CXIX
САНФЕДИСТЫ
У кардинала было готово поручение для фра Пачифико: ему предстояло отправиться к Де Чезари с приказом соединиться с силами Руффо.
От мнимого наследного принца пришли известия, причем благоприятные.
С той минуты, когда Де Чезари был признан как герцог Калабрийский интендантом из Монтеиази и двумя старыми принцессами, никто не осмеливался выражать сомнение в том, что он и есть настоящий принц.
Приняв в Бриндизи депутатов от городов всей округи, он двинулся в Таранто, куда прибыл с тремя сотнями человек.
Там они по совету г-на де Нарбонна и престарелых принцесс решили расстаться. Де Чезари (иными словами, принц Франческо) и Боккечиампе (он же герцог Саксонский) останутся в Калабрии. Остальные, то есть Кор-бара, Гуидоне, Колонна, Дурацци и Питалюга, погрузятся на фелуку, которая зафрахтована в Бриндизи и возьмет их на борт в Таранто, откуда им предстояло отправиться на Корфу и ускорить прибытие русско-турецкого флота.
Скажем сразу, чтобы покончить с этими пятью искателями приключений, которых мы только что назвали, что, как только они вышли в море, за ними погналась тунисская галера и захватила их в плен.
Правда, английский консул затребовал их, и после нескольких месяцев плена им была возвращена свобода. Но, так как они были освобождены слишком поздно, чтобы принять участие в событиях, о каких нам еще осталось рассказать, мы удовлетворимся тем, что успокоим наших читателей в отношении их судьбы, и вернемся к Де Чезари и Боккечиампе: как мы вскоре увидим, они творили настоящие чудеса.
Из Таранто они отправились в Мезанье, где были встречены со всеми почестями, подобающими их предполагаемому сану. Они остановились ненадолго в этом городе, установили порядок в провинции и заручились ее поддержкой роялистскому делу в предстоящей борьбе.
В Мезанье они узнали, что город Ориа настроен демократически. Они тотчас же пустились в путь, набрали по дороге сотню людей и восстановили там бурбонский порядок.
Между тем депутации следовали одна за другой. Они прибыли не только из Лечче, из провинции Бари, но еще и из Базиликаты, то есть со стороны, противоположной обеим Калабриям. Де Чезари принимал посланцев с большим достоинством, но и с благосклонной признательностью. От говорил всем, что каждый преданный слуга короля должен взять оружие и сражаться с революцией; его любезный прием и красноречие увеличивали число добровольцев.
Но дела не всегда шли так гладко. Во Франкавилле пришлось обменяться с демократами несколькими ружейными выстрелами и ударами ножа. Роялисты, чувствуя свой перевес, убили или ранили несколько противников. Прибытие Де Чезари и Боккечиампе, надо отдать им справедливость, сразу же прекратило убийства.
Мы держали в руках воззвание Де Чезари, подписанное так: "Франческо, герцог Калабрийский"', в нем мнимый принц выказывал свое человеколюбие, говорил, что "вершить правосудие самому значило бы узурпировать права королевского правосудия, что следует предоставить магистратам страшную ответственность за жизнь и смерть и что его высочество с большим неудовольствием видел, как роялисты предавались подобным крайностям".
Заявления в таком духе со стороны принца и его адъютанта выглядели довольно-таки неблагоразумно в то время, когда Фердинанд рекомендовал Руффо заняться истреблением якобинцев.
В Неаполе после этого в нем немедленно признали бы самозванца, но в Калабрии, несмотря на проявление столь неуместной жалости, его продолжали считать наследным принцем.
Пробыв два дня во Франкавилле, Де Чезари и Боккечиампе вошли в Остуни, где царила полнейшая анархия.
Партия роялистов, торжествуя при их приближении, захватила власть в свои руки и пожелала убить одного из самых известных и самых умных патриотов страны, а заодно и всю его семью.
Этого патриота, не только талантливого врача, но и, как мы увидим, благороднейшего человека, звали Аирольди.
Видя, что ему грозит неизбежная гибель, он решил пожертвовать собой, но спасти свою семью.
Поэтому он забаррикадировал главный вход в дом и готовился защищать его до самого конца, а семью заставил бежать через заднюю дверь, долгое время заколоченную, выходившую в мрачный, пустынный переулок.
Разбойники ломились с главного фасада в парадные двери, выходившие на главную улицу, а сейчас забаррикадированные.
В ту минуту, когда дверь отворилась, Аирольди принял меры, чтобы гнев толпы сосредоточился на нем: он выстрелил дважды, убил одного и ранил другого. Затем отбросил в сторону разряженное ружье и отдался в руки палачей.
А те уже разожгли костер, чтобы сжечь его, жену и троих детей; но последнее им, к их великому сожалению, не удалось, так что пришлось удовольствоваться одной жертвой.
Они бросили его, связанного, в костер и сожгли на медленном огне.
Де Чезари и Боккечиампе были предупреждены о том, что там происходит. Они пустили лошадей в галоп, но, как ни спешили, прибыли слишком поздно: доктор только что испустил дух.
Ах! Мы хорошо знаем, сколь печальна история, которую мы рассказываем здесь под видом романа; может быть, мы и придали ей эту форму только для того, чтобы иметь право ее опубликовать и быть уверенными, что ее прочтут; да, ужасны были союзники Бурбонов во все времена от Фердинанда I до Франческо II, от Маммоне до Ла Гала, союзники, которых Бурбоны сделали защитниками своего дела!
Но, следуя за историей теми же путями, какими шла она, мы счастливы, что можем исправить ее оценки в отношении некоторых людей. В частности, мы уже обрисовали кардинала Руффо таким, каков он был на самом деле, а не таким, каким представили его историки, не читавшие его переписки с Фердинандом.
Переходя ко второму плану этого повествования, не столь важному и более отдаленному, мы рады рассказать правду о Де Чезари и Боккечиампе.
Их приезд в Остуни остановил кровопролития и положил конец убийствам.
По нашему убеждению, великая радость и огромная честь — спасти жизнь ближнему своему; но разве не столь же велики должны быть честь и радость снять с человека клеймо позора, которым запятнал его недобросовестный или плохо осведомленный историк, и восстановить доброе имя оклеветанного в глазах потомства?
Что придаст, мы надеемся, нашей книге особый отпечаток, так это строгая беспристрастность, с которой автор равно осветит всех участников событий, даже тех, кто, с точки зрения наших взглядов, был врагом, ведь порой бывает так, что, с точки зрения нашей совести, нам не подобает быть его судьею.
На площади Остуни, у костра доктора Аирольди, фра Пачифико встретился с Де Чезари и его товарищем. Они были заняты тем, что принимали депутации, являвшиеся не только засвидетельствовать свое почтение мнимому принцу, но и просить помощи. Жители Лечче разделились на две партии, причем партия республиканцев была сильнее; Таранто и Мартина пребывали в том же положении, Аккуавива и Альтамура, напротив, были республиканскими до фанатизма. Альтамура дала клятву скорее погрести себя под развалинами, чем вернуться под иго Бурбонов. При учете всех этих обстоятельств успех не представлялся столь легким, как это казалось вначале.
Фра Пачифико подождал, пока мнимый принц не принял три или четыре депутации, и тогда выступил вперед, объявив, что он посланец главного наместника.
Де Чезари побледнел и взглянул на Боккечиампе; он подумал, что единственный человек, которого мог прислать к нему главный наместник, — это сам принц Франческо.
Смиренный вид посланца еще ничего не доказывал. Де Чезари сам выбирал своих посыльных из среды монахов низкого звания; монах, кто бы он ни был и какую бы одежду ни носил, повсюду в Южной Италии находил хороший прием, особенно если дал обет бедности и принадлежал к какому-нибудь нищенствующему ордену.
— Кто этот главный наместник? — спросил Де Чезари для успокоения совести, думая, что он заранее знает, каков будет ответ на этот вопрос.
— Этот главный наместник, — отвечал фра Пачифико, — его преосвященство кардинал Руффо, и вот депеша, которую мне поручено передать вашему высочеству.
Де Чезари взглянул на Боккечиампе со все возрастающим беспокойством.
— Что ж, монсиньор, — сказал Боккечиампе, — распечатайте это послание и прочтите его, ведь оно адресовано вам.
Действительно, на письме была надпись:
"Его королевскому высочеству монсиньору герцогу Калабрийскому"
Де Чезари вскрыл письмо и прочел:
"Монсиньор,
Ваш августейший отец, Его Величество Фердинанд, — да хранит его Господь! — оказал мне честь назначить меня своим наместником, поручив мне отвоевать его королевство на материке, захваченное французскими якобинцами и оказавшееся во власти их идей.
Узнав как в Палермо, так и в Мессине и особенно по приезде в Калабрию, где я высадился 8 февраля сего года, о смелом предприятии, которое Вы, Ваше высочество, проводите со своей стороны, и о чудесной поддержке, оказанной этому предприятию Господом Богом, я посылаю Вашему высочеству одного из самых ревностных и самых испытанных наших сторонников, дабы он сообщил Вам, что король, Ваш отец, — да хранит его Господь! — в своем великом доверии ко мне соизволил поставить Вас, Ваше высочество, несмотря на высочайшее положение, которое Вам предназначено занять, в зависимость от моих приказов, поэтому я имею честь просить Ваше высочество, как только Вы водворите порядок в провинциях, где сейчас находитесь, двинуться на соединение со мною со всеми своими добровольцами, вооружением и припасами, чтобы вместе идти на Неаполь; только там мы и можем уничтожить семиглавую гидру.
Всецело предоставляя Вашему высочеству заботу выбрать время, наиболее удобное для соединения со мною, я позволю себе заметить, что, чем скорее это совершится, тем лучше.
Имею честь пребывать со всем почтением Вашего королевского высочества покорнейшим слугой и подданным.
Ф. кардинал Руффо".
В это письмо была вложена маленькая бумажка, на которой кардинал Руффо самым мелким почерком набросал следующее слова:
"Капитан Де Чезари, королю известна Ваша преданность, он одобряет ее, так же как и верную службу Ваших товарищей. В тот день, когда Вы соединитесь со мною, Вы сложите с себя звание принца и примете от меня должность командира бригады.
Пока же оставайтесь для всех наследником престола, и да хранит Вас Бог не больше и не меньше как если бы Вы были им на самом деле!
Тот, кто передаст Вам эту записку, хотя и всецело предан нашему делу, не знает ничего, и мне представляется немаловажным, особенно если Вы пошлете его в Неаполь, чтобы он вернулся туда с уверенностью, что Вы действительно герцог Калабрийский".
Де Чезари прочел письмо, вернее, два письма, с начала до конца с величайшим вниманием, какое только можно себе представить; потом он передал их Боккечиампе, между тем как фра Пачифико, принимавший корсиканского авантюриста за истинного принца, держался в почтительном отдалении, ожидая его приказов.
— Вы умеете читать, друг мой? — спросил Боккечиампе, пробежав глазами оба письма и вернув Де Чезари записку, приложенную к официальной депеше.
— Божьей милостью, да, — отвечал фра Пачифико.
— Тогда, поскольку его высочество не хочет иметь тайн от столь преданного слуги, каким вы нам кажетесь, и желает, чтобы вы знали, как вами дорожит кардинал, вам дозволено познакомиться с этим письмом.
Фра Пачифико взял, склонившись до земли, письмо из рук мнимого герцога Саксонского и в свою очередь прочел послание.
Затем он снова поклонился в знак благодарности и вернул письмо тому, кого принимал за наследного принца.
— Что ж, — сказал Де Чезари, — покончим, согласно указаниям кардинала, с теми городами, которые забыли свой долг и сопротивляются королевской власти; после чего, следуя тем же инструкциям, немедленно отправимся к кардиналу и, как того желает король, наш отец, поступим в его распоряжение.
— А я, монсиньор? — спросил фра Пачифико, выпрямляясь во весь свой огромный рост с уверенностью человека, знающего, сколь полезен он может быть, если его использовать сообразно его возможностям. — Какое поручение дадите вы мне?
Молодые люди переглянулись, потом перевели взгляд на монаха.
— Нам нужен посланец храбрый и искусный, который прежде нас прибыл бы в Мартину и Таранто, проник бы в эти города и распространил там наше воззвание.
— Я готов, — сказал фра Пачифико, ударив о землю своей дубинкой из лаврового дерева. — Ах, если бы у меня был Джакобино!
Молодые люди не знали, кто такой Джакобино, и монах объяснил им, что это осел, которого он оставил в Пиццо перед отъездом в Сицилию.
В тот же вечер фра Пачифико отправился в Мартину, унося на себе груз прокламаций, равный тому, какой мог нести его Джакобино.
