал юношу в лоб, как делал это, когда тот был ребенком, а затем произнес:
— Анри, из своих тридцати тысяч франков я открываю кредит в десять тысяч франков папаше Огюстену.
И, повернувшись к каменолому, спросил:
— Этого достаточно, чтобы дело двигалось?
— Не только двигалось, но и мчалось со всех ног.
