Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 29. Сан Феличе. Книга 2
Назад: CLXIX КАЗНЬ
Дальше: CLXXI ЧТО ПОМЕШАЛО ПОЛКОВНИКУ МЕЖАНУ ВЫЙТИ ИЗ ФОРТА САНТ’ЭЛЬМО ВМЕСТЕ С САЛЬВАТО В НОЧЬ С 27 НА 28 ИЮНЯ

CLXX
ГЛАВА, В КОТОРОЙ РОМАНИСТ ВЫПОЛНЯЕТ ДОЛГ ИСТОРИКА

Казнь Караччоло глубоко поразила Неаполь. Все горожане, к какой бы партии они ни принадлежали, считали адмирала человеком значительным и по рождению, и по дарованиям; жизнь его была безупречна, не запятнана ни одним из тех недостойных деяний, какие редко удается избежать придворному. Правда, Караччоло придворным бывал лишь изредка, но в эти краткие периоды, как мы видели, старался защищать королевскую власть с таким же чистосердием и мужеством, с каким позднее защищал отечество.
Но особенно страшным зрелищем была его казнь для пленников, на чьих глазах она свершилась. Они увидели в этом предвестие собственной судьбы, и когда, в соответствии с приговором, на заходе солнца была перерезана веревка и труп адмирала, к которому были прикованы все взоры, стремительно погрузился в море, увлекаемый ядрами, привязанными к его ногам, на маленьких судах раздался ужасный крик; он одновременно вырвался из груди многочисленных пленников, прокатился по волнам, словно жалоба морских духов, и отозвался эхом в самом чреве "Громоносного".
Кардинал ничего не знал о событиях этого страшного дня — не только о суде, но даже об аресте Караччоло. Нельсон особо позаботился о том, чтобы узника доставили через Гранателло, и строго-настрого запретил провозить его через расположение войск Руффо, ведь кардинал, вне всякого сомнения, не допустил бы, чтобы английский офицер (к тому же вот уже несколько дней ведущий с ним спор по столь важному вопросу чести, как судьба мирного договора) поднял руку на неаполитанского князя, даже если бы тот был его врагом, а тем более на Караччоло, с кем Руффо состоял в своего роде союзе если не наступательном, то, по крайней мере, оборонительном.
Как мы помним, расставаясь на берегу Катоны, эти двое обменялись обещанием оберегать друг друга, а в то неспокойное время предвидеть что-либо в будущем можно было, разве что обладая пророческим даром, и следовало с тем же основанием ожидать, что князю придется защищать кардинала, как и того, что кардиналу потребуется выручать из беды князя.
Но, заслышав орудийные выстрелы с "Громоносного", увидев висящее на рее тело, люди кардинала Руффо прибежали к нему с сообщением, что на борту фрегата "Минерва" кого-то, видимо, казнили. Влекомый обыкновенным любопытством, кардинал поднялся на террасу своего дома. Действительно, даже невооруженным глазом он смог различить качавшееся в воздухе тело человека. Руффо послал за подзорной трубой. Но со времени встречи с кардиналом Караччоло отпустил длинные волосы и бороду, что делало его, особенно на расстоянии, неузнаваемым. К тому же на казнь его повели в том же платье, в каком схватили: он был в одежде крестьянина. Кардинал подумал, что повесили какого-нибудь шпиона, и потерял интерес к увиденному; он уже стал было спускаться обратно в свой кабинет, как вдруг заметил, что от борта "Минервы" отделилась шлюпка и направилась прямо к его дому.
Это побудило Руффо задержаться на террасе.
По мере приближения шлюпки к берегу он все более убеждался, что находящийся в ней офицер имеет какое-то дело лично к нему. Офицер был одет в неаполитанский мундир, и, хотя кардинал затруднился бы назвать его имя, лицо этого человека показалось ему несомненно знакомым.
Офицер, видимо, тоже узнал кардинала и, еще не пристав к берегу, почтительно его приветствовал и показал ему конверт, который он вез с собой.
Руффо спустился вниз и оказался у дверей кабинета в одно время с посланным.
Тот с поклоном вручил ему пакет.
— Вашему преосвященству, — промолвил он, — от его превосходительства графа фон Турна, капитана фрегата "Минерва".
— Требуется ли ответ, сударь? — спросил кардинал.
— Нет, ваше преосвященство, — ответил офицер.
И, поклонившись, он вышел.
Кардинал в некотором удивлении остался стоять с бумагою в руке. Из-за слабого зрения ему надо было зайти в кабинет за очками, чтобы прочитать письмо. Он мог бы вернуть и расспросить офицера, но тот столь очевидно спешил ретироваться, что кардинал дал ему уйти; войдя в кабинет, он надел очки и прочитал следующее:
"Рапорт его преосвященству кардиналу Руффо об аресте, осуждении и казни Франческо Караччоло".
У кардинала вырвалось восклицание, в котором было больше изумления, чем боли: ему показалось, что он неверно понял эту строку.
Он начал читать сначала, как вдруг ему пришла мысль, что тело, которое он только что видел качавшимся на рее, было трупом адмирала Караччоло.
— О! — пробормотал он, бессильно уронив руки. — До чего мы дожили, если англичане вешают наших князей прямо в неаполитанской гавани!
Через минуту он снова уселся за письменный стол и, приблизив письмо к глазам, стал читать дальше:
"Ваше преосвященство!
Долг повелевает мне довести до Вашего сведения, что сегодня утром я получил приказ от адмирала Нельсона немедленно явиться к нему на борт в сопровождении пяти старших офицеров моего корабля. Я исполнил этот приказ и, прибыв на борт "Громоносного", получил письменное распоряжение собрать на вышеуказанном судне военный суд, дабы судить кавалера дона Франческо Караччоло, обвиняемого в мятеже против Его Величества, нашего августейшего повелителя, и вынести решение о каре, соответствующей преступлению. Это распоряжение было незамедлительно мною исполнено: в кают-компании указанного судна был собран военный суд. Одновременно я приказал привести виновного. По моему распоряжению все офицеры сначала удостоверили личность адмирала Караччоло, затем я велел зачитать ему предъявленные обвинения и спросил, имеет ли он что-либо сказать в свою защиту. Он отвечал утвердительно, но, когда ему была предоставлена полная свобода слова, вся его защитительная речь свелась к отрицанию того факта, что он добровольно служил гнусной республике, и заявлению, будто он делал это лишь по принуждению и под угрозой расстрела. Затем я обратился к нему с другими вопросами, в ответ он вынужден был признать, что сражался на стороне так называемой Республики против армии Его Величества. Он признался также в том, что командовал канонерскими лодками, которые оказали сопротивление вводу войск Его Величества в Неаполь; но заявил, будто не знал, что эти войска возглавлял кардинал, и почитал их просто за банды мятежников. Впрочем, он признался, что давал письменные распоряжения, имевшие целью помешать продвижению королевской армии. Наконец, на вопрос, почему, если он служил против воли, он не попытался бежать на Прочиду, что позволило бы ему ускользнуть из-под власти узурпаторского правительства и присоединиться к правительству законному, он отвечал, что не решился на это, опасаясь быть плохо принятым.
Получив разъяснения по всем этим статьям, военный суд большинством голосов присудил Франческо Караччоло к смертной казни, притом к казни позорной.
Вышеуказанное решение было представлено милорду Нельсону, одобрившему приговор и приказавшему привести его в исполнение в тот же день, в пять часов пополудни: повесить осужденного на рее фок-мачты и оставить его повешенным до захода солнца, после чего веревку перерезать и тело сбросить в море.
Я получил этот приказ сегодня в полдень; в четыре тридцать преступник был переправлен на борт "Минервы " и помещен в корабельной часовне, а в пять часов пополудни приговор был приведен в исполнение согласно полученному приказу.
Выполняя свой долг, я спешу сделать Вам это сообщение и честь имею оставаться
Вашего преосвященства преданнейшим слугою.
Граф фон Турн".
Ошеломленный Руффо дважды перечел последнюю фразу. Было ли это сообщение выполнением долга или попросту издевательством?
Во всяком случае, это был вызов.
Руффо усмотрел в нем оскорбление.
Ведь лишь он один в качестве главного наместника, только он, как alter ego короля, имел право решать вопрос о жизни и смерти подданных Королевства обеих Сицилий. Как же получилось, что этот незваный гость, этот чужак-англичанин в порту Неаполя, на глазах у него, кардинала, несомненно желая ему досадить, — после того как он нарушил договор о капитуляции, посредством недостойной честного солдата уловки поставив под прицел корабельных орудий тартаны с пленниками, — обрек смерти, да еще такой позорной, неаполитанского князя, человека, превосходящего его знатностью и равного по рангу?
Кто облек этого самозванного судью такою властью?
Как бы то ни было, поскольку такие права были даны другому лицу, собственная власть его, кардинала, оказывалась недействительной.
Правда, на Искье понастроили виселиц, но он, Руффо, не имел отношения к островам. Он не отвоевывал островов, как отвоевал Неаполь: их захватили англичане. Он не заключал договоров с островами. Наконец, Спецьяле, палач Прочиды, был сицилийским судьей, которого послал король, и, следовательно, выносил приговоры законно, от имени монарха.
Но Нельсон, подданный его британского величества Георга III, — как мог он судить и приговаривать именем его сицилийского величества Фердинанда IV?
Руффо уронил голову на руки. Все эти мысли в один миг, кипя и сталкиваясь, пронеслись у него в мозгу; но, наконец, решение было принято. Он схватил перо и написал следующее письмо:
"Его Величеству королю Обеих Сицилии.
Государь!
Дело восстановления Вашего Величества на престоле завершено, и я благодарю за это Господа Бога.
Но восстановление сие явилось следствием великих трудов и долгих усилий.
Причины, побудившие меня взять в одну руку крест, а в другую меч, более не существует.
Вследствие этого я могу и — скажу более — должен возвратиться в ту безвестность, из коей вышел лишь в убеждении, что послужу промыслу Божию, и в надежде, что буду полезен моему королю.
К тому же ослабление моих сил, телесных и духовных, принудило бы меня к таковому шагу, если бы даже меня не принуждало к нему веление совести.
Посему несть имею покорнейше просить Ваше Величество соблаговолить принять мою отставку.
Остаюсь с глубочайшим почтением, и пр.
Ф. кардинал Руффо".
Не успело уйти в Палермо это письмо, отправленное с верным человеком, кому дано было право в случае необходимости реквизировать первую встречную лодку, чтобы добраться до Сицилии, как кардинал получил распоряжение опубликовать ноту Нельсона; в ней английский адмирал давал двадцать четыре часа республиканцам, проживающим в городе, и сорок восемь часов проживающим в окрестностях Неаполя на то, чтобы явиться с повинной и сдаться на милость короля Фердинанда.
С первого же взгляда кардинал узнал ноту, которую он однажды уже отказался печатать. Как и все выходившее из-под пера английского адмирала, этот документ был отмечен печатью грубости и насилия.
Читая бумагу и видя, какую власть присвоил себе Нельсон, кардинал подумал, что хорошо сделал, послав прошение об отставке.
Но 3 июля он получил письмо от королевы, извещавшее, что в отставке ему отказано.
"Я получила и с великим интересом и глубочайшим вниманием прочитала весьма рассудительное послание Вашего преосвященства от 29 июня.
Нет таких слов, кои могли бы выразить ту глубокую благодарность Вашему преосвященству, которою навеки останется исполнено мое сердце. Затем я взвесила то, что Вы говорите мне относительно Вашей отставки и желания отдохнуть. Мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, как заманчив покой и как драгоценна становится безмятежная жизнь после всех треволнений и проявлений неблагодарности, кои влечет за собою содеянное добро. Ваше преосвященство испытывает все это лишь несколько месяцев: подумайте же, сколь утомилась я, испытывающая это долгих двадцать два года! Нет, что бы Вы ни говорили, я не могу поверить в ослабление Вашего духа и тела, ибо, каково бы ни было отвращение Ваше к дальнейшей службе, примечательные Ваши деяния и целый ряд обращенных ко мне писем, отмеченных такой остротой ума и таким талантом, свидетельствуют, напротив, о силе и мощи Ваших способностей. И мне не только не подобает принимать роковую отставку Вашего преосвященства, о чем Вы просите в минуту усталости, а напротив, должно подстегнуть Ваше рвение, ум Ваш и сердце, дабы Вы могли завершить и укрепить столь славно начатое Вами дело и продолжить его, восстановив порядок в Неаполе на прочной и незыблемой основе, чтоб из ужасного несчастья, на нас обрушившегося, родилось благо и лучшее будущее, на кои деятельный гений Вашего преосвященства побуждает меня уповать.
Король отбывает завтра вечером с небольшим войском, которое ему удалось собрать. Многое из того, что остается неясным при переписке, разъяснится в устной беседе. Что же касается меня лично, то, к величайшему моему огорчению, я не могу сопровождать короля. Сердце мое возрадовалось бы при зрелище вступления его в Неаполь. Услышать ликующие клики той части народа, что осталась ему верна, — какой бы бальзам пролило это на мою душу, как бы смягчило боль тяжкой раны, от коей я никогда не излечусь! Но множество соображений меня удерживают, и я останусь здесь плакать и молить Господа нашего, чтобы он наставил и укрепил короля в великом его предприятии. Сопровождающие короля лица передадут Вам мою глубокую признательность, равно как и мое искреннее восхищение чудесным деянием, которое Вы совершили.
И однако я слишком прямодушна, чтобы скрыть от Вашего преосвященства, что договор о капитуляции, заключенный с мятежниками, мне в высшей степени не понравился, особенно после того, что я Вам писала и что Вы мне говорили. Вот почему я молчу на сей счет: мое чистосердечие не позволило бы мне Вас за это хвалить. Но ныне все кончилось наилучшим образом, и, как я уже сказала, в устной беседе все разъяснится и, надеюсь, придет к благополучному завершению, поскольку все было сделано ради вящего блага и славы государства.
А теперь, когда у Вашего преосвященства стало немного меньше забот, я позволю себе просить Вас регулярно сообщать мне обо всех чрезвычайных обстоятельствах, какие могут возникнуть, и Вы можете рассчитывать на мои советы, данные от чистого сердца. Лишь одно меня огорчает, а именно невозможность лично заверить Вас в истинной, глубокой и вечной моей благодарности и уважении, с коими остаюсь Вашего преосвященства искренним другом.
Каролина".
По всем документам, которые мы ранее успели продемонстрировать нашим читателям, по множеству красноречивых подробностей, по прочитанным нами посланиям августейшей четы, наконец, по только что приведенному письму королевы нетрудно судить, что кардинал Руффо — чувство справедливости побуждает нас отдать ему должное — в период страшной реакции 1799 года оказался козлом отпущения королевской власти. Романист уже исправил некоторые погрешности историков — ошибки сознательные у роялистских писателей, которые захотели возложить на кардинала ответственность перед потомством за бойню, организованную по подстрекательству бессердечного короля и мстительной королевы; ошибки невольные у писателей-патриотов, которые, не имея в своем распоряжении документов, что могли попасть в руки беспристрастного автора лишь после падения трона, не осмелились предъявить венценосным супругам столь ужасное обвинение и стали искать их соучастника и более того — вдохновителя.
А теперь пора вернуться к нашему повествованию. Увы, мы не только не подходим к концу, но, напротив, лишь начинаем рассказ о делах позорных и кровавых.
Назад: CLXIX КАЗНЬ
Дальше: CLXXI ЧТО ПОМЕШАЛО ПОЛКОВНИКУ МЕЖАНУ ВЫЙТИ ИЗ ФОРТА САНТ’ЭЛЬМО ВМЕСТЕ С САЛЬВАТО В НОЧЬ С 27 НА 28 ИЮНЯ