Господин Пелюш, оскорбленный упрямством Анри и не понимавший ни причины его отказа, ни того восхищения, какое внушил Камилле этот поступок, разрушавший их совместное счастье и представлявшийся ему совершенно бессмысленным, неукоснительно сдержал обещание, данное им Мадлену, не ночевать более под крышей его крестника и в тот же вечер вместе с супругой, Камиллой и Блидой отбыл в Париж.

И поскольку хозяин магазина "Королева цветов" по натуре был мелочным человеком, то выгодная сделка, благодаря которой он избавился от Фигаро, частично вернула ему хорошее настроение.

Правда, когда его взгляд останавливался на Камилле и он видел это спокойное и очень печальное лицо, его охватывало беспокойство, внешне проявлявшееся в жестикуляции и брани, и человек, не посвященный в случившееся, мог бы счесть это приступами безумия.

На следующий же день после отъезда г-на Пелюша, как и обещал Анри папаше Мьету, объявления о продаже долями земель и замка Норуа были распространены по всему департаменту Эна.

Имение слыло одним из самых красивых и благоустроенных в округе, поэтому недостатка в желающих не было.

Многие хотели одновременно приобрести замок, земли и обе фермы и давали такую хорошую цену, что вынудили самого папашу Мьета дойти до шестисот тысяч франков; но Мадлен твердо стоял на своем, убежденный, что продажа по частям принесет ему на сто тысяч франков больше, чем продажа всего имения целиком.

Чем дольше дон Луис наблюдал, как возрастает цена, тем больше усилий он прилагал, чтобы побудить Анри принять половину той суммы, которая будет выручена за продажу поместья; но ничто не могло поколебать решимость молодого человека, и всякий раз со своей спокойной и печальной улыбкой он отклонял все предложения. Его брат, вначале видевший в Анри своего недруга, проникся к нему большой любовью.

Анри лишь попросил от имени Мадлена разрешения взять в счет тех двадцати тысяч франков, что его крестный отец дал взаймы в 1820 году графу де Норуа, шестьдесят или восемьдесят арпанов поросшей кустарником, колючками и вереском пустоши, где был построен охотничий домик. Заросли кустарника и вереска кишели кроликами, а поскольку пустошь была каменистой, то это было единственное место, где водились красные куропатки. Кроме того, вдоль нее протекала речка Урк, а поскольку длина пустоши значительно превосходила ее ширину и равнялась примерно двум километрам, то это были два километра заповедных рыбных заводей.

Эта часть угодий была выделена Мадлену как возмещение за ту самую сумму в двадцать тысяч франков, переданную им графу, — такова была их оценка.

Благоразумные люди полагали, что Мадлену следовало бы скорее взять на двадцать тысяч франков осушенных болот и водоемов, так как артишоки и маис могли бы давать на них семь или восемь процентов годовых. Но Мадлен не принадлежал к числу благоразумных людей, поэтому он, более умелый охотник, чем садовод, предпочел земли, дававшие кроликов, красных куропаток, а порой даже и фазанов, землям, способным давать артишоки и маис.

Что касается Анри, то, если бы вслед за крахом его состояния не последовал бы крах его надежд на счастье, он перенес бы эту катастрофу с философским спокойствием, достойным восхищения. Воспитанный Мадленом так, что роскошь была для него скорее привычкой, а не настоятельной потребностью, он с невозмутимым хладнокровием переселился бы из замка на ферму, если бы крестный предоставил ему на ферме комнату, где жила Камилла.

Наступил день торгов; более четырех тысяч человек съехались в Норуа. Причина этой распродажи, а следовательно, и разорения, для всех оставалась головоломкой. Анри пользовался горячей симпатией и любовью, так что все это обширное собрание испытывало живейшее сочувствие к его участи. Однако — ведь было известно, что как раз приезд иностранца и его требования вызвали эти трагические перемены в жизни Анри, — трудно было объяснить ту чудесную гармонию, в которой, казалось, жили оба молодых человека; они не расставались друг с другом, совершали долгие прогулки верхом, вместе жили в замке и вместе садились за стол. Мадлен, от чьего имени совершалась продажа, тогда как всеми благами богатства в глазах людей всегда пользовался Анри, Мадлен жил с ними, ел с ними и, казалось, почти с одинаковой любовью относился как к чужаку, так и к своему крестнику.

Развернулись ожесточенные торги. После Французской революции, приведшей к распродаже имущества эмигрантов и как следствие — к разделу поместий, крестьянин в буквальном смысле слова овладел землей. Раздел большого поместья был подлинным праздником для этих суровых тружеников, с мотыгой и заступом в руках заставляющих истерзанную ими землю давать по два или три урожая.

Мьет был одним из таких фанатичных скупщиков земли. Голос аукциониста, казалось, вызывал у него головокружение; его маленькие глазки сверкали, как два уголька из-под колючих, взъерошенных бровей; остроконечный колпак с трудом удерживался на его голове. Он выкрикивал каждую из своих прибавок как вызов, при этом лицо его подергивалось, как у игрока, бросающего золото на зеленое сукно стола. Всякий раз, когда аукционист объявлял: "Продано" — независимо оттого, выигрывал ли папаша Мьет этот торг или нет, — его челюсти стискивались, а плотно сжатые зубы издавали нервный скрежет. Не было ни одного устраивающего его лота, в котором он не принял бы участия и в котором не поднял бы цену не только в соответствии с истинной стоимостью выставленного имущества, но и выше ее, инстинктивно предчувствуя, что в такой стране, как Франция, земельная собственность всегда будет расти в цене.

Единственный лот, пропущенный им даже с некоторым презрением, включал в себя замок и парк. Они были проданы мэру Вути, г-ну Редону, за восемьдесят пять тысяч франков. Кабаний заповедник, где г-н Пелюш столь плачевно сделал свои первые шаги на поприще охоты, отныне также должен был принадлежать г-ну Редону, но тот тут же поспешил передать его в руки Мадлена.

Торги длились неделю, и их общая сумма достигла восьмисот сорока тысяч франков.

До своего разорения бедный Анри никогда и не подозревал, что он так богат.

Всякий раз, когда Мадлен оставался наедине с Анри, они строили самые прекрасные планы своего дальнейшего существования. Единственное, что им не давало до конца насладиться всеми прелестями этой приятной жизни, так это то, что Анри не увлекался ни охотой, ни рыбной ловлей.

Что касается свадьбы Анри с Камиллой, то Мадлен не отчаивался, надеясь на один из тех чудесных случаев, ниспосылаемых самим Провидением, что так часто встречаются в мире нашего воображения и так редко — в самой действительности. На все эти прекрасные мечты Анри отвечал лишь двумя словами: "Дорогой крестный!" — и ограничивался улыбкой.

Однажды, когда Мадлен с большим самозабвением, чем обычно, в пятидесятый раз излагал Анри свои планы на жизнь, призывая крестника войти во вкус охоты и рыбной ловли, Анри прервал его, положив ему руку на плечо.

— Бесполезно, дорогой крестный, — сказал он ему, — мое решение принято.

Мадлен посмотрел ему в лицо.

— Твое решение? — повторил он.

— Да.

— И каково же твое решение?

— Я отправляюсь вместе с братом в Монтевидео.

Мадлен смертельно побледнел:

— Ты уезжаешь?!

Анри пожал плечами:

— Моя жизнь здесь не имеет смысла; может быть, она приобретет его там.

— Скажи просто, что ты устал от жизни и ищешь смерти.

— Укажите мне работу, для которой я был бы пригоден, найдите мне занятие, обещающее вернуть мое состояние, и я останусь; но остаться ради того, чтобы прозябать, ничего не предпринимая, чтобы видеть, как Камилла, забыв меня, станет женой другого…

— Во-первых, этого ты не увидишь, я тебе ручаюсь.

— Ну что же, значит, я искалечу жизнь бедной девушке. Отец никогда не выдаст ее за разорившегося человека, но даже если он и отдаст ее мне, то я слишком горд, чтобы принять подобную милость. Бедное дитя останется старой девой, и однажды она с сожалением скажет: "Ах, если бы я не любила его…"

Мадлен вздохнул, обеими руками вцепился себе в волосы и выдрал целый клок, вскричав:

— Вот чего я добился после двадцати пяти лет борьбы, надежд и неустанного труда ради того, чтобы сделать этого ребенка счастливым!

И, быстро удалившись, не оборачиваясь на голос Анри, окликавшего его, Мадлен свистом подозвал Фигаро, вскинул на плечо ружье и через десять минут с той стороны, где стоял маленький охотничий домик, с этих нескольких арпанов земли, которые он приобрел за свои двадцать тысяч франков, донеслась яростная стрельба.

Продажа земель была объявлена и велась за наличные деньги. Нотариус торопился их собрать и уверял, что ранее чем через неделю восемьсот шестьдесят тысяч франков будут вручены дону Луису. Впрочем, большинство платежей — что весьма удивительно, когда покупателями становятся крестьяне — было сделано золотом, и папаша Мьет, прикупивший земель более чем на триста тысяч франков, две трети этой суммы заплатил наполеондорами.

Таким образом, дон Луис должен был привезти в страну, где давно уже забыли, что такое золото и серебро, чуть ли не миллион золотом, что в три или четыре раза увеличивало эту сумму.

И именно это заставляло дона Луиса настойчиво просить брата поехать вместе с ним, и именно это побудило Анри принять решение последовать за братом. Дон Луис говорил ему:

— Ты отказываешься разделить со мной эти восемьсот тысяч франков, потому что знаешь, как они мне нужны. Но поехали со мной, добьемся снятия осады Монтевидео, прогоним Росаса, и я верну свое состояние, свое имущество. Тогда, в свою очередь, я стану обладателем трех-четырех миллионов и у тебя больше не будет никаких причин отказываться от денег, данных мне взаймы. Ведь, если я вновь стану богатым, ты мне любезно разрешишь рассматривать эту сумму как заём. И тогда мы вернемся во Францию, ты женишься на Камилле, а я буду твоим шафером на этой свадьбе.

И когда дон Луис поделился этим планом с Мадленом, тот был вынужден признать, что не может предложить своему крестнику ничего, что напоминало хотя бы эту мечту.

И вот роковой день наступил. Молодые люди должны были после завтрака отбыть в Париж, а из Парижа в Марсель. Мадлен, как обычно взяв ружье, ушел на рассвете, и по выстрелам, раздававшимся один за другим, можно было догадаться, что он вымещает на несчастных кроликах мучительную боль, вызванную предстоящим отъездом Анри.

К девяти часам, то есть ко времени, назначенному для завтрака, выстрелы прекратились. Без сомнения, Мадлен остановил это побоище и должен был показаться с минуты на минуту. Но, несмотря на прекращение стрельбы, Мадлен, к большому удивлению обоих молодых людей и сильной тревоге Анри, не появлялся.

Молодые люди, подгоняемые временем, позавтракали. Прозвонило половина десятого, а Мадлена все не было.

Анри, побуждаемый беспокойством, которое росло с каждой минутой, предложил дону Луису отправиться на поиски крестного.

Но в тот миг, когда они выходили из кухни, с высоты трех ступенек, господствовавших над двором, они увидели Мадлена, огибавшего угол ворот, — без фуражки, с растрепанными волосами и разодранными руками. Куртка и штаны на нем висели лохмотьями. За ним, хромая, следовал Фигаро, пострадавший почти так же сильно, как и его хозяин.

Анри бросился к крестному.

— Бог мой! Дорогой крестный! — вскричал он. — В каком ужасном вы состоянии! Что с вами случилось?

— Случилось то, что дон Луис может ехать один в Монтевидео, а ты, ты остаешься!

— Как это остаюсь?..

— Да, ты просил меня найти тебе работу. Так вот, я нашел ее для тебя.

— Вот как! И кого вы собираетесь из меня сделать?

— Я сделаю из тебя моего старшего приказчика и положу тебе шесть тысяч франков жалованья в год.

Затем, повернувшись к графу де Норуа, он сказал:

— Дон Луис, я заклинаю вас не настаивать на том, чтобы Анри сопровождал вас в Америку. Он должен остаться во Франции, речь идет о его счастье.

Дон Луис попрощался с Малленом, крепко обнял Анри и, не считая себя вправе после слов Мадлена обратиться к нему с каким-либо замечанием, вскочил на одну из двух лошадей, стоявших оседланными, выехал со двора фермы и исчез из виду.

Дон Луис был уже в четверти льё от фермы, когда застывший в неподвижности Анри пришел в себя от удивления.