CLXXXVIII
ТОНИНО МОНТИ
В те самые минуты, когда разъяренный король ринулся прочь из спальни наследной принцессы, а за ним Сан Феличе, разрывая в клочья прошение, капитан Скиннер обсуждал с высоким красивым малым лет двадцати пяти условия, на которых тот предлагал себя в качестве члена судовой команды.
Мы говорим "предлагал себя", но можно было бы выразиться точнее. Накануне один из лучших матросов, исполнявших на шхуне обязанности боцмана, уроженец Палермо, получил от капитана приказ завербовать несколько человек для пополнения экипажа. На улице Салюте у дверей дома № 7 он увидел крепкого молодого человека в рыбацком берете и засученных выше колен штанах, открывавших сильные и вместе с тем изящные икры.
Остановившись перед ним, боцман с минуту внимательно и упорно разглядывал молодого рыбака, так что тот наконец спросил на сицилийском наречии:
— Чего тебе от меня надо?
— Ничего, — отвечал на том же наречии боцман. — Гляжу я на тебя, а в душе думаю, что это просто срам.
— Что срам?
— Да то, что такому красивому и сильному парню, как ты, вместо того чтоб быть славным матросом, суждено быть плохим тюремщиком.
— Кто тебе сказал? — спросил молодой человек.
— Какая разница, раз уж я знаю?
Молодой человек пожал плечами.
— Что поделаешь! — сказал он. — Рыбацким ремеслом не прокормишься, а должность тюремщика приносит два карлино в день.
— Подумаешь! Два карлино в день! — щелкнув пальцами, возразил боцман. — Разве это плата за такое скверное ремесло! Я вот служу на корабле, так у нас два карлино получают юнги, молодые матросы — четыре, а матросы все восемь!
— Ты зарабатываешь восемь карлино в день? Ты?! — вскричал молодой рыбак.
— Я-то зарабатываю двадцать, ведь я боцман.
— Проклятье! Какую же торговлю ведет твой капитан, что он платит своим людям такие деньги?
— Он никакой торговли не ведет, он плавает для своего удовольствия.
— Выходит, он богатый?
— Миллионер.
— Хорошее дело. Еще лучше, чем быть матросом и получать восемь карлино.
— А быть матросом лучше, чем быть тюремщиком и получать два карлино.
— Я ничего не говорю. Это мой отец вбил себе в голову — непременно хочет, чтобы я унаследовал его должность главного тюремщика.
— А сколько же платят ему?
— Шесть карлино в день.
Боцман расхохотался.
— Вот уж истинно великое богатство тебя ожидает! И что же, ты решился?
— Да нет у меня к этому никакого призвания! Однако, — прибавил он со свойственной жителям юга беззаботностью, — надо же чем-нибудь заниматься.
— Не так уж приятно подниматься среди ночи, делать обход по коридорам, заглядывать в темницы и смотреть, как плачут бедные узники!
— Да чего там, к этому привыкаешь. Люди везде плачут, куда ни погляди!
— А, вижу, в чем дело, — сказал боцман. — Ты влюблен и не хочешь покидать Палермо.
— Влюблен? У меня за всю жизнь было две любовницы, и одна бросила меня ради английского офицера, а другая — ради каноника из церкви святой Розалии.
— Значит, ты свободен как ветер?
— Как ветер, это точно. И уже три года жду, а меня все не назначают тюремщиком, так что, если ты можешь предложить хорошее место, предлагай.
— Хорошее место?.. У меня есть только место матроса на борту моего судна.
— А как называется твое судно?
— "Ранер".
— Вот оно что? Вы, значит, из американского экипажа?
— А в чем дело, ты имеешь что-нибудь против американцев?
— Они еретики.
— Наши матросы такие же католики, как и мы с тобой.
— И ты берешься меня устроить?
— Я поговорю с капитаном.
— И мне будут платить восемь карлино, как всем другим?
— А как же!
— А что, у вас люди на хлебе сидят или их кормят?
— Кормят.
— Прилично?
— Утром кофе и стаканчик рома; в полдень суп, кусок жареной баранины или говядины, рыба, если попадется на крючок, а вечером макароны.
— Хотел бы я на это поглядеть!
— Дело за тобой. Сейчас половина двенадцатого, обед в полдень. Я тебя приглашаю поесть с нами.
— А как же капитан?
— Капитан? Да он в твою сторону и не поглядит!
— Согласен, черт побери, — сказал молодой человек. — Я как раз собирался пообедать куском baccala.
— Фу! — фыркнул боцман. — Такой гадости у нас и корабельный пес есть не станет!
— Мадонна! — воскликнул молодой рыбак. — В таком случае немало найдется христиан, которые рады были бы стать корабельными псами на твоей шхуне!
И, взяв под руку боцмана, он отправился вместе с ним вдоль по набережной к Маране.
Там у дебаркадера качался ялик. Охранял его только один матрос, но боцман засвистел в свою дудку, и сейчас же прибежали трое других, вскочили в лодку, а за ними боцман с молодым рыбаком.
— На "Ранер"! Живей! — приказал на плохом английском боцман, садясь за руль.
Матросы налегли на весла, и легкое суденышко заскользило по воде.
Спустя десять минут оно причалило к трапу левого борта "Ранера".
Боцман сказал правду. Ни капитан, ни его помощник, казалось, даже не заметили, что на борт ступил посторонний человек. Все уселись за стол, и так как рыбы наловили много, один из матросов, провансалец родом, приготовил буйабес; трапеза оказалась еще лучше, чем обещал боцман.
Мы должны признаться, что три блюда, последовавшие одно за другим и орошенные полбутылкой калабрийского вина, оказали благоприятное воздействие на расположение духа молодого гостя.
За десертом на палубе показался капитан в сопровождении помощника и, гуляя, приблизился к носовой части маленького судна. Матросы встали, но капитан подал знак, чтобы все снова сели за стол.
— Прошу прощения, капитан, — обратился к нему боцман, — у меня есть к вам одна просьба.
— Чего ты хочешь? Говори, Джованни, — сказал, улыбаясь, капитан Скиннер.
— Не я хочу, капитан, а один мой земляк, которого я подцепил на палермской улице и пригласил с нами пообедать.
— Вот как! И где же он, твой земляк?
— Он здесь, капитан.
— О чем он просит?
— О большой милости, капитан.
— Какой?
— Позвольте ему выпить за ваше здоровье.
— Решено, — сказал капитан. — Мне это пойдет на пользу.
— Ура капитану! — дружно закричали матросы.
Скиннер приветственно кивнул.
— Как зовут твоего земляка? — спросил он.
— Ей-Богу, не знаю, — отвечал Джованни.
— Меня зовут вашим покорным слугой, ваша милость, — отозвался молодой человек, — и я бы очень хотел, чтобы вы звались моим хозяином.
— О-о! Да ты остер, малый!
— Вы так думаете, ваша милость?
— Уверен, — отвечал капитан.
— А ведь никто этого не замечал с тех самых пор, как матушка говорила мне это в бытность мою сосунком.
— Но у тебя все-таки есть и другое имя, кроме имени моего покорного слуги?
— Целых два, ваша милость.
— Какие же?
— Тонино Монти.
— Постой, постой, — проговорил капитан, словно пытаясь что-то вспомнить. — Кажется, я тебя знаю.
Молодой человек с сомнением покачал головой.
— Это было бы удивительно.
— Дай-ка припомнить… Ну, конечно! Не сын ли ты главного тюремщика в Кастелламмаре?
— Ей-Богу, правда! Ну, вы, должно быть, колдун, раз смогли угадать…
— Я не колдун, зато я приятель кое-кого, кто для тебя хлопочет о должности тюремщика. Я друг кавалера Сан Феличе.
— Который, разумеется, ничего для меня не выхлопочет.
— Вот тебе и раз! Почему же не выхлопочет? Кавалер ведь не только библиотекарь герцога Калабрийского, он его друг.
— Да, но он муж арестантки, о которой так заботится его величество, что она только чудом еще жива. Если бы у кавалера был влиятельный покровитель, он прежде всего спас бы жизнь своей жене.
— Именно потому, что ему отказали или откажут в большой милости, при дворе рады будут оказать ему ничтожную услугу.
— Пусть бы Господь Бог вас не услышал!
— Это почему же?
— Потому что меня больше устроило бы служить вам, чем королю Фердинанду.
— Ну, знаешь, — сказал, смеясь, капитан Скиннер, — я не хочу с ним соперничать!
— О капитан, вы не будете с ним соперничать, я подаю в отставку еще до назначения.
— Возьмите его, капитан, — вступил Джованни. — Тонино — славный малый. Он с самого детства рыбачит, значит, из него выйдет добрый матрос. Я за него в ответе. Мы все будем рады, если увидим его матросом.
— Да! Да! Да! — загалдели матросы. — Верно!
— Капитан, — сказал Тонино, приложив руку к сердцу, — даю честное слово сицилийца, если ваша милость согласится на мою просьбу, вы будете мною довольны.
— Пожалуй, приятель, — отвечал капитан, — я готов, потому что ты, как мне кажется, добрый малый. Но я не хочу, чтобы люди говорили, будто я вербовщик и нанял тебя в пьяном виде. Развлекайся с товарищами сколько тебе угодно, но вечером отправляйся домой. Поразмысли хорошенько за ночь и за завтрашний день, а если к вечеру не передумаешь, возвращайся; тогда и договоримся.
— Да здравствует капитан! — воскликнул Тонино.
— Да здравствует капитан! — повторил весь экипаж.
— Вот вам четыре пиастра, — продолжал Скиннер. — Отправляйтесь на берег, пропейте их, проешьте, это меня не касается. Но чтобы к вечеру все были на месте и чтобы не было видно и следа выпитого. Идите.
— А как же шхуна, капитан? — спросил Джованни.
— Оставь двух вахтенных.
— Да ведь никто не захочет оставаться, капитан!
— Киньте жребий, и те, кто вытянет, получат в утешение по пиастру на брата.
Кинули жребий, и два матроса, кому он выпал, получили по пиастру.
К девяти часам вечера все вернулись на борт, как велел капитан, только слегка навеселе.
Капитан произвел смотр экипажу, как делал, по обыкновению, каждый вечер, потом подал знак Джованни следовать за ним в капитанскую каюту.
Через десять минут на борту "Ранера" все, кроме двух вахтенных, крепко спали.
Джованни проскользнул в капитанскую каюту, где его ожидали Скиннер с помощником капитана. Оба, казалось, горели нетерпением.
— Ну, как? — спросил Скиннер.
— Он наш, капитан.
— Ты уверен?
— Так уверен, будто уже видел его в списке экипажа.
— И ты думаешь, что завтра?..
— Завтра в шесть часов вечера он подпишет, это так же верно, как то, что меня зовут Джованни Каприоло.
— Дай Бог! — пробормотал капитанский помощник. — Значит, половина дела будет сделана.
И действительно, на следующий день, как обещал Джованни и как уже было сказано в первых строках этой главы, поспорив для видимости о сумме жалованья, которая по его особому требованию была внесена в договор, Тонино Монти, холостой, совершеннолетний, завербовался на три года матросом на судно "Ранер" и получил вперед деньги за три месяца, готовый нести полную ответственность перед законом, в случае если не сдержит своего слова.
