Ко всеобщему удивлению, папаша Горемыка, казалось, отнесся к своему поражению совершенно равнодушно.

Но, как легко понять, это равнодушие было притворным; откровенная борьба, развернувшаяся между ним и парижанами, окончательно воскресила старика. К рыбаку вернулся горячий пыл его юности; в его душе проснулись воинственные инстинкты двенадцати поколений браконьеров, и эти инстинкты были столь мощными и столь действенными, что искоренить их можно было лишь с помощью виселицы.

Поскольку законная рыбная ловля, такая, какую можно было вести на глазах у всех, отныне была ему запрещена, папаша Горемыка пустился в браконьерство, используя все те уловки, к которым прибегали его предки на протяжении двухсот лет.

За деньги, оставшиеся от продажи виноградника, Франсуа Гишар купил вторую лодку, но не привез ее в Ла-Варенну, а оставил пришвартованной среди беспорядочно разбросанных островов близ мельницы Бонёй; за ней приглядывал мельник, ставший сообщником старого рыбака. Папаша Горемыка раздобыл сеть, грузила, а также снасти, которые охранительный дух властей запрещает использовать на воде; днем он спал, а ночью при любой погоде опустошал речные глубины.

Мятежный дух, пробудившийся в рыбаке и пришедший на помощь его атлетическому телосложению, помогал ему переносить непосильные для его возраста тяготы.

Впрочем, Юберта поддерживала и ободряла деда, объявившего тайную войну парижанам.

Тогда как папаша Горемыка неизменно сожалел об их былом одиночестве, Беляночка, не столь сильно ценившая прелесть уединения, вначале не разделяла его чувств, но, с тех пор как бедная семья пострадала от происков чужаков, девушка, которая считала себя главной виновницей свалившихся на них бед, заразилась ненавистью деда и даже превзошла его в этом чувстве, как часто случается с женщинами в подобных случаях.

Рядом с Франсуа Гишаром она исполняла роль партизан или мародеров, по большей части причиняющих зло врагу не ради личной выгоды, а потому что это доставляет им удовольствие. Если старый рыбак был диким оленем, который приходит на возделанное поле и спокойно поедает все, что он топчет копытами, то Беляночка была обезьяной, уничтожающей все, до чего могут дотянуться ее руки. Это она, не довольствуясь тем, что донные удочки, которыми трое любителей рыбалки усеивали русло реки, путаются в расставленных ее дедом сетях, могла точно рассчитанным ударом багра разрубить обручи вражеского вентеря или выбить дно вражеской верши, проплывая мимо в лодке; она же, когда снасти неприятеля попадали в сеть, коварно выбрасывала их на берег; кроме того, девушка цепляла на крючки, принадлежащие г-ну Батифолю и его другу Берленгару тухлую рыбу, как это делала Клеопатра с удочкой Антония.

Господин Падлу, чьи деревья превосходно зацветали, вполне мог запасаться терпением, хотя и выражал порой легкое удивление по поводу того, что он не видит великого множества жареной рыбы, которую предрекали оба его компаньона, великодушно обещавшие с ним делиться, пока не исполнится самое заветное его желание; что же касается двух его друзей, тут дело обстояло иначе: они двадцать раз в течение дня были обречены терпеть адские муки.

Отправляясь на реку, компаньоны вовсе не добывали несметного количества рыбы, как они надеялись, а всякий раз убеждались в своем очередном чудовищном поражении.

Эти постоянные неудачи не только лишали Батифоля и Берленгара удовольствия, но, более того, наносили им материальный ущерб.

Ловля рыбы, что бы там ни думали, это довольно разорительное удовольствие, и наши буржуа вскоре начали догадываться, что ремесло рыбака приносит не только прибыль. Когда им пришлось обзаводиться новыми снастями, друзья были вынуждены, выражаясь их языком, вы швырнуть тысячу франков на их покупку; столь дорогостоящее развлечение неизбежно должно было обратиться в торговое предприятие, и было решено регулярно выделять г-ну Падлу часть улова и одновременно продавать ежедневно определенное количество рыбы, достаточное для того, чтобы окупить предварительные расходы, на которые пришлось пойти обоим компаньонам.

Несмотря на то что вначале господа Берленгар и Батифоль относились к профессиональным рыбакам с неприязнью, они постепенно свыклись с их ремеслом. Если человек что-нибудь продал однажды, что может ему помешать продавать все, что угодно?

Однако папаша Горемыка подрывал начинание друзей в самой основе.

Снасти то и дело портились, рвались или терялись; лески так запутывались, что распутать их могли разве что пальцы какой-нибудь феи; все надо было менять, прежде чем удавалось вытащить из реки хотя бы хвостик надежды, которая могла бы смягчить горечь столь значительных потерь.

Разумеется, подозрения друзей немедленно пали на Франсуа Гитара — только ему можно было приписать все эти беды.

Господин Батифоль принялся с присущей ему основательностью следить за каждым шагом рыбака, но не смог собрать никаких улик, подтверждающих эти подозрения.

На рассвете старик протирал глаза и потягивался, стоя в одной рубашке на пороге своей лачуги; одежда его была опрятной, а башмаки если и не блестели, то были чистыми; на них не было ни капли воды, ни малейшей грязи или тины — все указывало на то, что рыбак только что встал с постели, где честным образом провел положенные двенадцать часов.

Лодка, столь же безупречно чистая, как и ее хозяин, с безмятежным видом покачивалась на цепи, словно она была неспособна участвовать в каком-либо дурном деле, а тем более в преступлении.

Юберга расхаживала взад и вперед по хижине, хлопоча по хозяйству, подвижная и стремительная, как королек. Она позволяла себе отдохнуть лишь во второй половине дня, когда садилась у живой изгороди боярышника и начинала петь деду свои самые веселые песни, а он слушал ее, задумчиво глядя на реку.

Понаблюдав три дня за поведением соседей, г-н Батифоль поневоле был вынужден почти поверить в их невиновность.

И все же у него оставалась одна надежда.

Два раза в неделю Юберта переправлялась через Марну и возвращалась довольно поздно.

Где же она пропадала?

Эта загадка волновала г-на Батифоля не только из любопытства или корыстного интереса, но также потому, что девушка внушила ему любовное чувство.

Чеканщик подумал, что у Беляночки, возможно, есть любовник; мысль эта вызвала у него такое же неприятное ощущение, какое он испытал когда-то, услышав, что в результате одной из упущенных им сделок его конкурент разбогател.

Человеку трудно смириться с невзгодами, которые могут принести выгоду соседу, а вовсе не с теми, которые наносят ущерб ему самому.

Господин Батифоль решил не терять бдительность до тех пор, пока он не сможет проникнуть в тайну Юберты.

Начиная с того дня как чеканщик впервые задумался, чем вызваны долгие отлучки девушки, он утратил спокойствие и хладнокровие, придававшие ему силы.

До сих пор презрение Юберты вызывало у Аттилы лишь обычную досаду, выражавшуюся в недоброжелательных действиях по отношению к рыбаку, но виной тому был скорее его вздорный характер, нежели свойственная ему жестокость; теперь же г-н Батифоль с удивлением обнаружил, что он испытывает глубокую ненависть к девушке.

Но он ошибся: это чувство было не ненавистью, а любовью, воспринятой им в обратной последовательности: из-за особого склада натуры г-на Батифоля его любовь началась с того, чем у других она нередко заканчивается.

Но под какой бы странной личиной ни выступала любовь, она неизменно приводит к одним и тем же последствиям.

Пусть читатель судит об этом сам.

Легче всего г-ну Батифолю было перебраться через реку раньше Юберты, дождаться, когда она высалится на берег, и последовать за ней.

Двадцать раз он намеревался сделать именно так, но не решался.

Вслух он говорил: "Какое мне дело, есть ли у этой девчонки любовник или нет!"

А про себя думал: "Если это правда, мне будет очень неприятно".

И все-таки он не терял надежды.

Однажды вечером г-н Батифоль поневоле размышлял над этой мучительной загадкой, ухитрившейся вклиниться в столь дорогие его сердцу арифметические заботы и занять место где-то между вычитанием и умножением, как вдруг в дверь постучали.

То был приказчик г-на Берленгара, задержавшегося в Париже из-за своих дел; он привез письмо своего хозяина.

Это послание отличалось скорее краткостью, нежели утонченностью и изяществом стиля.

"Благодари Бога за то, что он послал тебе в жены женщину, похожую на тебя, — писал Берленгар. — Сколько бед могла бы навлечь на твою добрую голову крупица лукавства, всегда сопровождающая женскую красоту! Над тобой смеются, тебя разыгрывают, о Батифоль, если только ты сам, соблазнившись прелестями речной красотки, не издеваешься над своими друзьями. Ты думаешь, что плутовка занята шитьем или вязанием ради услады костей своего деда и ради твоих пламенных взглядов, а она по два раза в неделю носит на рынок корзины, полные нашей рыбы. Оплакивай свой позор, Батифоль; я не смею сказать: отомсти за нас!"

Вместо того чтобы плакать, как советовал своему другу Берленгар, г-н Батифоль вздохнул с облегчением.

Напрасно он подогревал свою страсть и самолюбие рыбака, напрасно взывал к своему достоинству собственника, подсчитывая, сколько убытков он потерпел, и мысленно взвешивая громадные рыбины, которые этот ужасный папаша Горемыка присваивал себе под носом у компаньонов: заключение о том, что в водах Марны еще много обитателей, а Юберта только одна, перевешивало все прочие доводы. Аттила отпустил приказчика.

Исходя из факта, замеченного Берленгаром, и своих предыдущих наблюдений, он немедленно сделал вывод, что Франсуа Гишар проворачивает свои темные дела под покровом ночи.

Оставалось лишь сообщить об этом проступке смотрителю за рыбной ловлей, который один раз уже составлял протокол по делу папаши Горемыки, и потребовать, чтобы он исполнил свой долг.

Господин Батифоль подозревал — и, кстати, не напрасно, — что этот человек проявляет преступную снисходительность по отношению к папаше Горемыке, но полагал, что, если последовать за смотрителем по пятам, тот безусловно не посмеет пренебречь своими обязанностями.

Господин Батифоль надел поверх одежды какой-то балахон, водрузил на голову фуражку, взял палку и потянулся к ручке двери, намереваясь отправиться к смотрителю. Однако его рука не закончила начатого движения.

В душу Аттилы закралась дурная мысль: он решил предать тех, кого Берленгар называл друзьями.

За три-четыре дня, на протяжении которых г-н Батифоль обсуждал наедине с собой вероятность появления у Юберты любовника, его отношение к прекрасному полу резко изменилось.

Он не сомневался, что девушка простит ему ссору с папашей Горемыкой, первую тяжбу и ее последствия, если он объяснит эти действия своим отчаянием, но дальнейшие гонения на старого рыбака могли поставить под угрозу его надежды, которые робкие проявления испытываемой им ненависти и ревности вернули к жизни, и г-н Батифоль не собирался приносить их в жертву.

Вот почему он не стал открывать дверь, оставив и рыбу, и снасти на разграбление Франсуа Гишару.

Следующий день был субботой, одним из тех дней, когда Юберта уходила в Париж.

Господин Батифоль переправился через реку задолго до того часа, в который девушка обычно пускалась в путь, и спрятался в перелеске, прилегающем к парку замка Рец.

Отсюда он мог обозревать и Ла-Варенну, и реку.

Он заметил, как Беляночка села в лодку паромщика; затем она вышла на берег и, вместо того чтобы подняться в Шенвьер, пошла по дороге в Сюси, идущей вдоль берега реки.

Господин Батифоль следовал за девушкой, продолжая держаться в стороне и прячась за виноградниками, вступившими в период бурного роста.

Поравнявшись с островами заводи Жавьо, Юберта оглянулась, чтобы проверить, нет ли кого-нибудь позади, и, не заметив ни души, прошла через луг и спустилась к пересохшему в эту пору ручью, который зимой несет избыток вод из Ормесонского парка к Марне.

Ивовые заросли, густой кустарник и терновник, превращавшие русло ручья в настоящий туннель из зелени, благоприятствовали намерениям г-на Батифоля.

Он мог держаться в десяти метрах от девушки, оставаясь невидимым для нее; не слышны ей были и шаги чеканщика, бесшумно ступавшего по траве.

Дойдя до места, где ручей впадает в Марну, Юберта присела на берегу.

Преследовавший ее г-н Батифоль упал на землю ничком и затаился в траве; осторожно раздвигая ее, он не выпускал из вида внучку папаши Гишара; она сидела лицом к нему, настолько близко, что он даже слышал ее дыхание.

В этот миг Беляночка, роскошные волосы которой едва скрывал платок в красно-белую клетку, была поистине очаровательна.

Быстрая ходьба сделала ее красоту еще более яркой: лицо ее разрумянилось, глаза заблестели, а алые губы приоткрылись, как цветы гранатового дерева.

Девушка сняла башмаки, затем — чулки и решительно вошла в реку.

Господин Батифоль был настолько взволнован, что еще немного, и он забил бы тревогу.

Русло Марны не отличается ровным дном и, следовательно, представляет опасность для купальщиков. Чеканщик испугался, что девушка провалится в какую-нибудь яму.

На свое счастье или несчастье, он тут же вспомнил, что где-то поблизости есть брод.

Юберта продолжала идти вперед, направляясь к острову заводи Жавьо; она двигалась, изо всех сил балансируя с помощью рук, и временами, когда ее ноги натыкались на твердую гальку или скользили по замшелому камню, издавала тихий стон и изгибала свой гибкий, как тростник, стан.

Наполовину высунувшись из травы, г-н Батифоль провожал девушку взглядом и задыхался от волнения; наконец, он увидел, как она вышла на берег и скрылась в ивовых зарослях, которыми был покрыт остров.

В тот же миг чеканщик забыл об опасностях, подстерегающих его на зыбком пути, а также о том, что рискует подхватить насморк, чего он чрезвычайно боялся, и ринулся к броду.

Как и всякий влюбленный, г-н Батифоль потерял голову от любви.