В ту же ночь в нескольких шагах от того места, где происходило заседание Семи, Гретхен, уснувшая в своей хижине, вдруг проснулась оттого, что кто-то снаружи звал ее и сильно колотил в дверь.

— Кто там? Это вы, сударыня? — спросила она.

— Да, — послышался голос Христианы.

Гретхен бросилась открывать.

Христиана вошла — полуодетая, со спутанными волосами, растерянная, почти утратившая разум.

— Что еще случилось, сударыня? — спросила Гретхен. — Как это вы в такой час покинули свою комнату, ушли из замка?

— Не знаю, — прошептала Христиана с потерянным видом. Но тут же прибавила: — Ах, да, постой, вспомнила. Я убежала. Никто меня не видел. Барон фон Гермелинфельд там. Я упала навзничь. А потом у меня начались эти боли. Первые родовые схватки, Гретхен! Гретхен, я рожаю!

— Как? — воскликнула Гретхен испуганно и радостно. — Но ведь время еще не пришло! О, так это значит, что ребенок у вас от господина фон Эбербаха!

— Нет, Гретхен, я знаю, чувствую, что нет. О! Если бы я могла обманываться! Тогда бы я и других обманула. Но нет! Лгать всю жизнь? Я предпочитаю умереть! Гретхен, Вильгельма больше нет… Юлиус возвращается… я тут же свалилась… столько бед разом… они-то и ускорили эту, последнюю… О! Как мне больно! Умереть бы!

Она бормотала все это бессвязно, сбивчиво, почти бессознательно, цепляясь за руки Гретхен, взбудораженной не меньше, чем она сама.

— Что же делать? — прошептала Гретхен. — Ах! Сейчас сбегаю за доктором.

Она шагнула к выходу. Христиана кинулась следом и схватила ее за руку:

— Несчастная, остановись! Я убежала от всех не чтобы выжить, а чтобы умереть, укрыться в недрах земли, рухнуть в бездонную пропасть. Если я умру, Юлиус будет меня любить, чтить, оплакивать. На что мне жизнь? Тайна — вот что мне нужно! Постарайся понять, что я тебе говорю… Сама не знаю, что творится в моем мозгу. Я с ума схожу. Но тайна, тайна любой ценой!

— Тайна любой ценой! — повторила Гретхен, тоже совершенно теряя голову.

Дичайшая боль плоти, соединившись с мукой душевной, в конце концов сразила Христиану. Она распростерлась на кровати Гретхен. Несколько минут она металась во власти бредовых видений, терзаемая схватками, но и тогда ее не оставляла эта навязчивая идея, что необходимо скрыть от всех свое горе и позор, и она сдерживала крики, кусая платок.

Гретхен, рыдая, в отчаянии суетилась возле нее, бесполезная и до смерти напуганная.

Когда наступила краткая передышка, Христиана подозвала ее:

— Гретхен, поклянись исполнить все, что я тебе скажу.

— Клянусь, моя дорогая госпожа.

— Что бы ни случилось, никому, ни барону, ни моему Юлиусу, ни даже тому чудовищу ты не откроешь моего секрета.

— Никому.

— Если ребенок выживет, ты, Гретхен, отнесешь его этому Самуилу, но так, чтобы никто не знал, не видел, не заподозрил.

— Правильно! — с жестокой радостью выкрикнула Гретхен. — Швырнем демону его адское отродье.

— Ах, но ведь это все-таки мой ребенок, мое единственное дитя! — простонала Христиана, корчась в новой схватке. — О! Но бедное создание, верно, умрет. О! Я тоже хочу умереть, Господи, пошли мне смерть! Гретхен, если ребенок умрет, похорони его, слышишь, сама, одна, ночью, в лесу. Ты клянешься?

— Клянусь.

— Тогда и меня тоже, Гретхен. Схорони меня, и чтобы ни одна душа не знала!.. О, мой Юлиус, прощай! Я тебя так любила… Умереть, не увидев его больше… Гретхен, тайна, тайна, тайна любой ценой!

Она лишилась чувств.

— Тайна, да, понимаю, — сказала Гретхен.

И повторила несколько раз, казалось, бессознательно, не вникая в суть собственных слов, словно какое-то заклятие:

— Тайна… любой ценой… тайна…