LXIII
МЕРТВЫЙ ХВАТАЕТ ЖИВОГО
Вокруг стола было всего три кресла, одно из которых располагалось выше прочих.
Двое в масках сели на те кресла, что были ниже.
Казалось, их не удивило присутствие Юлиуса, хотя Самуил не предупредил их, что придет не один.
Самуил с беспокойством поглядывал на третье кресло.
— Вы пришли только вдвоем? — спросил он. — Я надеялся, что верховный предводитель явится сюда вместе с вами. Так что же, он не придет?
— Дело высочайшей важности помешало ему явиться, — отвечал один из людей в масках. — Но где мы, там присутствует и он. Говори так, как если бы мы были здесь все трое. Верховный предводитель — хотя это не я и не мой спутник, — услышит твои слова в точности, все до одного, и все твои мысли откроются ему.
— Что ж, — сказал Юлиус, — раз это кресло свободно, я займу его.
И он преспокойно уселся на самое высокое кресло.
Самуил посмотрел на него с изумлением. Он ждал, что могущественные и досточтимые персоны, стоящие во главе Союза, оскорбятся дерзостью незнакомца, который в их присутствии осмелился сесть, вот так возвышаясь над ними.
Но предводители Тугендбунда не выказали ни возмущения, ни удивления, как будто в поступке Юлиуса не было ничего особенного, и повернулись к Самуилу, жестом предложив ему говорить.
Он заколебался.
Во-первых, то, о чем ему предстояло объявить, было в достаточной мере щекотливо. Какого бы твердого закала ни был ваш характер, а все равно невозможно стать предателем без того, чтобы что-то в душе не воспротивилось, а в ушах не зазвучали голоса, изобличающие ваше бесчестье.
И потом, без верховного предводителя утрачивался главный смысл всего дела. Двое оставшихся… настолько ли они важны, чтобы стоило труда их предавать?
Самуил обещал доставить голову Тугендбунда; если он всего-навсего отрубит две его руки, еще неизвестно, будет ли берлинский двор столь же признателен ему?
Впрочем, неважно: как только будут распознаны и взяты эти двое, через них, быть может, удастся добраться и до третьего. Даже если предположить, что они окажутся способны все снести, вытерпеть любые муки и все-таки не назвать его, вероятно, при них или у них в домах найдутся какие-либо бумаги, где есть его имя и откуда можно будет узнать о составе и строении Тугендбунда, что позволит правительству наконец-то наложить руку на гнездо заговора.
Следовательно, Самуил решил действовать так, как если бы на совещание явились все трое.
— Так что же, Самуил Гельб, — снова подал голос тот человек в маске, который уже говорил с ним вначале, — ты нас вызвал сюда для важного сообщения. Мы тебе полностью доверяем, и вот мы здесь. Теперь мы ждем, чтобы ты объяснился.
— И вы не спрашиваете, кто этот человек? — Самуил указал на графа фон Эбербаха.
— Этого человека привел сюда ты, — отвечал его собеседник. — Поэтому мы предполагаем, что ты в нем уверен и его присутствие необходимо в связи с тем сообщением, которое ты намерен нам сделать. Если ты его привел, это, видимо, значит, что он может выслушать все то, что ты скажешь нам. Говори же.
— Так вот… — начал Самуил. — Но позвольте мне прежде всего задать один необходимый вопрос: каковы ваши новые планы в связи с последней революцией во Франции?
Человек в маске покачал головой в знак отрицания.
— Мы пришли сюда, — напомнил он, — чтобы слушать, а не отвечать. У нас нет ни права, ни желания оповещать тебя об этом.
Самуил прикусил губу. Он видел теперь, чего на самом деле стоит это полное доверие к нему, о котором только что говорили предводители Союза.
Что ж! Тем лучше! Нанесенная обида избавляла его от последних остатков щепетильности. Он снова, уже далеко не впервые, отметил про себя, что ему нет смысла рассчитывать на этих людей, которые обращаются с ним так презрительно. И это после тридцати лет преданности, трудов и служения!
— Вы неверно истолковали мой вопрос, — возразил он. — У такого смиренного, ничтожного служителя, как я, не могло быть притязаний проникнуть в замыслы таинственных и неприступных сеньоров, предводительствующих нами. Я не спрашиваю ни о ваших планах, ни о том, какие пути к их осуществлению вы намерены избрать. Я только хотел бы знать, не отказались ли вы от борьбы за независимость. Мое любопытство ограничивается желанием узнать, все ли еще существует Тугендбунд.
— Почему бы ему не существовать? — спросил один из предводителей с заметным удивлением.
— И вы по-прежнему за свободу и против власти, за народ против королей?
— По-прежнему.
— И даже исход июльских событий, ловкое присвоение французскими буржуа завоеванной народом победы, все эти мучительные, кошмарные роды нации, которая в итоге принесла мертвое дитя, — все это вас не обескуражило?
— Само время ткет основу дела революции. Народ терпелив, ибо всегда верит в то, что грядущее принадлежит ему.
— Народ вечен, — сказал Самуил Гельб, — но каждый из нас смертен, и это дает ему право заботиться о настоящем. Так вот, исход июльской революции есть достаточно неоспоримое доказательство, что в наши дни у народовластия нет шансов овладеть миром. Следовательно, если не отречься от всего личного и не смириться с мыслью, что вся твоя жизнь только в грядущем благе человечества, позволительно искать иного пути, куда более прямо ведущего к власти.
— Выражайся яснее, Самуил Гельб, — отвечал человек в маске тоном, в котором удивление уже сменялось негодованием.
— Таким образом, — продолжал Самуил, — вопреки последствиям трех парижских дней, вопреки крушению Республики и провозглашению Луи Филиппа Первого королем французов вы продолжаете стоять на своем?
— Да.
— В ваших идеях ничего не изменилось, и в вашей деятельности тоже ничего не изменится?
— Ничего.
— Что ж! Я, человек, не похожий на вас, не настолько самодовольный, чтобы не придавать ни малейшего значения опыту, пригласил вас сюда, чтобы предложить вам — и я вам предлагаю именно это — отказаться от ваших идей, если же нет, я воспротивлюсь вашей деятельности.
— Ты?
— Да, я, Самуил Гельб, один из безвестных собратьев Союза, тот, для кого вы всегда были его господами и повелителями, покорный исполнитель ваших чрезвычайно высоких предначертаний, ничтожное орудие, которое вы никогда не соблаговолили бы поднять с земли, я встаю лицом к лицу с вами, какими бы всемогущими сеньорами и князьями вы ни были, и моей единоличной властью распускаю Тугендбунд.
Он говорил стоя, гордый, надменный, грозный.
Двое в масках пожали плечами.
— А, вы пожимаете плечами? — продолжал Самуил. — Вы не верите моим словам? Вы, перед кем все трепещут, не привыкли, чтобы с вами говорили подобным образом? Этот бедный безумец Самуил Гельб, в помрачении ума один ополчившийся на могущественное сообщество, внушает вам жалость? Но поединки — это по мне. Я вызываю на бой весь Тугендбунд. А для начала я захватил его предводителей и уж не выпущу их из рук.
И, обернувшись к графу фон Эбербаху, прибавил:
— Юлиус, подай сигнал.
Граф поднялся, подошел к стене и повернул вделанное в нее железное кольцо.
Самуил же выхватил из кармана два пистолета и, держа по одному в каждой руке, сказал вождям Тугендбунда:
— Сопротивляйтесь, если угодно, господа. Но по-братски предупреждаю вас, что стреляю я достаточно метко. Одно движение, и вы покойники. Вместе с тем, если вы будете так любезны, чтобы подчиниться добровольно, мне было обещано, что вам сохранят жизнь. Спрашиваю в последний раз: вы не желаете отречься от ваших идей?
— Безумец! — в один голос сказали оба незнакомца в масках, не двигаясь, не делая ни шагу, ни жеста самозащиты.
— В таком случае извольте во всем, что сейчас произойдет, винить только себя.
— А что может произойти? — отвечал один из предводителей. — Если допустить, что твоя попытка удастся, произойдет только то, что мы станем мучениками, а ты — предателем. Но какой вред все это, по-твоему, может принести делу свободы?
— Так или иначе, а для дела вашей собственной свободы тут пользы не будет, — заметил Самуил. — Вам предстоит до конца ваших дней предаваться размышлениям о свободе за стенами тюрьмы в Майнце.
В это мгновение дверь, ведущая на верхнюю лестницу, распахнулась.
Вошли шестеро вооруженных людей. Последний закрыл дверь за собой.
Оба предводителя Союза не пошевелились и с мест не встали.
— Друзья мои, — крикнул Самуил, показывая на них, — возьмите этих двух заговорщиков!
Но ни один из шестерых не сделал ни шагу.
Тот, кто ими командовал, повернулся к Юлиусу и взглядом спросил, что делать.
— Это правильно, — сказал Самуил. — Здесь распоряжается граф фон Эбербах, и вы не должны повиноваться никому, кроме него. Говори, Юлиус, прикажи арестовать их…
Юлиус поднялся и, указывая пальцем на Самуила, сказал шестерым:
— Арестуйте этого негодяя!
Самуил поднес ладонь ко лбу, спрашивая себя, не снится ли ему все это.
Юлиус продолжал:
— Пока просто подержите его, чтобы не дать ему ускользнуть. Прежде всего нам надо решить его судьбу.
Затем он обратился к двум предводителям:
— Господа, мы можем говорить совершенно открыто; эти шестеро из наших. Не такая уж беда, если они увидят мое лицо и узнают, что я верховный предводитель…
— Верховный предводитель! — вскричал ошеломленный Самуил.
— Да, черт возьми, это я. Вот тебе и объяснение всего — и того, что я сел в это кресло, и неколебимого спокойствия этих господ перед лицом твоих угроз. Но об этом мы вскоре побеседуем. Сначала мне надо сказать, господа, почему нам достаточно, чтобы неузнанными остались вы оба. Что до меня, не будет никаких осложнений, хотя бы кто-то и узнал, что сегодня я являюсь верховным предводителем, так как завтра мне уж им не быть.
У обоих незнакомцев в масках вырвался жест удивления.
— Это мой секрет, — сказал граф фон Эбербах. — А теперь будем судить этого человека. Итак он хотел вас, точнее, нас предать. Но угодил в свои собственные сети. Застигнут на месте преступления. Итак, нам остается лишь произнести свой приговор. К какому наказанию присуждаете вы Самуила Гельба?
— К смерти, — в один голос ответили оба предводителя.
— Хорошо. Исполнение приговора я беру на себя. И будьте покойны, кара не заставит себя ждать. Ступайте, господа.
Самуил присутствовал при всем этом, ошеломленный, раздавленный, не решаясь верить ни своим глазам, ни ушам, словно в кошмарном сне.
Оба предводителя удалились.
Граф фон Эбербах обратился к вооруженным людям.
— Оставьте меня наедине с этим изменником, — приказал он. — Сколько ваших на верхней лестнице? — прибавил он, повернувшись к тому, кто был у них командиром.
— Всего двенадцать человек.
— А на нижней?
— Еще двенадцать.
— Вы хорошо запомнили мои распоряжения?
— Да, ваша светлость. Кто бы ни попытался выйти отсюда без пароля, в то же мгновение пускать в ход кинжал.
— Отлично. Ну вот, и чтобы никто сюда не входил ни под каким предлогом, даже если зазвонит колокольчик.
— Никто не войдет, ваша светлость.
— Ступайте.
Шестеро ушли, и Самуил остался один на один с Юлиусом.
