Менее чем через двадцать минут оба молодых человека очутились перед дверью небольшого дома у моста Магдалины, занимаемого кардиналом.

Де Чезари повел Сальвато за собой, так что они проникли к кардиналу без всяких затруднений.

Узнав Сальвато, Руффо поднялся с места и шагнул ему навстречу.

— Рад вас видеть, генерал, — произнес он.

— Я тоже, но пребываю в отчаянии, что привез вашему преосвященству решительный отказ.

И он вручил кардиналу его собственное письмо с примечанием Межана.

Руффо прочел и пожал плечами.

— Негодяй! — заметил он.

— Так вы с ним знакомы, ваше преосвященство? — спросил Сальвато.

— Он предложил мне за пятьсот тысяч франков сдать форт Сант’Эльмо, но я отказался.

— Пятьсот тысяч? — засмеялся Сальвато. — Похоже, это его излюбленное число.

— А, так и вы имели с ним дело?

— Да. За ту же сумму он брался сражаться против вас.

— И мы отказались.

— Оставим этих мошенников, они не стоят внимания честных людей, и вернемся к вашим друзьям; я желал бы убедить их, что они и мои друзья.

— Должен с большим огорчением признаться, что это будет трудно сделать, — отвечал с улыбкой Сальвато.

— Может статься, не столь трудно, как вам кажется, если вы захотите быть моим ходатаем перед ними, тем более что я буду действовать по отношению к вам так же, как в первую нашу встречу. И даже сверх того: тогда я только утверждал, ныне же представлю доказательства.

— Верю вам на слово, господин кардинал.

— Все равно! Когда дело идет о жизни и чести, доказательства не помешают. Садитесь-ка рядом со мной, генерал, и сами оцените то, что я намереваюсь сделать. Чтобы остаться верным своему слову, я пренебрегаю — не скажу интересами, думаю, напротив, что служу им, — я пренебрегаю распоряжениями моего короля.

Сальвато поклонился и, повинуясь приглашению Руффо, сел с ним рядом.

Кардинал вынул из кармана ключ и, положив ладонь на руку Сальвато, произнес:

— Документы, которые вы сейчас увидите, показывал вам не я; это не важно, каким образом вы о них узнали: сочините на этот счет любую басню, а если ничего не сможете придумать, сошлитесь на тростник царя Мидаса.

И, выдвинув ящик стола, он протянул Сальвато письмо сэра Уильяма Гамильтона.

— Прежде всего прочитайте эту бумагу, она от первой буквы и до последней написана рукою английского посла.

— О! — воскликнул Сальвато, пробежав глазами письмо. — Узнаю карфагенское вероломство: "Сначала сочтем пушки, и если мы сильнее, то никаких договоров". Так. Что же дальше?

— Дальше? Не желая обсуждать столь важное дело с простыми капитанами кораблей, я лично отправился на борт "Громоносного", где имел часовую дискуссию с сэром Уильямом и милордом Нельсоном. В результате этой дискуссии, в ходе которой я отказался от всякого рода сделок со своей совестью, и появилась эта бумага, написанная, как видите, собственноручно милордом Нельсоном.

И кардинал передал Сальвато бумагу, начинающуюся словами "Контр-адмирал Нельсон…" и кончавшуюся фразой "… этот договор, по его разумению, не может выполняться до ратификации его Их Сицилийскими Величествами.

— Вы правы, ваше преосвященство, — сказал Сальвато, возвращая письма, — это действительно документы величайшего исторического значения.

— А теперь скажите, что мне было делать и что бы предприняли на моем месте вы? Думаю, то, что я и сделал, ибо для честного человека тут нет выбора. Вы написали бы, не правда ли, комендантам замков — иными словами, вашим врагам — и дали бы им понять, что именно происходит. Вот мое письмо. Разве оно не ясно? Разве не содержит оно приблизительно то же самое, что на моем месте написали бы вы, то есть добрый совет, поданный противником, придерживающимся правил чести?

— Должен признаться, господин кардинал, раз уж вы призываете меня в судьи, что до сих пор ваше поведение столь же достойно, сколь поведение милорда Нельсона…

— … необъяснимо, — подсказал кардинал.

— Я хотел употребить совсем иное слово, — улыбнулся Сальвато.

— А я, дорогой генерал, — подхватил Руффо с откровенностью, на какую иногда толкала его могучую натуру способность увлекаться, — я говорю "необъяснимо", ибо для вас, не знакомого с адмиралом, его поведение поистине необъяснимо, но оно вполне объяснимо для меня. Послушайте меня как философ, то есть как человек, возлюбивший мудрость, ибо мудрость есть не что иное, как истина, а истину о Нельсоне я и намереваюсь вам открыть. Пусть совпадет, ради его чести, мое суждение с судом наших потомков!

— Слушаю, ваше преосвященство, — отозвался Сальва-то, — и нет надобности говорить, с каким великим интересом.

Кардинал продолжал:

— Нельсон, дорогой мой генерал, не придворный, как я, и не образованный человек, как вы. Он не знает ничего на свете, кроме своего ремесла, но в море он гений. Да. Нельсон — это мужлан, бульдог старой Англии, грубый моряк, сын простого деревенского священника, отгороженный от всего мира бортами своего корабля; до самого Абукира ему не случалось ступить на дворцовый порог, поклониться королю, склонить колено перед королевой. Он прибыл в Неаполь — он, мореплаватель северных широт, привыкший выгонять из ледяного логова белых медведей, — и его ослепило солнце, ударило в глаза сверкание бриллиантов. Он, женатый на простолюдинке, какой-то миссис Нисбет, увидел, как королева протягивает ему для поцелуя руку, а супруга посла — губы; нет, не королева и супруга посла, я оговорился, не две женщины, а две сирены! И он стал просто-напросто слугою одной и рабом другой. В бедном его мозгу перемешались все понятия о добре и зле; интересы народов отступили перед мнимыми или действительными правами властителей. Он стал апостолом деспотизма, сеидом королевской власти. Видели бы вы его вчера на совещании, где посланницей королевской власти была та, кого Екклесиаст называет "Чужачкой", — эта Венера — Астарта, эта нечистая лесбиянка! Он не спускал с нее глаз, вернее, своего единственного глаза, а немыми устами этой провозвестницы смерти говорили ненависть и мщение. Клянусь вам, я почувствовал жалость к этому новому Адамастору, добровольно позволяющему женщине попирать стопою свою голову. Впрочем, все великие мужи — а что ни говори, Нельсон из их числа, — все великие мужи обладают подобной слабостью, от Геркулеса до Самсона и от Самсона до Марка Антония. Вот что я хотел сказать.

— Однако, — возразил Сальвато, — какими бы чувствами ни руководствовался в своих действиях адмирал Нельсон, для нас он остается смертельным врагом. Что рассчитывает предпринять ваше преосвященство, чтобы обуздать эту грубую силу, не внемлющую доводам рассудка?

— Что я намерен предпринять, дорогой генерал? Сейчас увидите.

Кардинал подтянул к себе листок бумаги, обмакнул перо в чернильницу и написал:

Подписав бумагу, Руффо протянул ее Сальвато, приглашая прочитать.

Кардинал пристальным взглядом следил за выражением лица молодого человека, ловя произведенное впечатление.

Когда тот кончил читать, он спросил:

— Ну, как?

— Мудрее не поступил бы и кардинал Ришелье, лучше не поступил бы и Баярд, — отвечал Сальвато и, поклонившись кардиналу, вернул ему письмо.

Кардинал позвонил, вошел слуга.

— Позовите Мишеру, — приказал Руффо.

Через пять минут Мишеру вошел в комнату.

— Держите, любезный кавалер. Нельсон предъявил мне ультиматум, а вот мой ультиматум ему. Отправляйтесь снова на "Громоносный", но обещаю вам, что эта поездка будет последней.

Мишеру взял незапечатанную депешу, прочитал ее с дозволения кардинала и с поклоном удалился.

— Выйдем вместе на террасу моего дома, генерал, — . сказал Руффо. — С нее открывается великолепный вид.

Сальвато последовал за кардиналом, ибо понял, что его не без причины приглашают полюбоваться видом, и без того отлично ему знакомым.

Действительно, оказавшись на террасе, он различил справа набережную Маринеллы, улицы Нуова и Пильеро и Мол; слева Портичи, Торре дель Греко, Кастелламмаре, мыс Кампанелла, Капри; прямо перед собой он увидел оконечности Прочиды и Искьи, а в промежутке между этими островами, Капри и берегом, где стоял дом кардинала, — весь английский флот с развевающимися по ветру вымпелами; на палубах можно было разглядеть пушкарей: они сновали у своих орудий с зажженными фитилями в руках.

Среди английских судов, как монарх среди своих подданных, выделялся "Громоносный", девяностопушечный гигант, возвышавшийся над другими кораблями на всю высоту своих брам-стеньг, одна из которых несла адмиральский флаг.

Ни единая подробность этого величественного зрелища не ускользнула от наметанного глаза Сальвато. Он видел, как от берега отделилась лодка и быстро поплыла вперед, подгоняемая сильными ударами весел четырех гребцов.

Лодка эта, с кавалером Мишеру на борту, взяла курс прямо на "Громоносного" и в каких-нибудь двадцать минут достигла его. "Громоносный" стоял ближе всех других судов к Кастель Нуово. Если бы пришлось возобновить военные действия, он мог немедленно открыть огонь, поскольку находился на расстоянии трех четвертей пушечного выстрела от берега.

Сальвато наблюдал, как лодка огибает нос "Громоносного", чтобы пришвартоваться к великану со стороны правого борта.

И тут к нему обернулся кардинал.

— Если вид вам понравился, генерал, — сказал он, — передайте своим друзьям, что вы видели, и постарайтесь склонить их к принятию моего совета. Надеюсь, у вас достанет красноречия и умения убеждать.

Сальвато почтительно поклонился кардиналу и с невольной симпатией пожал протянутую руку.

Но, уже собираясь уходить, молодой человек вдруг воскликнул:

— Ах, простите, ваше преосвященство, я забыл отчитаться в важном деле, которое вы мне поручили!

— В каком?

— Адмирал Караччоло…

— Да, верно, — перебил кардинал с живостью, выдавашей его интерес к тому, что собирался рассказать Сальвато. — Говорите, я слушаю.

— Адмирала Караччоло не было ни на судах, ни в каком-либо из замков; еще утром он переоделся матросом и сказал, что укроется в надежном убежище у одного из своих арендаторов.

— Пусть бы это было правдой! — подхватил кардинал. — Потому что, попади он в руки врагов, его смерть предрешена. Говорю вам это к тому, дорогой генерал, что, если у вас есть какой-нибудь способ с ним связаться…

— Никакого.

— Тогда храни его Господь!

На этот раз Сальвато окончательно распрощался с кардиналом и, все так же сопровождаемый Де Чезари, направился обратно в Кастель Нуово, где его с понятным нетерпением ждали соратники.

Ультиматум кардинала поставил Нельсона в величайшее затруднение. Английский адмирал имел в своем распоряжении лишь небольшое число предназначенных для высадки на берег солдат. Если Руффо выполнит свою угрозу и отведет войска, Нельсон окажется бессилен, а это было бы особенно нелепо после того, как он разговаривал в столь властном тоне. Поэтому, прочитав депешу кардинала, он удовольствовался обещанием подумать, и отпустил кавалера Мишеру, не сказав ему ничего определенного.

Как уже говорилось, помимо своего поистине чудесного таланта флотоводца, Нельсон во всем остальном был человеком вполне заурядным. Ответ "Я подумаю" на самом деле означал: "Я спрошу мою пифию Эмму и моего оракула Гамильтона".

И потому, не успел Мишеру спуститься в лодку, которая повезла его на берег, как Нельсон велел просить к себе сэра Уильяма и леди Гамильтон. Через пять минут триумфеминавират уже заседал в каюте адмирала.

У Нельсона оставалась последняя надежда: поскольку депеша была написана по-французски, и Мишеру вынужден был читать ее по-английски, чтобы адмирал все понял, то, быть может, переводчик придал словам кардинала не тот смысл или сделал какую-либо важную ошибку в переводе.

Поэтому Нельсон передал депешу сэру Уильяму с просьбой прочитать ее и перевести заново.

Но Мишеру, против обыкновения переводчиков, был необычайно точен, вследствие чего положение представилось чете Гамильтон столь же серьезным, как и адмиралу.

Мужчины одновременно и даже каким-то одинаковым движением повернулись к леди Гамильтон, носительнице верховной воли королевы: после того как обе стороны предъявили свой ультиматум, следовало узнать, каково последнее слово Каролины.

Эмма Лайонна поняла этот молчаливый вопрос.

— Разорвать подписанный договор, — ответила она. — А когда договор будет разорван, привести мятежников к покорности силой, если они не сдадутся добровольно.

— Готов повиноваться, — сказал Нельсон, — но если у меня останутся только мои собственные силы, я могу рассчитывать лишь на свою преданность, не будучи в состоянии утверждать, что эта преданность приведет к цели, которую королева поставила перед собой.

— Милорд, милорд! — произнесла Эмма с упреком.

— Найдите средство, я берусь его применить.

Сэр Уильям с минуту подумал. Постепенно лицо его стало проясняться: он придумал средство.

Мы оставляем на суд потомства адмирала, дипломата и фаворитку, которые не поколебались то ли ради личной мести, то ли во имя угождения ненависти королевской четы воспользоваться уловкой, о какой нам сейчас предстоит рассказать.

Когда сэр Уильям изложил свой план, Эмма одобрила его, а Нельсон взялся исполнить, британский посол написал кардиналу письмо; мы его приводим дословно.

В данном случае нет риска ошибиться при переводе, ибо написано оно было по-французски.

Вероятно, послание это было составлено ночью после визита Мишеру, поскольку оно датировано следующим днем. Письмо гласило:

Как обычно, письмо повезли к кардиналу капитаны Трубридж и Болл, постоянные посланцы Нельсона.

Кардинал прочитал послание и в первую минуту, казалось, был весьма доволен одержанной победой; но, боясь какого-либо скрытого смысла, умолчания, ловушки, быть может таящейся в письме, счел нужным спросить английских офицеров, не поручено ли им сообщить ему что-либо дополнительно на словах.

— Нам велено, — отвечал Трубридж, — подтвердить от имени адмирала то, что написано английским послом.

— Не дадите ли вы мне более подробное письменное истолкование текста депеши? Все, на мой взгляд, было бы достаточно ясно, если бы речь шла лишь о моем собственном спасении; но не добавите ли вы к нему несколько слов, что успокоили бы меня относительно судьбы патриотов?

— Мы заверяем ваше преосвященство от имени милорда Нельсона, что он никоим образом не станет препятствовать погрузке мятежников на суда.

— Не взыщите, — сказал кардинал, полагавший, что было бы неучтиво выказывать слишком большое недоверие, — если я попрошу вас повторить письменно те заверения, которые вы дали мне устно.

Без малейших возражений Болл взял перо и написал на квадратном листке бумаги в том порядке и в той форме, в которой мы представляем их читателям, следующее:

"Капитаны Трубридж и Болл уполномочены милордом Нельсоном заявить его преосвященству кардиналу Руффо, что милорд не станет препятствовать посадке на корабли мятежников и лиц, составляющих гарнизон Кастель Нуово и Кастель делл ’Ово".

Ничего не могло быть или, по меньшей мере, выглядеть яснее, чем эта записка; кардиналу оставалось только попросить господ офицеров ее подписать.

Но Трубридж отказался, ссылаясь на то, что не уполномочен на подобные действия.

Руффо показал капитану Трубриджу письмо сэра Уильяма, написанное за два дня до того, 24 июня: там была фраза, казалось бы, напротив, дающая посланцам самые широкие полномочия.

Но Трубридж возразил:

— Верно, однако наши полномочия распространяются на военные дела, а не на дипломатию. К тому же, что может прибавить наша подпись, раз документ написан нашей рукою?

Руффо более не настаивал. Ему казалось, что он принял все возможные меры предосторожности.

Итак, приняв на веру письмо посла, в котором говорилось, что "милорд решил не предпринимать ничего такого, что могло бы нарушить перемирие", доверившись записке Трубриджа и Болла, обещавших его преосвященству, что "милорд не станет препятствовать посадке на корабли мятежников", но все же, несмотря на это двойное заверение, желая снять с себя всю ответственность, кардинал велел Мишеру проводить обоих капитанов в замки, ознакомить комендантов с содержанием письма и вытребованной им записки и, в случае если коменданты сочтут эти гарантии удовлетворительными, незамедлительно договориться с ними о порядке исполнения условий капитуляции.

Мишеру вернулся через два часа и доложил кардиналу, что все, слава Богу, завершилось полюбовно и к общему удовлетворению.