Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 29. Сан Феличе. Книга 2
Назад: CI «АВАНГАРД» И «МИНЕРВА»
Дальше: СIII О КАКОЙ МИЛОСТИ ПРОСИЛ ЛОЦМАН
СII
БУРЯ
(Продолжение)
Ступив на ют, Нельсон увидел нечто не только серьезное, но вообще небывалое на море и на борту судна.
Серьезное — это был не просто шквал, но буря, охватившая уже весь небосклон.
Небывалое — это была буссоль, стрелка которой потеряла равновесие и все время колебалась, отклоняясь с севера на восток.
Нельсон сразу понял, что близость вулкана породила магнитные токи, а их действию подчинилась стрелка буссоли.
К несчастью, ночь выдалась темная; на небе не светилась ни одна звезда, которой можно было бы руководствоваться при отсутствии буссоли, сошедшей с ума.
Если бы южный ветер продолжал стихать и море успокаивалось, опасность становилась бы все меньше и даже совсем бы исчезла: судно легло бы в дрейф и спокойно дождалось утра. Но, на беду, все шло не так, и вскоре стало ясно, что направление ветра изменилось: стихая на юге, он начинает дуть с другой стороны.
Последние порывы южного ветра постепенно слабели и наконец совсем замерли; вскоре стало слышно, как тяжелые паруса бьются о мачты. Угрожающая тишина спустилась на море. Матросы и офицеры тревожно переглянулись: тишина неба казалась передышкой, дарованной великодушным, но смертельным врагом своему противнику, чтобы дать ему время приготовиться к решительной схватке. Вдруг к небу взметнулся столб огня. Волны угрюмо бились о борт судна, и из глубин моря подымались на поверхность неведомые звуки, полные таинственной торжественности.
— Страшная ночь ожидает нас, милорд, — сказал Генри.
— Не более страшная, чем день Абукира.
— Не гром ли там слышен? И если гром, то почему буря надвигается сзади, а гром грохочет впереди?
— Это не гром, Генри. Это вулкан Стромболи. Сейчас налетит шквал, и он будет страшен! Прикажите убрать брамселя, фор-марселя, грот и бизань.
Генри повторил приказ адмирала, и матросы, возбужденные до крайности надвигающейся опасностью, бросились к снастям; не прошло и пяти минут, как огромные полотнища парусины были для безопасности подтянуты к реям.
Безмолвие становилось все более глубоким. Валы перестали разбиваться о нос корабля. Само море, казалось, предупреждало о том, что готовится близкая и страшная перемена.
Легкие вихри, предвестники шквала, закружились вокруг мачт. Вдруг впереди, так далеко, куда только достигал взгляд, среди мрака на поверхности моря появилось волнение. Это неспокойное пространство покрылось пеной, страшный рев донесся от горизонта, и западный ветер, самый свирепый из всех ветров, обрушился на судно, которое, повернувшись бортом, резко наклонило свои мачты под непреодолимым натиском бури.
— Руль к ветру! — закричал Нельсон. — Руль к ветру!
И потом, совсем тихо, словно самому себе, он прошептал:
— Дело касается жизни!
Рулевой повиновался; но в течение минуты, которая показалась экипажу вечностью, судно оставалось накрененным на левый борт.
Во время этого мучительного ожидания пушка с правого борта порвала крепления и, прокатившись через всю палубу, убила одного и ранила пять или шесть человек.
Генри сделал движение, чтобы броситься на палубу; Нельсон рукой удержал его.
— Хладнокровие! — сказал он. — Пусть люди стоят наготове с топорами. Я срублю мачты, как у блокшива, если будет необходимо.
— Подымается! Подымается! — раздался одновременный крик ста голосов.
И действительно, корабль медленно, величественно выпрямился, как учтивый и мужественный противник, который перед началом битвы кланяется врагу; затем, повинуясь управлению и подставив ветру свою высокую корму, он, рассекая волны, понесся впереди бури.
— Посмотрите, установилась ли буссоль, — сказал Нельсон Генри.
Генри подошел к буссоли и тут же вернулся.
— Нет, милорд, — сказал он, — и я боюсь, что мы идем прямо на Стромболи.
В эту минуту, как бы в ответ на удар грома, донесшийся с запада, впереди раздался гул, предшествующий извержению вулкана. Затем огромный столб пламени поднялся к небу и почти тотчас же погас.
Этот огненный столб взметнулся едва ли не в миле впереди них. Как и боялся Генри, судно неслось прямо на вулкан: тот, словно нарочно, зажег свой маяк, чтобы указать Нельсону на опасность.
— Право руля! — закричал адмирал.
Рулевой повиновался, и судно, повернув с востока-юго-востока на юго-восток, подчинилось команде.
— Ваша милость знает, что от Стромболи до Панареа, иначе говоря, на протяжении семи или восьми миль, море усеяно мелкими островками и скалами вровень с водой? — спросил Генри.
— Да, — ответил Нельсон. — Пошлите на нос одного из ваших лучших вахтенных, к вантам одного из лучших старшин, а Паркинсону поручите наблюдать за промерами глубины.
— Я буду наблюдать сам, — сказал Генри. — Принесите свет к вант-путенсам грот-мачты. Милорд должен на юте слышать то, что я буду говорить.
Таким образом, наступило время подготовить экипаж к решительной минуте.
Нельсон подошел к буссоли, чтобы самому вести наблюдение: магнитная стрелка продолжала колебаться.
— Рифы впереди! — закричал впередсмотрящий с фок-мачты.
— Лево руля! — крикнул Нельсон.
Судно слегка повернулось к югу. Буря воспользовалась этим и ворвалась в паруса. Послышался треск; мгновение казалось, что облако наплывает на «Авангард». Затем раздался звук, подобный взрыву. Это лопнуло множество канатов, и огромный кусок паруса был унесен ветром.
— Ничего! — закричал Генри. — Это большой фок освободился от ликтросов!
— Буруны справа! — крикнул впередсмотрящий.
«Бесполезно пытаться лавировать при такой погоде, —
пробормотал про себя Нельсон, — увиливание нам не удастся. Но как бы ни были близки друг от друга эти островки, между ними всегда остается проход для судна».
— Право руля! — скомандовал он.
Эта команда повергла в трепет весь экипаж. Судно шло навстречу страшной опасности. Предстояло или броситься в нее очертя голову, или взять, как говорит поговорка, быка за рога.
— Бросай лот! — раздался твердый и повелительный голос Нельсона, перекрывающий шум бури.
— Десять саженей! — откликнулся голос Генри.
— Внимание всем! — закричал Нельсон.
— Буруны слева! — крикнул впередсмотрящий.
Нельсон приблизился к ограждению борта и увидел, что морские валы яростно клубятся на расстоянии полукабельтова от судна.
Оно неслось с такой быстротой, что буруны были уже почти пройдены.
— Держи крепче руль! — сказал Нельсон лоцману.
— Буруны справа! — закричал впередсмотрящий.
— Бросай лот! — скомандовал Нельсон.
— Семь саженей! — отвечал Генри. — Но, по-моему, мы идем слишком быстро и, если буруны окажутся впереди, нам не удастся их избежать.
— Спусти марселя фока и грота! Возьми три рифа на крюйселе! Бросай лот! — скомандовал Нельсон.
— Шесть саженей! — ответил Генри.
— Мы проходим между Панареа и Стромболи, — сказал Нельсон и добавил тихо: — Через десять минут мы или спасемся, или будем на дне моря.
И действительно, вместо своего рода регулярности, что всегда сохраняет движение морских валов даже в разгар шторма, на этот раз волны, казалось, разбивались друг о друга; однако в хаосе пены, гул которого напоминал завывание псов Сциллы, виднелась темная линия, прочерченная между двумя стенами бурунов.
Это и был тот узкий пролив, через который должен был пройти «Авангард».
— Сколько саженей? — спросил Нельсон.
— Шесть.
Адмирал нахмурил брови: еще на одну сажень меньше — и корабль сядет на мель.
— Милорд, — глухим голосом сказал рулевой, — судно дальше не идет.
В самом деле, движение «Авангарда» стало едва ощутимым; если раньше он летел, уходя от бури, со скоростью одиннадцать узлов, то теперь, если бросили бы лаг, то оказалось бы, что он делает не больше трех узлов.
Нельсон огляделся вокруг. Сила ветра умерялась скалистыми островками, среди которых проходило судно, и он мог быть подхвачен только верхними парусами, если бы они были поставлены. С другой стороны, подводное течение, казалось, препятствовало ходу судна.
— Сколько саженей? — спросил Нельсон.
— Все еще шесть, — отвечал Генри.
— Милорд, — сказал понимавший тревогу Нельсона старик-рулевой, уроженец сицилийской деревеньки Паче, — милорд, с вашего позволения мне бы хотелось сказать вам словечко.
— Говори.
— Поднимается течение.
— Какое течение?
— Течение пролива. И, к счастью, оно повысит уровень воды на полфута и даже на фут.
— Ты думаешь, что течение доходит досюда?
— Оно доходит до Паолы, милорд.
— Приготовиться поднять марселя и брамселя! — закричал Нельсон.
Хотя приказ удивил матросов, они выполнили его молча, с тем бесстрастным повиновением, которое составляет первое достоинство моряков, особенно в часы опасности.
Как только приказ адмирала был повторен вахтенным офицером, вдоль мачт и коротких мачт развернулись верхние паруса — только они одни могли принять ветер.
— Движется! Движется! — радостно вскричал рулевой, который еще минуту назад боялся, что «Авангард», вместо того чтобы послушно и верно следовать намеченным путем, останется качаться на окружающих бурунах.
— Бросайте лот! — закричал Нельсон.
—* Семь саженей, — отвечал Генри.
— Буруны впереди! — крикнул с фор-марса впередсмотрящий.
— Буруны справа! — закричал матрос с передней шлюпбалки.
— Право руля! — громовым голосом скомандовал Нельсон. — До упора! До упора! До упора!
Этот трижды повторенный приказ адмирала свидетельствовал о том, сколь велика опасность. Судно действительно повиновалось только в ту минуту, когда два матроса общими усилиями повернули руль вправо до упора, а оконечность утлегаря уже повисла над пеной.
Все, кто был на палубе, с тревогой следили за движением судна. Еще десять секунд сопротивления рулю — и корабль остановился.
К несчастью, подставив левый борт, «Авангард» попал под удары ветра, от которого у него не было защиты. Ужасающий шквал обрушился на судно; оно во второй раз резко накренилось вправо, так что концы его грот-рей коснулись серебристого гребня валов. Мачты гнулись и скрипели, а так как они не поддерживались нижними парусами, три брам-стеньги сломались со страшным треском.
— Людей с ножами на марсы! — закричал Нельсон. — Режьте все и бросайте в море!
Дюжина матросов, исполняя приказ, бросились к вантам и, несмотря на их наклонное положение, вскарабкались на них с ловкостью четвероруких; добравшись до места поломки, они принялись кромсать с таким ожесточением, что за несколько минут все паруса, реи и короткие мачты оказались сброшенными в море.
Корабль медленно выпрямился; но в то самое мгновение, когда он поднялся, огромная масса воды нахлынула на блинд, неспособный выдержать подобной нагрузки; блинда-рея сломалась с таким оглушительным треском, что, казалось, переломился надвое сам корабль.
Но и на этот раз удалось чудесным образом избежать кораблекрушения. Матросы с облегчением перевели дух и оглянулись вокруг, как люди, к которым после обморока снова возвращается сознание.
В то же мгновение раздался женский крик:
— Милорд, во имя Неба, спуститесь к нам!
Нельсон узнал голос Эммы Лайонны, взывавший о помощи. Он огляделся в тревоге. Позади — Стромболи, курящийся и грохочущий; по обе стороны — безмерность морского пространства; впереди — широкая водная пустыня, простирающаяся до берегов Калабрии, и на ней корабль, величественно миновавший все рифы, изуродованный, но победивший.
Нельсон дал приказ спустить фор-марселя и плыть в открытое море под марселями, фоком, бом-кливером и фок-стакселем. Затем, передав Генри рупор — иными словами, командование, — он поспешил сойти вниз, где его ждала Эмма Лайонна.
— Ах, друг мой! — воскликнула она. — Идите, идите же скорее! Король обезумел от страха, королева без чувств, маленький принц скончался!
Нельсон вошел в каюту. Король стоял на коленях, зарывшись головой в диванные подушки, а королева без сил лежала, простершись на диване, и сжимала в объятиях труп своего сына!
Мы только что попытались описать то, что творилось на палубе, однако эти события имели свое отражение и в главной каюте. Странное движение судна, свист бури, удары грома, суетливая работа команды, вопросы Нельсона, ответы Генри — ничто не ускользнуло от внимания именитых беглецов. Особенно страшной была минута, когда, пройдя рифы, судно испытало ужасающий боковой натиск ветра, который подмял его под себя. Король, королева и даже Эмма Лайонна думали, что настал их последний час. Крен «Авангарда» действительно был настолько велик, что ядра выкатывались из ящиков, стоявших между пушками, и, катясь по палубе корабля со страшным грохотом, внушали пассажирам непреодолимый страх.
Что касается бедного маленького принца, то мы видели, как он страдал все время пути. Морская болезнь проявлялась у него в виде острых приступов. При каждом резком движении судна у него начинались пугающие конвульсии, настолько мучительные, что к утру он уже отказался что-либо принимать даже из рук Эммы, хотя и не сходил с ее колен; он не ел ничего в течение двух дней — рвота сменялась конвульсиями. Когда «Авангард» резко накренился набок, толчок был настолько силен и страх, что судно гибнет, так велик, что у маленького принца лопнул в груди сосуд, кровь хлынула горлом и после короткой агонии он скончался на руках у Эммы.
Ребенок был уже до того слаб и переход его от жизни к смерти так незаметен, что Эмма, испуганная кровотечением и сопровождавшими его конвульсиями, приняла неподвижность мальчика за покой, что следует за кризисом, и только через несколько мгновений, поняв ее истинную причину, охваченная непреодолимым страхом, вскричала, забыв о предосторожностях — то ли потому, что знала чувства королевы, то ли просто поддавшись ужасу и пренебрегая условностями:
— Великий Боже! Государыня, принц умер!
Этот крик отчаяния, вырвавшийся у Эммы из глубины души, произвел на Каролину и Фердинанда впечатления совершенно противоположные.
Королева отозвалась:
— Бедное дитя! Ты так ненамного опередил нас на пути к могиле, что едва ли стоит труда тебя оплакивать. Но если когда-нибудь я возвращу себе корону, горе тем, кто был причиной твоей смерти!
Мрачная улыбка последовала за этой угрозой.
Потом, протянув руки к Эмме, Каролина потребовала:
— Дай мне ребенка.
Эмма повиновалась, считая, что нельзя не передать матери, сколь бы холодна она ни была, тело ее сына.
Что касается Фердинанда, то опасность, подступившая так близко, уничтожила в нем все следы недомогания, которые он испытывал вначале. Не осмеливаясь более показываться на юте, после того как ему передали просьбу Нельсона остаться в главной каюте, дабы не мешать управлению кораблем своим королевским присутствием, он прошел все стадии мучительного страха, тем большего, что, незнакомый с морской стихией, он не мог составить себе верного представления о характере и размерах опасности и его фантазия рисовала ее неописуемо грозной. Поэтому, когда ядра, выкатившись из ящиков от резкого крена судна, наполнили верхнюю батарею грохотом, подобным раскатам грома, он, как сказала Эмма, действительно почти помешался от страха; когда же она закричала: «Великий Боже! Государыня, принц умер!» — он бросился на колени, причем, выражая свое презрение святому Януарию, покинувшему его в столь тяжелую минуту, тут же во всеуслышание дал обет блаженному Франциску Паоланскому, жившему спустя тысячу лет после святого Януария, выстроить ему храм, подобный собору святого Петра в Риме.
Это было как раз в ту минуту, когда Эмма, положив тельце маленького принца на колени королевы и освободившись, вышла из каюты, подбежала к трапу, ведущему на ют, и позвала Нельсона.
Нельсон окинул каюту быстрым взглядом, увидел, как мы уже говорили, королеву, откинувшуюся на диване с мертвым принцем на руках, и короля, перед лицом собственной гибели забывшего отцовские чувства: он коленопреклоненно давал обет, прося блаженного Франциска о собственном спасении и не подумав включить в эту молитву хоть словечко об избавлении от беды членов своей семьи, которые должны были бы быть ему наиболее дороги. Нельсон поспешил успокоить именитых пассажиров.
— Государыня, — обратился он к королеве, — я бессилен против горя, только что вас постигшего, ибо оно касается вас и Господа Бога, кому дано утешать, но могу заверить, по крайней мере, что мы вне всякой опасности.
— Слышите, дорогая королева? — воскликнула Эмма, приподымая руками голову Каролины. — Слышите, государь?
— Увы, нет! — отвечал король. — Вы отлично знаете, миледи, что я не понимаю ни слова в вашей тарабарщине.
— Милорд говорит, что опасность миновала.
Король поднялся.
— А-а! — пробормотал он. — Милорд так сказал?
— Да, государь.
— И не из угождения, не для того, чтобы нас успокоить?
— Милорд так сказал потому, что это правда.
Король встал и смахнул пыль с колен.
— Мы уже в Палермо? — осведомился он.
— Нет еще, — ответил Нельсон, когда Эмма перевела вопрос короля, — но, вероятно, будем там на рассвете, а если ветер повернет к северу или к югу, можем прибыть туда сегодня вечером. Мы ведь изменили ранее намеченный путь только по приказу королевы.
— Вы хотите сказать, по моей просьбе, милорд. Но сейчас вы уже можете следовать тем путем, каким пожелаете. Теперь я буду просить только Бога и буду молиться только за ребенка, что лежит мертвый на моих руках.
— Стало быть, я должен просить указаний у короля?
— Мои указания? — повторил король. — Что ж, теперь, когда вы сообщили, что опасности больше нет, мои указания таковы: я предпочел бы идти прямо в Палермо, а не в какое-нибудь еще другое место. Но, — продолжал он, пошатываясь от бортовой качки, — мне кажется, что в вашем дьявольском трясучем дворце еще не так-то спокойно, и если мы расположены пожелать счастливого пути буре, то она отнюдь не склонна пожелать нам того же.
— Дело в том, что мы еще не совсем покончили с нею, — сказал Нельсон. — Но или я очень ошибаюсь, или самый сильный гнев ее утих.
— Тогда каковы будут ваши советы?
— По-моему, королю и королеве следует отдохнуть, в чем, мне кажется, они сильно нуждаются, а мое дело позаботиться о дальнейшем пути.
— Что вы скажете на это, моя милая наставница?
— Я полагаю, что следовать советам милорда всегда разумно, особенно если это касается морских дел.
— Вы слышите, милорд? Действуйте по своему усмотрению. Все, что вы сделаете, будет хорошо.
Нельсон поклонился, и так как под грубой оболочкой в нем билось сердце, исполненное религиозного, а порой и поэтического пыла, то прежде чем выйти из каюты, он преклонил колена перед маленьким принцем.
— Спите спокойно, ваше высочество, — сказал он над телом ребенка. — Вам не в чем давать отчет Богу, который в своей неисповедимой благости послал ангела смерти принять вашу душу на пороге жизни. О, если бы и мы могли обладать такой же чистой душой, когда в свой черед предстанем перед престолом Господа отдать отчет в наших поступках! Amen!
Потом, поднявшись с колен, он еще раз поклонился и вышел.
Когда Нельсон снова вступил на капитанский мостик, стала заниматься заря и обессилевшая буря испускала свои последние вздохи, ужасные вздохи, подобные тем, которыми титан, поворачиваясь в своей могиле, всякий раз сдвигает с места Сицилию.
Любой другой человек, кому это зрелище менее знакомо, чем Нельсону, был бы поражен его величием. Ветер постепенно стихал, и, подобно синеющему туману, вдали вставали вершины Апеннин; по левому борту раскинулись необъятные морские просторы — поле ночной битвы, где ветер и море схватились в смертельном бою; по правому борту на фоне чистого неба вырисовывались берега Сицилии, и над ними высилась как причуда творения огромная Этна, вершина которой терялась в облаках; позади остались, белея среди морских валов, скалы, обломки потухших и разрушившихся вулканов, столкновения с которыми лишь чудом удалось избежать; и наконец, в довершение картины, под днищем корабля дышало море, взволнованное до самых глубин, взрытое черными провалами, куда «Авангард» опускался со стоном, и при каждом падении казалось, что его сейчас навеки поглотит бездна.
Нельсон бросил взгляд на великолепную панораму, которую природа развернула перед его глазами; но он слишком часто видел подобные зрелища, чтобы они, как бы прекрасны ни были, могли надолго привлечь его внимание.
Он подозвал Генри:
— Что вы думаете о погоде?
Было очевидно, что Генри, этот опытный капитан, к которому обратился Нельсон, не ждал в ту минуту, что его попросят высказать свое суждение по такому поводу. Но, не желая говорить необдуманно, он еще раз обвел взглядом горизонт, пытаясь сквозь туман и тучи вглядеться в таинственные необозримые дали.
— Милорд, — сказал он наконец, — испытание уже позади: полагаю, что с бурей мы покончили: через час последние ее порывы утихнут. Но тогда, я думаю, ветер повернет либо к югу, либо к северу, однако в любом случае он окажется для нас благоприятным, потому что мы будем в открытом море.
— Именно это я сказал их величествам. Я взял на себя смелость пообещать им, что сегодняшнюю ночь они проведут во дворце короля Рожера.
— Тогда остается только сдержать обещание милорда, — сказал Генри, — и это я беру на себя.
— Вы устали так же, как я, Генри, нет, простите, больше, чем я, вы ведь не спали.
— Что ж, в таком случае, с разрешения вашей милости, мы поделим наши дневные заботы: милорд сейчас пойдет отдохнуть часов на пять-шесть; за это время ветер примет то или иное направление, а милорду известно, что, когда с правого и левого борта, впереди и за кормой меня окружает вода, это затрудняет меня не больше, чем всякого другого. Стало быть, с юга ли подует ветер, или с севера, я возьму курс на Палермо, и, когда милорд проснется, мы уже будем в пути. Тогда я передам ему управление судном, которое милорд и сохранит до тех пор, пока это будет ему угодно.
Нельсон чувствовал себя совсем разбитым; к тому же, став моряком с молодых лет, он все же страдал морской болезнью. Он уступил настояниям Генри и, поручив ему командование, ушел к себе, чтобы отдохнуть несколько часов.
Когда Нельсон снова поднялся на ют, было уже одиннадцать утра. Ветер переменился на южный и резко посвежел. «Авангард» обогнул мыс Орландо и шел со скоростью в восемь узлов.
Нельсон бросил взгляд на судно. Требовался опытный глаз моряка, чтобы распознать, что оно претерпело бурю, оставившую след в оснастке. С улыбкой благодарности он пожал руку Генри и отправил его в свою очередь отдыхать.
Однако в ту минуту, когда Генри уже спускался вниз, он окликнул его, чтобы спросить, что сделали с телом маленького принца; как выяснилось, врач Битти и капеллан Скотт перенесли мальчика в каюту лейтенанта Паркинсона.
Адмирал убедился, что судно идет верным курсом, отдал распоряжение рулевому следовать в том же направлении и спустился на нижнюю палубу.
Маленький принц лежал на постели молодого лейтенанта; он был покрыт простыней, и сидящий рядом на стуле капеллан, забыв, что он протестант, молился за католика, читая над ним заупокойную молитву.
Нельсон преклонил колена, прочел про себя молитву и, приподняв простыню с лица, бросил на ребенка последний взгляд.
Хотя тело его уже приобрело окоченелость трупа, смерть придала чертам божественную ясность, сгладившую следы страданий. Длинные белокурые волосы того же оттенка, что и у матери, спускались локонами вдоль бледных щек и шеи с голубыми прожилками; рубашка с отложным воротником на груди была обшита дорогими кружевами. Казалось, он спал.
Но только охранял его сон священник.
Нельсон, хотя и был не особенно чувствителен по натуре, не мог не подумать о том, что у маленького принца, который лежал сейчас один (в каюте были только протестантский священник, молящийся над ним, и он, Нельсон, посторонний, пришедший почтить его последний сон), есть отец, мать, четыре сестры и брат, они находятся всего в нескольких шагах отсюда, но никому из них не пришло в голову прийти и помолиться за ребенка, как сделал это он, Нельсон. Слеза увлажнила его глаза и упала на окостеневшую руку маленького принца, до половины скрытую манжетой из великолепных кружев.
В эту минуту он почувствовал, как чьи-то пальцы тихо легли ему на плечо. Он обернулся и ощутил прикосновение нежных уст; то была рука Эммы, то были ее уста.
Это в ее объятиях, а не на руках матери скончался ребенок, и, в то время как мать спала или лежала с закрытыми глазами, злобно обдумывая планы кровавой мести, именно Эмма пришла исполнить благочестивый долг — укрыть его саваном, — не желая, чтобы* грубые руки матроса коснулись хрупкого тельца ребенка.
Нельсон почтительно поцеловал ее руку. Самое великое и самое пламенное сердце, если оно не совсем чуждо поэзии, перед лицом смерти испытывает высокое смущение.
Поднявшись на ют, он увидел там короля.
Еще полный воспоминаний о недавнем печальном зрелище, Нельсон ожидал встретить отца, нуждающегося в утешении. Но адмирал ошибся. Король чувствовал себя лучше, король проголодался. Он пришел поручить Нельсону заказать блюдо макарон, без которых не мыслил себе обеда.
Потом, так как перед их глазами теперь раскинулся весь Липарский архипелаг, он стал осведомляться у Нельсона о названии каждого острова, указывая на него пальцем; при этом король рассказывал, что в молодости у него был полк молодых людей, выходцев с этих островов, и он называл их своими липариотами.
Вслед за тем последовал рассказ о празднике, устроенном несколько лет тому назад для офицеров этого полка; на нем он, Фердинанд, одетый поваром, играл роль содержателя трактира, а королева в костюме простой крестьянки, окруженная самыми прелестными придворными дамами, изображала трактирщицу.
В тот день он сам сварил огромный котел макарон и с тех пор ни разу не ел ничего столь же вкусного. Кроме того, поскольку накануне он собственноручно наловил себе рыбы в заливе Мерджеллины, а за день до того подстрелил, как всегда собственноручно, в лесу Персано косуль, кабанов, зайцев и фазанов, этот обед оставил у него неизгладимые воспоминания, и он выразил их глубоким вздохом и словами:
— Только бы мне найти в лесах Сицилии столько же дичи, сколько ее у меня есть — или скорее было — в моих лесах на материке!
Итак, этот король, которого французы лишили королевства, этот отец, у которого смерть унесла сына, просил Бога, чтобы утешиться в своем двойном несчастье, только одного — пусть ему останутся хотя бы леса с дичью!
К двум часам пополудни судно обогнуло мыс Чефалу.
Два обстоятельства занимали Нельсона, заставляя его поочередно вопрошать то море, то землю: где сейчас Караччоло и его фрегат и как сумеет он сам при южном ветре войти в бухту Палермо?
Нельсон провел свою жизнь в Атлантике, и у него было мало навыков вождения судов в этих морях, где ему редко доводилось бывать. Правда, на борту у него было два или три матроса-сицилийца. Но как он, Нельсон, первый моряк своего времени, обратится за помощью к простому матросу, чтобы ввести свой семидесятидвухпушечный корабль в фарватер Палермо?
Если они прибудут днем, можно дать сигнал, чтобы им выслали лоцмана. Если же ночью — придется лавировать до утра.
Но тогда король, не сведущий в трудностях мореходного дела, спросит, пожалуй: «Вот Палермо, почему мы не входим в порт?» — и ему придется ответить: «Потому, что я не знаю входа, через который мы могли бы сюда войти».
Нет! Нельсон никогда не позволит себе подобного признания!
К тому же еще неизвестно, имеется ли вообще служба лоцманов в этом краю, так дурно устроенном, где жизнь человеческая ничего не стоит?
Впрочем, это скоро должно было выясниться: на горизонте уже показалась гора Пеллегрино, что высится к западу от Палермо. Около пяти часов вечера, то есть к концу дня, вдали появится и столица Сицилии.
Король спустился вниз к двум часам и, так как макароны были приготовлены по его указаниям, превосходно пообедал. Королева осталась в постели под предлогом нездоровья; юные принцессы и принц Леопольдо сели за стол вместе с отцом.
В половине четвертого, к тому времени, когда корабль собирался обогнуть мыс Дзафферано, король в сопровождении Юпитера, который довольно сносно перенес переезд, и юного принца Леопольдо вышел на ют и присоединился к Нельсону. Адмирал казался озабоченным: тщетно вглядываясь в горизонт, он нигде не видел «Минервы».
Для него было бы большим триумфом прибыть в Палермо раньше неаполитанского адмирала; но, по всей вероятности, случилось обратное — Караччоло опередил его.
К четырем часам «Авангард» обогнул мыс. С юго-юго-востока дул сильный ветер. В порт можно было войти только лавируя, а в таком случае была опасность сесть на мель или натолкнуться на какую-нибудь подводную скалу.
Как только вдали показался Палермо, Нельсон подал сигнал, чтобы выслали лоцмана.
С помощью превосходной зрительной трубы он мог различить все суда на рейде и легко распознал впереди всех фрегат «Минерва», стоявший, как солдат под ружьем в ожидании своего командира, со всем своим неповрежденным такелажем. Судно покачивалось на якорях.
Нельсон с досады закусил губу: случилось то, чего он опасался.
Быстро спускалась ночь. Нельсон, томясь от нетерпения, повторил сигналы и, все еще не видя в море лодки, распорядился дать пушечный залп, позаботившись предупредить королеву, что этот залп сделан с целью поторопить лоцмана.
Тьма уже сгустилась настолько, что берега залива исчезли из виду, лишь многочисленные огни Палермо, казалось, дырявили мрак.
Нельсон уже собирался повторить пушечный залп, когда Генри, внимательно обозревавший залив с помощью ночной подзорной трубы, объявил, что к «Авангарду» направляется шлюпка.
Адмирал взял из рук Харди подзорную трубу и увидел быстро приближавшуюся лодку с треугольным парусом, в которой сидели четверо матросов и пассажир, закутанный в грубый матросский плащ.
— Эй! На шлюпке! — крикнул впередсмотрящий. — Кто вы?
— Лоцман, — кратко ответил человек в плаще.
— Бросьте канат этому человеку и пришвартуйте его шлюпку к судну, — приказал Нельсон.
Шлюпка повернулась левым бортом. Лоцман спустил парус. Четверо матросов взялись за весла и причалили к «Авангарду».
Лоцману бросили канат, с помощью которого он, как опытный моряк, поднялся, цепляясь за неровности судна; затем он пробрался через один из пушечных портов на верхнюю батарею и вскоре очутился на палубе.
Он направился прямо к капитанскому мостику, где его ожидали Нельсон, капитан Генри, король и принц.
— Вы заставили себя долго ждать, — сказал Генри по-итальянски.
— Я выехал по первому залпу из пушки, капитан.
— Значит, вы не видели сигналов?
Лоцман не отвечал.
— Не будем терять время, — сказал Нельсон. — Спросите его по-итальянски, Генри, хорошо ли он знает порт и отвечает ли за то, что благополучно проведет большой линейный корабль до якорной стоянки.
— Милорд, я знаю ваш язык, — ответил лоцман на превосходном английском языке, так что нет нужды говорить со мной через переводчика. — Я знаю порт и беру на себя ответственность за все.
— Отлично! — сказал Нельсон. — Командуйте: вы здесь хозяин. Не забудьте только, что вы управляете судном, несущим на своем борту ваших монархов.
— Я знаю, что имею эту честь, милорд.
И лоцман, не обращая внимания на рупор, который ему протягивал Харди, звучным голосом, разнесшимся по всему судну, дал на безупречном английском языке команду маневрирования, употребляя британские технические термины, словно он служил на флоте короля Георга.
Как конь, чувствующий узду опытного седока и понимающий, что всякое своеволие бесполезно, «Авангард» смирился перед лоцманом и повиновался ему не только без всякого сопротивления, но еще и с какой-то поспешностью, что не ускользнуло от внимания короля.
Фердинанд приблизился к лоцману; Нельсон и Харди, движимые чувством национальной спеси, оставили короля одного.
— Друг мой, — сказал король, — считаешь ли ты, что я смогу сойти на сушу сегодня вечером?
— Ничто не помешает в этом вашему величеству; меньше чем через час мы уже бросим якорь.
— Какая лучшая гостиница в Палермо?
— Король, я полагаю, не снизойдет до гостиницы, раз у него есть дворец короля Рожера.
— Где никто меня не ждет, где мне нечего будет есть и где управители, не подозревающие о моем приезде, украли все, вплоть до простынь с моей постели!
— Ваше величество, напротив, найдет все в полном порядке… Адмирал Караччоло, прибывший в Палермо сегодня утром в восемь часов, я знаю, позаботился обо всем.
— А как ты об этом узнал?
— Я лоцман адмирала и могу сообщить вашему величеству, что, прибыв в восемь утра, адмирал в девять уже был во дворце.
— Стало быть, мне остается только позаботиться о карете?
— Так как адмирал предвидел, что ваше величество изволит прибыть к вечеру, три кареты с пяти часов стоят у пристани.
— Нет! Адмирал Караччоло поистине бесценный человек! — воскликнул король. — И если я когда-нибудь буду совершать поездку по суше, я возьму его с собой своим квартирьером.
— Это было бы для него большой честью, государь, не столько из-за высокого поста, сколько из-за высокого доверия, на которое указывало бы такое назначение.
— А что, потерпел ли корабль адмирала во время бури какие-нибудь повреждения?
— Ни одного.
— Да, мне решительно следовало бы сдержать слово, данное ему, — пробормотал король, почесывая ухо.
Лоцман вздрогнул.
— Что с тобой? — спросил король.
— Ничего, государь. Я думаю, если бы только адмирал сам услышал из уст вашего величества слова, что сейчас довелось услышать мне, он был бы счастлив.
— А! Я этого не скрываю.
Потом король, обернувшись к Нельсону, сказал:
— Знаете ли вы, милорд, что корабль адмирала прибыл сегодня в восемь утра и без единого повреждения? Должно быть, он колдун, этот Караччоло, потому что «Авангард», хотя и управляемый вами — а вы ведь первый моряк во всем мире, — лишился своих брам-стеньг, паруса с грот-мачты и потерял — как вы его назвали? — бли… блинд.
— Нужно ли перевести милорду то, что вы, государь, только что сказали? — спросил Генри.
— Почему бы и нет? — усмехнулся король.
— Буквально?
— Буквально, если это доставит вам удовольствие.
Генри перевел Нельсону слова короля.
— Государь, — холодно ответил Нельсон, — ваше величество были вольны выбирать между «Авангардом» и «Минервой». Был выбран «Авангард». И все, что могли сделать вместе дерево, железо и паруса, «Авангард» сделал.
— Верно, — заметил король, который не отказал себе в удовольствии отомстить Нельсону за то, что его руками Англия осуществляла давление на него, и который был уязвлен сожжением своего флота, — но если бы я отплыл на «Минерве», то прибыл бы в Палермо еще утром и уже провел бы на суше целый день. Ну, ничего! Я, тем не менее, признателен вам, ведь вы сделали все, что было в ваших силах. — И он прибавил с притворным добродушием: — Кто сделал что мог, тот свой долг исполнил.
Нельсон скривил губы, топнул ногой и, оставив капитана Генри на палубе, спустился к себе в каюту.
В эту минуту лоцман закричал:
— По местам стоять, отдать якорь!
Минута, когда судно становится на якорь или снимается с якоря, — одно из торжественных мгновений в жизни большого военного корабля, поэтому, как только прозвучала команда «По местам стоять, отдать якорь!», на борту «Авангарда» воцарилась глубокая тишина.
В этой тишине, соблюдаемой всеми пассажирами, действительно, есть что-то завораживающее: восемьсот человек, внимательных и безмолвных, ждут лишь слова.
Вахтенный офицер повторил, держа рупор в руках, команду лоцмана, а боцман воспроизвел ее своей дудкой.
Тотчас матросы, расположившиеся на снастях, одновременно взялись за брасы. Реи повернулись как по волшебству, и «Авангард», содрогаясь всем корпусом, прошел между двумя кораблями, уже стоявшими на якоре, не задев ни одного, и, несмотря на узкое пространство, оставленное ему для маневрирования, гордо прибыл к месту, назначенному ему, чтобы стать на якорь.
Во время этого маневра большая часть парусов была уже взята на гитовы и фестонами висела на реях. Те из них, что еще оставались раскрыты, служили лишь для того, чтобы умерить слишком большую скорость судна. Лоцман поставил к рулю матроса-сицилийца, того, кто давал Нельсону сведения о попутных и встречных течениях пролива.
— Отдать якорь! — крикнул лоцман.
Рупор вахтенного офицера и дудка боцмана подтвердили его команду.
Якорь тотчас отделился от борта судна и с шумом упал в воду; за ним потянулась массивная цепь, извиваясь и выбрасывая через клюзы сверкающие брызги.
Судно гудело и сотрясалось до самых своих глубин; у его носовой части клокотало море; послышался треск его остова, и вот корабль содрогнулся в последний раз и якорь впился в дно.
Работа лоцмана была закончена: больше ему ничего не оставалось делать. Он почтительно приблизился к Генри и поклонился ему.
Генри протянул лоцману двадцать гиней, которые поручил передать ему лорд Нельсон.
Но лоцман с улыбкой покачал головой и, отведя руку Генри, сказал:
— Мне платит мое правительство, и, кроме того, я принимаю деньги только с изображением короля Фердинанда или короля Карла.
Фердинанд ни на минуту не терял лоцмана из вида и, когда тот, проходя мимо, склонился перед ним, вдруг схватил его за руку:
— Скажи-ка, друг, не мог ли бы ты оказать мне одну небольшую услугу?
— Приказывайте, ваше величество, и если только это в силах человеческих, ваш приказ будет выполнен.
— Можешь ли ты доставить меня на берег?
— Ничего не может быть легче, государь… Но эта жалкая шлюпка, пригодная для лоцмана, достойна ли она короля?
— Я тебя спрашиваю, можешь ли ты доставить меня на берег?
— Разумеется, государь.
— Отлично! Вот и сделай это.
— Ваше величество желает сам выразить свою волю капитану Харди или желает, чтобы это сделал я?
— Скажи ему от моего имени.
Лоцман поклонился и, обратившись к Харди, произнес:
— Капитан, королю угодно сойти на землю. Будьте добры, прикажите спустить почетный трап.
Харди застыл на минуту, пораженный этим желанием короля.
— В чем дело? — осведомился король. — Вас что-то смущает?
— Нет, государь, — ответил капитан, — я должен передать желание вашего величества лорду Нельсону: никто не может покинуть корабль его британского величества без распоряжения адмирала.
— Даже я? — спросил король.
— Приказ Адмиралтейства ни для кого не делает исключения.
— Стало быть, я пленник на «Авангарде»?
— Король ни в коем случае не пленник; но чем более знатен путешественник, тем в большей немилости будет считать себя командир корабля, если высокий гость уедет без его ведома.
И, отвесив поклон, Генри отправился в каюту адмирала.
— Проклятые англичане! — пробормотал сквозь зубы король. — Я готов, кажется, стать якобинцем, только бы не получать от вас больше никаких услуг!
Желание Фердинанда немедленно сойти на берег поразило Нельсона не меньше, чем Генри. Он быстро поднялся на ют.
— Верно ли, — спросил он, обратившись к королю вопреки этикету, запрещавшему обращаться с вопросами к монархам, — верно ли, что ваше величество желает сейчас же покинуть «Авангард»?
— Ничто не может быть вернее этого, дорогой милорд! — отвечал Фердинанд. — Я чудесно чувствую себя на борту «Авангарда», но еще лучше мне будет на берегу. Нет, решительно, я не рожден моряком!
— Ваше величество не переменит решения?
— Нет, уверяю вас, дорогой адмирал.
— Спустить на воду лодку! — крикнул Нельсон.
— Не стоит! — сказал король. — Не надо беспокоить этих славных людей, ваша милость. Они устали.
— Но я не могу поверить в то, что сказал мне капитан Генри!
— А что он вам сказал, милорд?
— Что король хочет переправиться на берег в шлюпке лоцмана.
— А почему бы и нет? Мне кажется, что он опытный моряк и в то же время верный подданный. Стало быть, я могу на него положиться.
— Но, государь, я не могу согласиться, чтобы кто-то другой, помимо меня, и на другой лодке, а не на лодке «Авангарда», и с другими матросами, а не с матросами его британского величества доставил бы вас на берег.
— Стало быть, как я только что сказал капитану Генри, я ваш пленник?
— Чтобы не оставлять короля в этом заблуждении ни на минуту, я тотчас же склоняюсь перед его желанием.
— В добрый час, милорд! Это поможет нам расстаться друзьями.
— А королева? — спросил Нельсон.
— О! Королева устала. Королева страдает. Ей и юным принцессам было бы слишком затруднительно покинуть «Авангард» сегодня вечером. Королева сойдет на берег завтра. Я оставляю ее на ваше попечение, милорд, со всем остальным двором.
— Я еду с вами, отец? — спросил юный принц.
— Нет, нет, — отвечал король, — что скажет королева, если я возьму с собой ее любимца?
Нельсон поклонился.
— Спустить трап с правого борта! — скомандовал он.
Трап был спущен; лоцман спустился по канату и через несколько секунд был уже в шлюпке, которую подвел к трапу.
— Милорд Нельсон, — обратился к адмиралу король, — перед тем как покинуть ваш корабль, позвольте сказать вам, что я никогда не забуду внимания, оказанного нам на борту «Авангарда», и завтра ваши матросы получат доказательство моей благодарности.
Нельсон снова поклонился, на этот раз молча. Король спустился по трапу и сел в шлюпку с таким шумным вздохом облегчения, что он был услышан адмиралом, оставшимся на первой ступеньке.
— Отваливай! — сказал лоцман матросу, державшему багор.
Шлюпка отделилась от трапа и стала удаляться.
— Гребите, молодцы, и поживее! — скомандовал лоцман.
Четыре весла опустились в море и сильными, мерными ударами направили шлюпку к пристани, где против улицы Толедо стояли кареты в ожидании короля.
Лоцман первый соскочил на берег, подтянул шлюпку к молу и укрепил ее.
Но прежде чем он успел подать руку королю, тот сам выпрыгнул на берег.
— Ну, наконец-то я на твердой земле! — радостно воскликнул он. — И к черту теперь короля Георга, его Адмиралтейство, лорда Нельсона, «Авангард» и весь флот его британского величества! Держи, мой друг, это тебе.
И он протянул лоцману кошелек.
— Благодарю, государь, — отвечал тот, отступив на шаг назад. — Но ваше величество слышали, что я ответил капитану Генри. Мне платит мое правительство.
— Да, и ты добавил даже, что принимаешь деньги только с изображением короля Фердинанда и короля Карла. Бери же!
— Государь, а вы уверены, что деньги, которые вы мне даете, не носят изображения короля Георга?
— Ты смелый плут, если решаешься дать урок твоему королю. Во всяком случае, знай, что если я получаю деньги от Англии, то за очень высокий процент. Кошелек возьми для своих людей, а тебе — вот эти часы. Если когда-нибудь я снова буду королем и тебе понадобится что-нибудь попросить у меня, то приходи ко мне, покажи эти часы — и твоя просьба будет уважена.
— Завтра, государь, — ответил лоцман, принимая часы и бросая кошелек матросам, — я буду во дворце и надеюсь, что ваше величество не откажет мне в милости, которую я буду иметь честь попросить у вас.
— Что ж! — пробормотал король. — Этот напрасно время не теряет!
И, вскочив в ближайшую из карет, он крикнул:
— Во дворец!
Карета помчалась.
Назад: CI «АВАНГАРД» И «МИНЕРВА»
Дальше: СIII О КАКОЙ МИЛОСТИ ПРОСИЛ ЛОЦМАН
