— Государь, ваше величество изволит помнить их королевские высочества, принцесс Викторию и Аделаиду, дочерей короля Людовика Пятнадцатого?

— Отлично помню. Бедные старенькие принцессы! А доказательством моих слов служит то, что перед отъездом из Неаполя я послал им небольшую сумму в десять-двенадцать тысяч дукатов, посоветовав отправиться из Манфредонии в Триест или, если они предпочтут, присоединиться к нам в Палермо.

— Тогда пусть ваше величество соблаговолит вспомнить также сопровождающих их семерых телохранителей, один из которых, синьор де Боккечиампе, был особо рекомендован графом де Нарбонном?

— Я все это помню.

— Один из них — ваше величество не может, конечно, забыть эту подробность — имеет поразительное сходство с его высочеством наследным принцем.

— Да, и в такой мере, что я сам ошибся, когда увидел его впервые.

— Что ж, государь, в нынешних обстоятельствах мне пришло в голову воспользоваться этим редким феноменом.

Король посмотрел на Руффо с видом человека, который еще не знает, какие чудеса ему предстоит услышать, но питает такое доверие к рассказчику, что заранее им восхищается.

Руффо продолжал:

— Перед самым отъездом я вызвал к себе Де Чезари, и поскольку сомневался, согласится ли когда-либо принц Калабрийский принять деятельное участие в войне, которая сейчас готовится, то, не посвящая в мой план Де Чезари, на чье мужество я могу рассчитывать без колебаний, ведь он Корсиканец, — итак, я сказал ему, что, конечно, не случайно и не без тайных намерений природа даровала ему столь удивительное сходство с наследным принцем.

— И что же он ответил? — спросил король.

— Я должен отдать ему справедливость: он не колебался ни минуты. "Я всего лишь ничтожная песчинка в драме, которая сейчас разыгрывается, но моя жизнь и жизнь моих товарищей в распоряжении короля. Что я должен делать?" — спросил он. "Ничего, — ответил я. — Только не мешать событиям". — "Но мы должны будем следовать какому-то плану?" — "Вы будете сопровождать их королевские высочества в Манфредонию; когда они сядут на корабль, вы проследуете восточным берегом Калабрии до Бриндизи. Если во время вашего пути с вами ничего не случится, возьмите в Бриндизи судно, лодку, тартану и поезжайте на Сицилию. Если же, напротив того, с вами произойдет нечто необыкновенное и неожиданное, вы, человек умный и мужественный, воспользуйтесь обстоятельствами; судьба ваша и ваших товарищей — судьба, на которую вы не могли бы рассчитывать даже в самых дерзких честолюбивых помыслах, — в ваших руках".

— У вас был какой-то план в отношении этих людей?

— Разумеется.

— Тогда почему же, зная их мужество, вы не познакомили их с этим планом?

— Потому, государь, что один из семерых мог мне изменить: кто может поручиться, что среди семи человек не окажется одного предателя?

Король вздохнул.

— Но, на мой взгляд, у вас нет никаких оснований скрывать этот план от меня.

— Тем более, государь, — продолжал Руффо, — что он удался.

— Я слушаю, — произнес король.

— Итак, государь, семеро наших молодых людей точно следовали данным им указаниям. Проводив принцесс, они отправились к южным берегам Калабрии, где их ожидал один из моих агентов; я не боялся его измены, потому что он, так же как и те семеро, ничего не знал.

— Вы созданы быть первым министром, мой дорогой Руффо, и не такого незначительного государства, как Неаполь, а большой державы вроде Франции, Англии или России. Продолжайте, продолжайте же, я вас слушаю. Посмотрим, что это был за агент и что ему было поручено. Вы великий политик, дорогой кардинал! Но какая досада, что во мне вы не имеете лучшего ученика!

— Этот агент, о котором вы, ваше величество, упомянули, вот уже год как служит интендантом по моей рекомендации в городке Монтеиази, что, естественно, находится на пути наших искателей приключений. Я написал ему, что его королевское высочество герцог Калабрийский, решившись на отчаянное предприятие во имя возвращения своему отцу королевства, только что высадился в Калабрии с герцогом Саксонским, своим коннетаблем и своим главным конюшим, и я прошу его как верного подданного позаботиться о безопасности принца в случае, если его постигнет неудача, и поддержать его изо всех сил, если будет хоть малейший шанс на успех. Тайну этой экспедиции ему было поручено передать друзьям, в которых он уверен. У меня были огниво и кремень — я ожидал искры.

— Кремень звался Де Чезари, это я уже знаю. Но кто же огниво?

— Буонафеде Джиронда, государь.

— Не следует забывать ни одно из этих имен, мой преосвященнейший, ибо если наступит день, когда я буду карать, то я буду также и раздавать награды.

— Случилось то, что я предвидел. Семеро молодых людей проезжали через Монтеиази, главный город округи, управляемой нашим интендантом. Они остановились на плохоньком постоялом дворе и после обеда вышли подышать воздухом на балкон. Префект был уже предупрежден об их приезде, а число семь тотчас породило у него мысль, что эти семеро не кто иные, как монсиньор герцог Калабрийский, герцог Саксонский, коннетабль Колонна, главный конюший Боккечиампе и их свита. С другой стороны, по городу разнесся слух прямо противоположный: говорили, будто эти молодые люди — якобинские эмиссары, только что приехавшие устанавливать демократические порядки. Так как настроения в этой провинции отнюдь не демократические, четыре или пять сотен человек, уже собравшихся на площади, готовились оказать нашим путешественникам дурной прием, как туда явился префект Буонафеде Джиронда, иначе говоря, мой человек; узнав о распространившихся слухах, он заявил, что ему, как высшей власти в округе, надлежит справиться о том, кто такие эти люди, проезжающие через его окружной центр. Поэтому он отправится сейчас к ним, чтобы допросить их, так что через десять минут монтеиазцы будут обо всем уведомлены.

Молодые люди ушли с балкона и затворили окно (им стало ясно, что против них затевается нечто грозящее вот-вот разразиться бурей), когда им доложили о приходе интенданта. Это сообщение, вместо того чтобы успокоить, удвоило их тревогу. По-видимому, во всех затруднительных обстоятельствах брал слово Де Чезари. Он уже приготовился спросить префекта о причине вызванного ими недовольства у жителей Монтеиази, как тот вошел и очутился с ним лицом к лицу.

При виде Де Чезари все предположения Буонафеде подтвердились. У него не осталось сомнений, что семеро путешественников — это те, о ком я ему писал, и что перед ним наследный принц.

— Наследный принц! Его высочество герцог Калабрийский! — воскликнул Буонафеде.

Де Чезари вздрогнул. Случилось то неожиданное и невероятное, о чем я предупреждал его и чем предлагал воспользоваться, — сомнений не было. Та неожиданная, неслыханная удача, о которой он не дерзал даже помыслить, вдруг предстала перед ним, сама шла в руки — оставалось лишь удержать ее.

Он посмотрел на своих товарищей, чтобы найти в их глазах знак одобрения, и, поощряемый ими, вместо ответа, сделал шаг навстречу интенданту и с царственным достоинством протянул ему руку для поцелуя.

— А знаете ли вы, любезный кардинал, что этот ваш Де Чезари необычайно находчив? — спросил король.

— Повремените, государь!.. Интендант, выпрямившись после приветствия, попросил, чтобы его представили герцогу Саксонскому, коннетаблю Колонна и главному конюшему Боккечиампе; он сам называл мнимому принцу имена и титулы, которыми тот должен был наделять своих товарищей. Но крики толпы прервали церемонию представления. Три-четыре камня разбили стекла и упали к ногам обоих молодых людей и интенданта, который открыл окно, взял Де Чезари за руку и, демонстрируя перед изумленной толпой доброе согласие, царящее между королевским интендантом и якобинцами, воскликнул громким голосом, перекрыв шум толпы: "Да здравствует король Фердинанд! Да здравствует наш наследный принц Франческо!" Судите же, государь, о действии, что произвели на толпу эта сцена и этот возглас. Кое-кто из монтеиазцев, кто был в Неаполе и видел там герцога Калабрийского, узнал его, точнее, поверил в то, что узнал. Единодушный крик "Да здравствует король! Да здравствует наследный принц!" был ответом на слова интенданта. Де Чезари приветствовал собравшихся так, как, ему казалось, должен был приветствовать монарх. Среди бури несмолкающих приветственных кликов раздались возгласы: "В собор! В собор!" Ничто не поднимает так дух народа, как "Те Deum". Голоса толпы слились воедино, и раздался всеобщий крик: "В собор!" От толпы отделились посланцы и устремились в храм, спеша предупредить архиепископа, чтобы готовились служить "Те Deum". И вот среди огромного стечения народа мнимого принца на руках донесли до собора под крики всеобщего восторга. Вы хорошо понимаете, государь, что после того как отслужили "Те Deum", исчезли все подозрения, если только они еще оставались. Кто мог сомневаться в том, что это наследный принц, если сам Господь Бог признал его и благословил? Столь счастливая новость распространилась по окрестностям с быстротой молнии. И повсюду, куда она доходила, назначали депутатов; назавтра они должны были отправиться в Монтеиази принести присягу верности мнимому принцу. Де Чезари принимал их с присущим ему достоинством, объявляя, что он прибыл от вашего имени, дабы восстановить королевство, и поручает себя мужеству и преданности тех, кто со временем станут его подданными.

— Прекрасно! — воскликнул король. — Все говорит о том, что это недюжинный малый. Теперь мне ясно, что я не слишком-то много сделал для него, нарядив в мундир лейтенанта.

— Повремените же, государь, — сказал Руффо, — самое интересное еще впереди. Через день в Монтеиази пришло известие, что корабль, на котором французские принцессы отплыли в Триест, был остановлен встречными ветрами и только что вошел в порт Бриндизи. Предстояло отважиться на решительный шаг, что заткнул бы рты всем скептикам и маловерам: надо было нанести визит принцессам, довериться им и получить их официальное признание. Принцессы благоволили к командиру своих телохранителей и были настолько преданы их сицилийским величествам, что, не колеблясь ни минуты, согласились бы отягчить свою совесть ложью, которая могла служить интересам трона.

Де Чезари решил довести дело до конца. В тот же вечер наши молодые люди отправились в Бриндизи, оповестив, что наследный принц собирается посетить своих уважаемых кузин, французских принцесс. На другой день весь город Бриндизи знал о приезде принца; городские власти явились приветствовать герцога Калабрийского во дворец дона Франческо Эррико, которого он удостоил чести остановиться у него.

К полудню, при огромном стечении народа, наши семеро молодых людей направились в порт, шествуя позади наследного принца и оказывая ему всяческие почести, подобающие его рангу. Принцессы оставались на борту своей фелуки и не выражали желания высадиться на берег.

При виде своих семерых телохранителей принцессы проявили большую радость, и Де Чезари, попросив у них беседы наедине, спустился к ним в каюту, тогда как шестеро его товарищей оставались на палубе в обществе господина Шатильона, их старого знакомого.

Старые принцессы уже знали о появлении наследного принца в Калабрии, но были далеки от мысли, что этот принц не кто иной, как Де Чезари. Тот рассказал им о том, что с ним произошло, и спросил, должен ли он продолжать в том же духе.

По мнению принцесс, Де Чезари следовало воспользоваться счастливым случаем, который предоставила судьба; насчет же его опасений, что ваше величество разгневается, узнав, как он выдавал себя за наследного принца, да и сам наследный принц, возможно, будет недоволен, они обещали уладить это с вашим величеством и принцем Калабрийским.

Тогда Де Чезари, вне себя от радости, попросил у старых принцесс доказательства доверия, что могло бы подтвердить в глазах народа их родство. Их королевские высочества дали ему согласие, поднялись вместе с ним на палубу, каждая протянула ему руку для поцелуя, и они проводили знатного визитера до трапа, у которого, прежде чем спуститься с борта фелуки, Де Чезари имел честь обнять их обеих.

— Да он храбрец из храбрецов, этот ваш Де Чезари! — воскликнул король.

— Да, государь, и доказательством тому служит, что его товарищи, не осмеливаясь долее принимать участие в этом приключении, покинули его и Боккечиампе, а сами отправились морем в Корфу.

— И следовательно?..

— Следовательно, Де Чезари и Боккечиампе, иначе говоря, принц Франческо и его главный конюший, сейчас в Таранто с войском в триста-четыреста человек, и вся провинция Бари поднялась на защиту трона.

— Что за чудесные новости, дорогой кардинал! Но, вероятно, у нас нет возможности воспользоваться этими преимуществами?

— Напротив, государь, все складывается удачно, именно потому я здесь.

— Вы здесь желанный гость, как и всегда… Хоть я и философ, но не отказался бы прогнать французов из Неаполя и повесить на площади Меркато Веккьо несколько якобинцев. Ну, мой дорогой кардинал, говорите же: что нужно сделать чтобы достичь этого?.. Ты слышишь, Юпитер? Мы будем вешать якобинцев. Что ж! Это будет забавно!

— Что нужно сделать? — переспросил Руффо.

— Да, я хочу знать.

— Нет ничего проще, государь: надо дать мне закончить то, что я начал; вот и все.

— Заканчивайте, мой преосвященнейший, заканчивайте!

— Но, государь, я должен действовать один.

— Как один?

— Один, то есть без помощи всяких Макков, Паллавичини, Молитерно, Роккаромана.

— Как, ты один собираешься завоевать Неаполь?

— Да, сам, с Де Чезари в качестве моего заместителя и армией из моих славных калабрийцев. Я родился среди них, они меня знают. Мое имя — вернее, имя моих предков — почитают в самых отдаленных хижинах Калабрии.

Скажите только "да", предоставьте мне необходимую власть — и через три месяца я с шестьюдесятью тысячами человек буду у ворот Неаполя.

— Но как ты соберешь эти шестьдесят тысяч?

— Объявив священную войну, подняв в левой руке распятие, а в правой — шпагу, угрожая и благословляя. То, что делали Фра Дьяволо, Маммоне, Пронио в Абруцци, Кампании, Терра ди Лаворо, я, с Божьей помощью, непременно сделаю в Калабрии и в Базиликате.

— А оружие?

— У нас оно будет, даже если бы нам пришлось обойтись только оружием якобинцев, которых прислали, чтобы сражаться с нами. Впрочем, разве у каждого калабрийца нет своего ружья?

— А деньги?

— Я найду их в казначействах провинций. И для всего этого мне потребуется только согласие вашего величества.

— Мое согласие? Слава святому Януарию!.. Нет, я обмолвился, святой Януарий отступник! Мое согласие? Оно у тебя уже есть. Когда ты начинаешь кампанию?

— Сегодня, государь. Но вам понятны мои условия?

— Один, без оружия и без денег — не так ли?

— Так, государь. Вы находите, что я слишком многого требую?

— Да нет, право же, нет!

— Один, но со всей полнотой власти: я буду вашим главным наместником, вашим alter ego.

— Ты будешь им. Сегодня же, когда соберется Совет, я заявлю, что такова моя воля.

— Тогда все погибло.

— Как это "все погибло"?

— Наверняка. В Совете у меня одни только враги. Королева меня не любит, господин Актон ненавидит, милорд Нельсон презирает, Кастельчикала клянет. Если даже другие министры меня поддержат, все-таки большинство будет против… Нет, государь, так нельзя.

— Но как же тогда быть?

— Обойтись без Государственного совета. Действовать только по воле короля, уповать только на помощь Бога. Нужен ли мне был кто-нибудь, чтобы делать то, что я делал до сегодняшнего дня? Не больше, чем понадобится впредь для того, что осталось совершить. Не скажем никому ни слова о нашем плане. Сохраним тайну. Я, никого не оповещая, отправляюсь в Мессину с моим секретарем и капелланом, пересекаю пролив и только там объявляю калабрийцам, с какой целью прибыл. Тогда соберется Государственный совет без вашего величества или с вашим участием. Но будет уже поздно. И я про себя посмеюсь над Государственным советом. Я двинусь на Козенцу, дам приказ Де Чезари соединиться со мной, и через три месяца, как я уже сказал вашему величеству, буду стоять под стенами Неаполя.

— Если ты сделаешь это, Фабрицио, я назначу тебя пожизненно первым министром, отберу у своего дурака Франческо титул герцога Калабрийского и отдам его тебе.

— Если я сделаю это, государь, вы поступите так, как поступают короли, когда им преданно служат: вы поспешите об этом забыть. Существует услуги столь важные, что за них можно заплатить только неблагодарностью, и та, что я собираюсь вам оказать, будет из их числа. Но моя цель идет дальше богатства, выше почестей. Я честолюбив, жажду славы, и доброй славы, государь: я хочу войти в историю сразу и как Монк, и как Ришелье.

— Я помогу тебе в этом всей моей властью. Когда, говоришь, ты хочешь ехать?

— Сегодня, ваше величество, если вы не возражаете.

— Если я не возражаю? Ну ты и хорош! Да я толкаю тебя на это, толкаю обеими руками и обеими ногами. Однако ты же не можешь ехать без денег?

— У меня есть тысяча дукатов, государь.

— В моем секретере должны быть еще две-три тысячи.

— Это все, что мне нужно.

— Нет, подожди. Мой новый министр финансов князь Лудзи предупредил меня вчера, что маркиз Франческо Такконе прибыл в Мессину с пятьюстами тысячами дукатов, которые он получил у Беккеров в обмен на банковские билеты. И вот для чего я рекомендую вам Беккеров, мой преосвященнейший: когда мы снова вернемся в Неаполь и вы станете первым министром, давайте-ка сделаем их министрами финансов.

— Согласен, государь. Но вернемся к нашим пятистам тысячам.

— Хорошо, подожди: я подпишу сейчас приказ; по нему ты получишь эти деньги у Такконе. Это будет твоя военная касса.

Кардинал рассмеялся.

— Чему ты смеешься?

— Неужели ваше величество не знает, что пятьсот тысяч дукатов, которые путешествуют из Неаполя на Сицилию, всегда теряются в пути?

— Это возможно. Ну, тогда Данеро, генерал Данеро, комендант гарнизона Мессины, предоставит тебе, по крайней мере, оружие и военное снаряжение, необходимое для небольшого войска, с которым ты отправишься в поход.

— Это не более вероятно, чем то, что казначей Такконе выдаст мне пятьсот тысяч. Но все равно, государь. Напишите мне оба эти приказа. Если Такконе даст мне денег, а Данеро оружие — тем лучше. Не дадут — обойдусь без них.

Король взял два листа бумаги, написал приказы и поставил под ними свою подпись.

Кардинал тем временем вынул из кармана третий лист бумаги, развернул его и положил перед королем.

— А это что? — спросил Фердинанд.

— Это грамота о моем назначении главным наместником и вашим alter ego.

— Которую ты написал сам?

— Чтобы не терять время, государь.

— А так как я не хочу тебя задерживать…

Рука с пером потянулась к бумаге.

Но в то мгновение, когда король собирался подписать грамоту, кардинал остановил его:

— Прочтите сначала, государь.

— После прочту, — отвечал король.

И он поставил свою подпись.

Те из читателей, кто не желает терять время на чтение весьма любопытного дипломатического документа, но который, в конце концов, всего лишь дипломатический документ, хотя и неизвестный, могут пропустить следующую главу. Тем же, кто ищет в исторической книге не простого развлечения или пустой забавы, мы безусловно доставим удовольствие, впервые извлекая на свет Божий эту бумагу из секретных ящиков Фердинанда, где она была погребена в течение шестидесяти лет.