XI
ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ТОГО, ЧТО И ЮНГА МОЖЕТ НА ЧТО-НИБУДЬ ПРИГОДИТЬСЯ
Как мы уже говорили, в доме Алена Монпле была только одна комната.
Беспорядок, обычно царящий в жилище холостяков, делал убогую обстановку лачуги еще беднее.
Кровать без полога, стоявшая в углу, невзрачный сундук, стол, несколько соломенных стульев — этим ограничивалось имущество охотника.
Стены были в таком плохом состоянии, что рядом со щелями, заделанными Аленом, уже появились новые трещины.
Поношенная одежда, силки из конского волоса и всевозможные охотничьи приспособления были разбросаны повсюду, а домашняя утварь валялась в очаге вперемешку с погасшими головешками.
— Тьфу ты, господин Ален, — сказал мальчик, окинув взглядом комнату, — ваша хозяйка неряха. Если бы только матушка это увидела, ведь она всегда меня бранит, когда я прихожу домой в платье, перепачканном дегтем!
— Моя хозяйка — это я сам, мой мальчик, — сказал Ален, — я провожу все ночи на взморье, а днем отсыпаюсь, так что у меня не хватает времени разложить все по местам.
— Тогда я сам этим займусь, господин Ален, — предложил маленький Жан, — я надраю пол шваброй и наведу такой лоск, что каюту капитана "Сторожевого" нельзя будет и сравнить с вашей комнатой.
И действительно, весь день ушел на обустройство Жана Мари; с помощью четырех веревок и куска парусины мальчик соорудил себе в углу вполне сносную постель.
Ален попытался немного отдохнуть, но он был так взволнован и возбужден, что не смог сомкнуть глаз.
Вопреки воле молодого охотника, его мысли беспрестанно возвращались к разговору с Эненом, узнавшем о тайном сговоре между Ланго и адвокатом; горя желанием отомстить ростовщику, а также облегчить себе жизнь, тяжкое бремя которой уже начинало его тяготить, он лихорадочно размышлял, каким образом докопаться до истины, не дававшей ему покоя.
Ален был сушим невеждой в вопросах судопроизводства.
Тем не менее ему казалось, что он может добиться своей цели законным путем.
Невзирая на внушение Жака Энена, молодой человек решил на следующий же день отправиться в Сен-Ло, чтобы посоветоваться с одним судейским.
К несчастью, у него не осталось денег.
Он не хотел брать взаймы у скупщика дичи и рассчитывал на то, что следующая ночь окажется для него более удачной, чем предыдущая.
Незадолго до вечера Ален направился к взморью. Жан Мари проводил его до берега, играя с Флажком. (Утреннее знакомство мальчика с собакой обещало перерасти в крепкую дружбу.)
Идти дальше мальчику было незачем.
Он не захотел прилечь днем и, как и обещал Алену, занимался уборкой. Вдобавок он еще не оправился после вчерашних событий.
Молодой охотник велел Жану Мари идти домой и, затерявшись во мгле, поспешил на свой наблюдательный пост.
Мальчик вернулся в хижину, с наслаждением растянулся в своей подвесной койке и уже через пять минут спал как убитый.
Около полуночи он проснулся от заунывного воя.
Под дверью скулила собака.
Жан Мари соскочил с койки и бросился открывать дверь.
Это был Флажок, но он пришел без хозяина.
Увидев своего маленького друга, пес принялся усиленно лаять и жалобно визжать, то и дело выбегая из дома на улицу; он словно пытался сказать мальчику: "Иди за мной".
Мальчик понял, что Алену грозит какая-то опасность; он торопливо оделся и решительно зашагал вслед за животным, указывавшим ему дорогу.
Вскоре мальчик и собака-проводник оказались на берегу Виры.
Флажок бросился в воду и поплыл; он оборачивался, глядя, следует ли за ним его друг.
Однако река разлилась, течение в ней усилилось от волнения в море, и мальчик не мог ее переплыть.
Собака вернулась назад и разразилась яростным лаем еще сильнее.
По этим действиям собаки мальчик понял, что Ален находится где-то поблизости, но он один был не в состоянии до него добраться и устремился в сторону Мези, не обращая внимания на протестующее тявканье Флажка; добежав до дома боцмана Энена, Жан Мари стал изо всех сил колотить в дверь ногой.
Едва лишь он заговорил, как старый моряк понял все.
Энен созвал соседей, и несколько мужчин во главе с Жаном Мари отправились к берегу Виры; собаки там уже не было.
Они переправились через реку в лодке охотника, которому она не понадобилась, так как он пришел сюда во время отлива.
Люди с факелами и горящими соломенными жгутами в руках принялись обследовать скалы, простирающиеся вдоль моря на левом берегу реки.
Долгое время их поиски были безуспешными.
Но внезапно Жан Мари, которому удалось спуститься со скалы, цепляясь за нее руками и ногами, услышал внизу лай собаки.
Все поспешили на этот зов; наклонившись над пропастью, Жак Энен увидел, что охотник неподвижно лежит на небольшом выступе нависшей над морем скалы протяженностью не более нескольких футов.
Чтобы добраться до несчастного и вытащить его оттуда, пришлось возвращаться в деревню за веревками.
Между тем Жан Мари, не думая о том, что он смертельно рискует, продолжал свой опасный спуск и в конце концов оказался на крошечной площадке, где лежал Ален.
Мальчик увидел, что Ален без сознания и не подает никаких признаков жизни.
Однако, когда юнга приложил к его груди руку, он почувствовал, что сердце Алена продолжает биться.
Жан Мари усадил молодого человека и прислонил его к скале; набрав в расселине пригоршню дождевой воды, он попытался привести раненого в чувство.
Между тем из Мези вернулись мужчины; старый моряк, по привычке крайне недоверчиво относившийся к способностям всякого юнги, не поддался на настойчивые просьбы Жана Мари, вызвавшегося обвязать тело охотника веревками.
Жак Энен самолично спустился на площадку, усадил Алена на дощечку, к которой, как к качелям, были прикреплены две веревки, и крепко привязал его.
Встав на дощечку, боцман подал знак поднимать его и раненого наверх.
И спасатель, и потерпевший одинаково рисковали при подъеме.
Если бы Ален был один, его тело, раскачивавшееся из стороны в сторону, могло бы разбиться о неровную поверхность скалы.
Но Энен так умело действовал палкой, которую он не забыл захватить, что оба добрались до вершины без единой царапины.
Алена положили на носилки и перенесли в Шалаш, где уже ждал врач из Мези, извещенный о случившемся по просьбе моряка, более дальновидного, чем его земляки.
После обильного кровопускания молодой человек пришел в сознание.
Ален рассказал, что, когда он стоял на самой вершине скалы, произошел обвал, увлекший его в пропасть.
Тщательно осмотрев раненого, врач заявил, что он не нашел у него ни единого перелома и, по всей вероятности, злополучное падение не должно было привести к пагубным последствиям.
Однако сотрясение от удара было настолько сильным, что вскоре у пострадавшего начались осложнения на мозгу.
Ален снова лишился чувств, у него начался сильный жар, и он стал бредить.
Крайне обеспокоенный врач посоветовал чрезвычайно заботливо ухаживать за больным, прибавив, что если жар не ослабнет, то жизнь молодого человека окажется в опасности.
Как только доктор ушел, маленький Жан Мари, с мучительной тревогой выслушавший его приговор, разрыдался.
Энен строго посмотрел на юнгу и, видя, что тот все равно продолжает плакать, сказал:
— Эй, послушай, скоро ты перестанешь хныкать? Если бы бедняга, что лежит здесь, позавчера только и занимался нытьем, вместо того чтобы тащить тебя из воды, то, сдается мне, ты лежал бы на дне с еще более кислой миной, чем с той, какую показываешь сейчас.
— Ну конечно, боцман, но я ничего не могу с собой поделать: слезы так и текут сами собой.
— Эх, Жан Мари, когда мои руки ничем не заняты, они сами собой раздают затрещины; поэтому вытри-ка свою физиономию, подойди сюда и выслушай мой приказ.
Растерянный и ошеломленный мальчик, не успевший привыкнуть за свое недолгое пребывание на судне к грубому обхождению, приблизился к боцману.
Жак Энен взял стул и поставил его у кровати больного.
— Вот твой пост, — сказал он юнге, — не отходи отсюда и вообрази, что ты впередсмотрящий на брам-стеньге. Тебе принесут лекарства, которые велел принимать врач. Если днем парню станет хуже, махни из окна носовым платком; дети будут ждать твоего сигнала, чтобы предупредить Луизон, и она придет на подмогу.
— Будьте спокойны, боцман, — ответил Жан Мари.
Жак Энен взял из очага головню и раскурил свою трубку; некоторое время он смотрел на Алена с сочувствием и в то же время с досадой; прежде чем уйти, он еще раз повторил юнге свои наставления.
В последующие четыре дня казалось, что состояние больного ухудшается.
Он по-прежнему бредил: вспоминал отца, Ланго и Лизу, причем звал Лизу с такой страстью, что бедный мальчик промолвил со слезами:
— Надо попросить боцмана Энена пригласить эту госпожу Лизу, которую господин Ален так громко зовет. Может быть, когда он ее увидит, то немного успокоится.
Между тем мальчик продолжал ухаживать за больным с усердием, поразительным для ребенка его возраста.
Казалось, он понимал, чем обязан Алену, и был безгранично ему благодарен.
Несмотря на то что Энен недолюбливал юнг, ему пришлось признать, что этот юнга, в отличие от других, на что-то годен.
Впрочем, старый моряк решил не отступать от своих правил, показывая Жану Мари, что он им доволен, и лишь пригрозил мальчику наградить его тумаками, если тот не ляжет спать, пока он, боцман, будет нести вместо него вахту у постели больного. (До этого времени ребенок отказывался от всякого отдыха.)
Наконец, молодость и сила Алена в сочетании с хорошим уходом одержали верх над недугом.
Мало-помалу горячка прекратилась, и вместе с ней исчезли всякие тревожные симптомы.
Вдова уже давно не видела сына и тяжело переносила разлуку с ним.
Кроме того, она беспокоилась за Алена, к которому относилась с благоговением; поэтому женщина решила нарушить строгий запрет своего дяди и отправиться в Шалаш.
