И тем не менее, когда г-н Пелюш попросил оружейника повторить только что сказанное, голос его дрогнул, а лицо слегка побледнело.

— Повторяю, господин Пелюш, — проговорил оружейник, — билет под номером шестьдесят выиграл ружье, а поскольку именно вы взяли номер шестьдесят, то за свои жалкие сто су вы приобрели оружие ценою в четыре тысячи франков.

Господин Пелюш не придал особого значения обладанию предметом, совершенно ему ненужным. Однако, согласно утверждениям оружейника, этот предмет имел значительную рыночную стоимость, и если хозяин "Королевы цветов" не мог оценить выигрыш как знаток оружия, то, будучи деловым человеком, он не мог не испытывать удовлетворения от удачно совершенной сделки.

Несколько мгновений г-н Пелюш был ошеломлен и повторял про себя эти три слова: "Четыре тысячи франков", как вдруг с лихорадочной поспешностью сунул руку в карман своего редингота.

Он вытащил оттуда несколько бумаг и просмотрел их одну за другой, но среди них не оказалось счастливого билета.

Исследовав все глубины своего кармана, г-н Пелюш вынужден был признаться самому себе, что не знает, что сталось с его билетом.

— Но ведь это не имеет значения, мой дорогой господин Пенсон, — сказал он, совершенно потерянный, оружейнику, — вы же знаете, не правда ли, что именно у меня был этот номер шестьдесят?

— Иначе говоря, — ответил г-н Пенсон, перед которым забрезжила надежда сохранить свое ружье, — я знаю, что я вам его дал; да, но вы ведь могли уступить ему кому-нибудь из ваших друзей.

— Никогда, сударь! Никогда! — вскричал хозяин "Королевы цветов". — Уступить номер шестьдесят?! Никогда!

— Но вы могли его потерять.

— Даже если я его потерял, он все равно принадлежит мне, сударь.

— А если его нашел кто-то другой, если этот другой представит мне этот билет?

— Это будет мошенник, господин Пенсон, вор, заслуживающий каторги.

— Но, тем не менее, я не смогу отказать и не отдать ружье человеку, который предъявит билет, кем бы он ни был.

Господин Пелюш, осознавший всю основательность этого рассуждения, зарычал от ярости.

При этих звуках г-жа Пелюш, уже взволнованная теми несколькими словами, что донеслись до нее издали, оставила прилавок и подбежала к супругу.

Господин Пелюш, продолжая выворачивать карманы, рассказал ей, что происходит, и тотчас же ее лицо приняло еще более мрачное и унылое выражение, чем лицо торговца цветами.

Но г-жа Пелюш была чрезвычайно аккуратным человеком. Каждый вечер она опустошала карманы мужа и тщательно разбирала все бумаги, находившиеся там. Господин Пелюш, будучи образцово-верным супругом, не боялся, что в его карманах, кроме разного рода деловых писем, вдруг окажутся еще какие-нибудь записочки, и, вместо того чтобы воспротивиться подобной бестактности, поощрял жену.

Все деловые письма и счета или то, что походило на них, г-жа Пелюш складывала в соответствии с их назначением и степенью важности в ячейки шкафа.

Она собирала также в ящик бумаги, сохранившие достаточно чистого места, чтобы вывести на них общую сумму счета, а те, что были годны лишь для изготовления обертки или бирок с адресами, отдавала приказчику.

Госпожа Пелюш, урожденная Крессонье, придерживалась мнения тех, кто утверждает, что маленькие экономии лежат в основе больших состояний; она доказывала свою теорему с помощью вычислений, которые начинались с двух отложенных лиардов, а заканчивались миллионным капиталом.

Лотерейный билет представлял собой карточку. Ее, вероятно, отдали приказчику в магазине. Приказчик в свою очередь должен был написать на ней адрес и прикрепить ее к одному из отправляемых ящиков.

Однако отправили ли уже ящик, к которому был прикреплен злополучный билет?

Вот в чем был вопрос.

Стали искать, и счастливый случай пожелал распорядиться так, что не только утверждение г-жи Пелюш оказалось правильным, но и этот ящик не был еще отправлен.

Мы сказали "счастливый случай"! Если бы летописцу, повествующему о событиях, было дозволено приоткрывать завесу будущего, то мы сказали бы скорее "злосчастный случай"!

Когда г-н Пелюш взял адрес из рук своей супруги, когда он окончательно удостоверился, что этот адрес был не что иное, как лотерейный билет под номером 60, у него вырвался вздох облегчения, и он постарался вернуть драгоценному кусочку картона его первоначальную форму и состояние, разглаживая и затирая дырочки, оставленные кнопками.

У г-на Пенсона же, напротив, вырвался грустный вздох разочарования.

Но все же, к чести его будет сказано, как только он удостоверился, что на билете г-на Пелюша действительно стоит выигравший номер, он немедленно стал показывать то чудо, которое должно было стать наградой победителю.

Он снял кожаный чехол, и взорам присутствующих предстал во всем блеске красоты футляр черного дерева, отделанный черненым серебром.

Госпожа Пелюш не смогла сдержать возглас восхищения: привыкшая к расчетливой бережливости, характерной для существования буржуа, она была ослеплена искрящимся великолепием футляра и не могла поверить, что эта роскошная резьба и тончайшие инкрустации были выполнены ради какого-то ружья. Она винила себя в том, что плохо расслышала, и ожидала, что на ее глазах из футляра появится по меньшей мере корона конституционного монарха.

Несмотря на особые права, которые давали оружейнику и его авторство, и его желание сбыть свой товар, он нисколько не преувеличивал красоту и достоинства своего творения, когда говорил о нем. Сквозная резьба на прикладе черного дерева представляла сцену поединка льва с буйволом. Отточенность работы соответствовала дерзкому замыслу художника и превращала эту часть резьбы в подлинное произведение искусства редкостной красоты. Можно было подумать, что мастер творил по модели Бари, а Бари подправлял работу мастера. На корпусе ударного механизма, спусковой скобе и других металлических частях резец, ведомый умелой и одновременно твердой рукой, выгравировал лианы и изящнейшие деревца тропических лесов; среди их листвы искусной чеканки то здесь, то там выглядывали различные представители животного мира, какие обитают в этих лесах. Две змеи, обвившиеся вокруг поваленного ствола банановой пальмы, служили курками. Все это было высечено, выгравировано, вычеканено и вырезано с изумительным совершенством, достойным работы средневекового мастера золотых и серебряных дел.

Оружейник смотрел на г-на Пелюша с горделивым удовлетворением художника, который уверен в успехе произведения, выставленного им на суд восхищенного знатока, однако он удивлялся, что до сих пор не слышит криков восхищения, которые, по его убеждению, должны были послужить ответом на немой вопрос, читавшийся в его выразительном взгляде.

Но г-н Пелюш и его супруга оставались равнодушными. Это ружье не принадлежало к числу тех предметов, что были способны пробудить их восторг.

Действительно, и он и она были одинаково неспособны оценить художественное достоинство творения, каким бы бесспорным оно ни было. Воспоминания о маленьких немецких фигурках по два франка за коробку, которыми они скрашивали детство мадемуазель Камиллы, причиняли значительный вред прелестному куску черного дерева, находившемуся у них перед глазами. Они не видели существенной разницы между тем и этим.

Однако г-н Пелюш все же в конце концов заметил, что оружейник, похоже, ждет, когда он выскажет свое мнение, и непринужденным гоном знатока воскликнул:

— Это мило! Черт возьми, это очень мило! И если, в чем я нисколько не сомневаюсь, дальнобойность этого ружья соответствует его внешним достоинствам, то, очевидно, с ею помощью можно добыть при желании немалое количество дичи.

Оружейник с глубочайшим изумлением посмотрел на г-на Пелюша. Он, казалось, не понял того, что представлялось столь очевидным владельцу "Королевы цветов".

— О! — воскликнул он. — Что касается этого, то вам стоит лишь подарить его вашему другу Мадлену, и клянусь, капитан, что, приладившись как следует, он с восьмидесяти метров уложит девять кроликов из десяти.

Подобное предложение возмутило г-на Пелюша, при одном звуке этого имени вернувшегося к своим печалям. Он поспешно закрыл футляр и опустил ключ в карман.

— Мне кажется, дорогой господин Пенсон, — произнес он, — что в моих руках это ружье поведет себя не хуже, чем в руках господина Мадлена.

— Но, — настаивал оружейник, — господин Мадлен редкостный стрелок!

— Редкостный стрелок! Подумаешь, велика трудность, черт возьми, убить животное на расстоянии в несколько дюжин шагов, когда одной дробинки достаточно, чтобы свалить его, а в ружье их закладывают несколько сотен. Если когда-нибудь я стану охотником, дорогой господин Пенсон, то, понимаете ли, я хотел бы по крайней мере добавить к этому удовольствию радость от преодоления трудностей и предложил бы стрелять в зверей и птиц, будь это даже коноплянка, только пулями, давая таким образом дичи хотя бы одну возможность на спасение.

Госпожа Пелюш также казалась сильно озабоченной с той минуты, когда оружейник сделал намек в отношении Мадлена.

— По правде говоря, Пелюш, ты определенно совершил бы ошибку, я не скажу подарив, но одолжив этот прекрасный футляр Кассию, который ломает все, что попадает в его руки, — вспомни, он всегда одалживал у меня зонтики и возвращал их Бог знает в каком виде!

Затем она обернулась к оружейнику:

— Вы говорите, сударь, что себестоимость этого оружия равна…

— … четырем тысячам франков, сударыня.

— Я бы не стала вкладывать собственные деньги в подобное дело, — заявила г-жа Пелюш, покачав головой.

Оружейник тяжело вздохнул. К сожалению о том, что его шедевр выиграли всего за пять франков, примешивалась боль от того, что он достался полнейшим невеждам. Мастер откланялся, бросив на то, что стоило ему стольких трудов, ночных бдений и забот, нежный и любящий взгляд, исполненный страдания, словно отец, оставляющий дочь в монастыре.

Когда он ушел, г-жа Пелюш повернулась к мужу:

— Четыре тысячи франков, да это просто смешно! Там из чистого серебра всего одна эмблемка величиной с ноготь. Тебя надули, господин Пелюш.