XLI
ЛЕВ, ПОДСТЕРЕГАЮЩИЙ ДОБЫЧУ
Была уже половина первого ночи, когда Самуил Гельб со званого обеда в Мезоне возвратился в свое логово в Менильмонтане.
Он звонил не то два, не то три раза, однако слуга все не шел открывать.
— Эй! Марсель! — заорал он, прибавляя свой крик к звону колокольчика.
Слуга в конце концов явился. В руке мальчишка держал потайной фонарь, направляя его свет в лицо своему господину.
— Это я, — сказал Самуил. — Ну же, пошевеливайся.
Марсель отпер калитку.
— Я же думал, — ворчал Самуил, проходя через сад, — что ты заставишь меня ночевать под открытым небом. Счастливый возраст, — прибавил он с иронией, — когда у человека еще нет угрызений, мешающих ему спать, словно пень! Однако знай, что такой непробудный сон позволителен скорее невинным душам, чем лакеям. Да ты, похоже, до сих пор толком не проснулся?
Но как мальчишка ни тер глаза, веки его тотчас вновь опускались, он пошатывался, готовый рухнуть на землю: сон пьянил его, как вино. Однако ночная свежесть мало-помалу разгоняла его сонливость.
Они вошли в дом.
— Закрой дверь, — сказал Самуил. — А теперь ступай ко мне в комнату, мне надо с тобой поговорить.
Они поднялись на второй этаж; Самуил зажег свечу.
— Никто ко мне не заходил? — спросил он.
— А, ну как же, сударь, — пробормотал Марсель, — был один господин.
— Кто?
— Господин граф фон Эбербах.
Самуил не выказал ни малейшего удивления.
Хотя в три часа пополудни он оставил Юлиуса в тревоге по поводу Фредерики и должен был догадаться, что этот визит, последовавший так вскоре после того, как они с графом виделись, вероятно, имеет касательство к этому его беспокойству, по виду Самуила можно было подумать, что он ни в малейшей степени не озабочен.
— Граф ничего мне не передавал? — осведомился он равнодушно.
— Нет, сударь. Я ему сказал, что вы обедаете вне дома, и вернетесь не скоро. Он этак поморщился, видно, был недоволен, что вас не застал, и потом опять уселся в свою карету.
— А кроме графа никто не приходил?
— Нет, сударь.
— Отлично. Теперь слушай, да не хлопай своими большими ушами. Я хочу тебе дать на завтра одно поручение. Да имей в виду: если ты хоть в чем-то напутаешь из того, что должен будешь сказать и сделать, я тебя выгоню. Зато если исполнишь мои приказания точно и ловко, получишь сотню франков.
— Сотню франков! — завопил Марсель, окончательно пробудившись.
— Завтра же вечером ты их получишь.
И тут Самуил объяснил маленькому слуге, как ему следует действовать.
Объяснения эти совершили, так сказать, триумфальный въезд в голову Марселя, и веселый перезвон монет в сто су сопровождал эту церемонию.
— Будьте покойны, сударь, я слово даю, что послужу вам на славу. Сто франков тому порукой, тут уж я буду врать столько, сколько вы пожелаете.
— А теперь ступай спать.
Марсель забрался к себе на чердак, а Самуил преспокойно улегся в постель.
И проспал он до зари.
Но едва лишь первый луч солнца проскользнул в его спальню, он открыл глаза, вскочил с кровати и быстро оделся.
Он легонько приоткрыл ставни, чтобы посмотреть, что делается в саду, а самому оставаться незамеченным. Там он увидел Марселя: тот уже встал и был наготове.
— Эй! — шепотом окликнул он.
Марсель поднял голову.
— Ты все хорошо запомнил? — спросил Самуил.
— О, еще бы! — воскликнул маленький слуга.
— Вот и отлично.
Самуил закрыл ставни; потом он пошел к себе в кабинет, захватил стопку книг, чернильницу и перья.
Оснащенный подобным образом, он поднялся в одну из мансард и заперся там на засов и на ключ.
В этой мансарде имелось узкое оконце, сквозь которое можно было наблюдать за тем, что происходит в саду и на улице.
Сквозь это незаметное слуховое окно Самуил, как незримый свидетель, мог следить за всеми, кто приходил, желая встречи с ним.
Он стал читать, писать, делать заметки. Но, похоже, это было для него не более чем развлечением, способом скоротать время и скрасить ожидание.
Чего он ждал? Тот, кто увидел бы сейчас, как он пытается сосредоточиться на чтении, но вдруг резко вскакивает, чтобы бросить мрачный и жадный взгляд в окошко; тот, кто, зная его, увидел бы, как он притаился в своем логове, — невольно подумал бы о хищном звере, подстерегающем добычу.
Проходили часы, но никто не появлялся. Мускулы на неподвижном, как у мраморной статуи, лице Самуила, стали по временам непроизвольно подергиваться от нетерпения.
Этот грозный игрок, столько раз ставивший на карту и свою, и чужие жизни в угоду тщеславию и страстям, в эти мгновения, несомненно, был погружен в одну из тех мрачных, чудовищных игр, где его разум пытался обмануть самое судьбу.
Но что усугубляло его тревогу, заставляя испытывать волнение, какого он до сих пор не знал, что распаляло кровь в его жилах и огонь, горевший в глазах, это то, что впервые в жизни он, в высшей степени человек действия, оказался принужден играть пассивную роль. Ему приходилось сидеть здесь, скрестив руки; он, неутомимый, яростный охотник, привыкший гнаться за дичью по пятам через колючий кустарник и рытвины, на этот раз был вынужден затаиться в своей норе, недвижимый, словно паук, который ждет, чтобы мухи сами влетели в его тенета.
Впрочем, хотя он был один и никто не мог за ним наблюдать, все нетерпение, гложущее его, и страхи, владеющие им, проявлялись только в едва заметном подергивании губ и бровей.
А потом он снова принимался читать и делать записи.
Так продолжалось до полудня.
Вдруг он дернулся, будто от электрического разряда.
У садовой калитки позвонили.
Самуил посмотрел в слуховое окошко.
У решетчатой ограды стоял экипаж, из которого только что вышел Лотарио.
Марсель подошел, чтобы открыть ему.
Самуил напряг слух, но ничего расслышать не смог. Он только увидел, как Лотарио с отчаянием махнул рукой, но еще и после этого долго настойчиво что-то объяснял слуге.
Потом, через весьма непродолжительное время, Лотарио вместе с мальчиком вошли в сад и направились к дому.
На мгновение Самуилу стало страшно.
«Ах ты черт, неужели этот болван сейчас приведет его сюда?» — подумал он.
Он проверил, плотно ли закрыта дверь, и расположился так, чтобы его нельзя было увидеть в замочную скважину. После этого он больше не шевелился и не производил ни малейшего шума.
Но по лестнице никто не поднимался.
Минут через пять в саду послышался голос Лотарио. Марсель проводил племянника графа фон Эбербаха до его кареты, тот сел в нее и уехал.
«Все идет отлично, — подумал Самуил. — Лотарио бледен как смерть».
Почти тотчас в дверь мансарды постучали.
— Это я, — раздался голос Марселя.
Самуил отодвинул засов.
— Ну? — спросил он.
— Господин Лотарио только что был здесь.
— Что он говорил?
— Хотел видеть вас. Он был прямо вне себя. Сказал, что ему совершенно необходимо потолковать с вами. Тогда я, как вы мне велели, ему говорю, что вы только что ушли. Он стал спрашивать, не сказали ли вы, куда направляетесь, ну, а я ему ответил, что нет. Он был жутко раздосадован, но я ему сказал, что ничего тут поделать не могу. Ей-Богу, он до того расстроился, что я прямо чуть не прыснул со смеху.
— А это что за бумажка? — спросил Самуил, заметив в руках у Марселя записку.
— Не застав вас, он попросил у меня, чем написать…
— Давай же скорей сюда!
И он вырвал письмо из рук лакея.
— Возвращайся на свой пост, — велел он, — и продолжай действовать в том же духе. Пятьдесят франков ты уже заработал.
— Ох, сударь!..
Марсель убежал. Самуил снова запер дверь и развернул записку.
Он прочел следующее:
«Милостивый государь и дорогой друг!
Я приходил, чтобы просить у Вас совета и покровительства. Со мной случилось величайшее несчастье; Вы один можете спасти нас всех. Между моим дядей и мной произошло какое-то чудовищное недоразумение. Не знаю, чего ему наговорили обо мне, но знаю одно: я ничего не делал против него. И при всем том — если б Вы только знали! — граф фон Эбербах публично, да, в присутствии самого прусского посла так оскорбил меня, что, если моя честь не будет восстановлена, мне не останется ничего иного, кроме как драться с ним или покончить с собой…»
В этом месте Самуил не смог удержаться от улыбки. Затем он продолжил чтение:
Оставить без внимания подобное оскорбление для меня невозможно. Что ж, Вам я могу сказать все: граф фон Эбербах бросил перчатку мне в лицо! И повторяю: прусский посол был при этом! Теперь Вы сами видите… К несчастью, граф фон Эбербах мой дядя: здесь необходимо вмешательство общего друга. Прежде всего я подумал о Вас. Посол Пруссии, свидетель происшедшего, в силу своего служебного положения не может вмешиваться в это семейное дело. И к тому же Вы имеете гораздо большее влияние на графа фон Эбербаха, нежели он. Вы уже дали мне столько доказательств своего доброго расположения, что я прошу Вас и об этом. Я теряю голову.
К кому мне обратиться, если Вы не возвратитесь вовремя? Мчаться в Анген, чтобы сообщить Фредерике? Но дела подобного рода не улаживают с женской помощью. Как видите, вся моя надежда только на Вас. Вы поговорите с дядей, узнаете, что на него нашло, и Вам не составит труда пролить свет на все эти темные обстоятельства, в которых мы запутались. Я же ничего не могу сделать, так как ничего не знаю. Взамен всех объяснений граф фон Эбербах послал мне вызов и назначил встречу: в двухстах шагах от моста Сен-Дени. Я ничего не понимаю. С ума можно сойти от горя и стыда.
Если Вы вернетесь домой, умоляю Вас поспешить; в противном случае мне останется лишь выбирать между дуэлью и самоубийством.
Лотарио».
Самуил потирал руки.
— Самоубийство! — пробормотал он. — А что? Мне такое решение в голову не приходило, однако же оно было бы отнюдь не худшим.
И он снова принялся читать свою книгу.
Прошло минут сорок пять с тех пор как приходил и ушел Лотарио, когда колокольчик зазвонил вновь.
Самуил приник к слуховому окошку.
На сей раз это был слуга. Самуил Гельб узнал ливрею графа фон Эбербаха. Марсель побежал открывать. Самуил снова попытался расслышать, о чем они говорят, но по-прежнему безуспешно.
Но на сей раз такого долгого ожидания не потребовалось. Почти сразу же он увидел, как слуга Юлиуса передал Марселю письмо и удалился.
Марсель затворил калитку и через несколько мгновений уже был в мансарде.
Он назвался, и Самуил ему открыл.
— Это был лакей графа фон Эбербаха, — сказал Марсель. — Ему было приказано передать вам это письмо в собственные руки, но коль скоро я ему сказал, что вы только что ушли, он оставил его мне и уехал.
— Давай сюда, — сказал Самуил.
Марсель опять ушел, а Самуил, запершись, осторожно ввел лезвие перочинного ножа под печать письма Юлиуса, стараясь оставить сургуч нетронутым; потом он вынул письмо из конверта.
В этом письме происшедшее было изображено со всем пылом порывистого, хоть и сдерживаемого негодования.
Как и предполагал Самуил, накануне Юлиус ждал Фредерику, встревоженный тем, что она все не едет. У нее было для этого весьма солидное основание: ее похитили!
Кто похитил? Совершенно очевидно, что сделать это мог только Лотарио. Так они избавились от запрета, наложенного на их страсти. Юлиус был уверен, что это Лотарио; он перехватил записку без адреса, где Фредерика просила друга, который не мог быть никем иным, кроме Лотарио, присоединиться к ней как можно скорее в условленном заранее месте.
Ко всему прочему это бегство Фредерики совпало с отъездом Лотарио, который тогда же исчез под предлогом якобы надзора за посадкой в Гавре немецких эмигрантов на корабли. Он возвратился лишь рано утром, по всей видимости устроив Фредерику в какой-то потаенной деревушке, но вернулся лишь затем, чтобы в тот же день снова уехать, и Юлиус застал его в ту самую минуту, когда он испрашивал у посла разрешения на этот отъезд.
Но живым Лотарио отсюда не уйти; этот негодяй, похитивший его счастье, не останется безнаказанным. Во-первых, Юлиус уже лишил наследства их обоих, и племянника, и его сообщницу; во-вторых, он назначил ему встречу для поединка сегодня на закате.
Через несколько часов в живых останется лишь один из двоих.
Самуил — единственный друг, который остался у Юлиуса в этом мире. И он подумал было просить его быть секундантом на этой смертельной дуэли. Но если секундант будет у него, тогда надо, чтобы он был и у Лотарио. А ведь никто не согласится быть секундантом на поединке, причины которого ему неизвестны. Стало быть, пришлось бы посвятить постороннего в эту мучительную тайну. Это немыслимо — следовательно, ни он, ни Лотарио не приведут с собой никого.
Один заряженный пистолет и один свидетель — Бог.
Прежде чем испытать судьбу таким страшным способом, Юлиус желает передать своему единственному оставшемуся другу несколько чрезвычайно важных сообщений. Поэтому он умоляет Самуила по получении этого письма поспешить к нему как можно скорее; он будет ждать его у себя в особняке до пяти часов вечера.
Самуил разразился мрачным хохотом.
— Все идет как нельзя лучше, — сказал он. — Но как же мало характера у этих людишек и как бедна фантазия господина Случая! Все происходит в точности, как я рассчитал: мои актеры не упускают ни единой подробности в сочиненных мною ролях. Среди этих марионеток не нашлось ни одной, что догадалась бы нарушить мой план, внести в сюжет хотя бы крупицу непредвиденности! Что бы я ни захотел, то они и делают, где я их привяжу, там они и пасутся. И мне еще жалеть такую скотинку? Осторожничать, дергая веревочки, за которые я их веду, из опасения, как бы куклы не поломали себе носы? Еще чего! Да я могу колотить их друг об дружку, расшибить на куски без опасения поранить собственную душу, ведь в них-то самих только и есть живого, что мой ум, он ими движет, они лишены собственного разума… Что-то ждет меня сегодня вечером?
Он осторожно запечатал письмо Юлиуса, сделав это таким образом, чтобы нельзя было догадаться, что его вскрывали; потом, приблизив губы к слуховому окошку, стал насвистывать арию из «Немой».
Должно быть, то был условный сигнал, так как Марсель тотчас примчался.
— Возьми это письмо, — сказал Самуил, — и если опять придут от графа фон Эбербаха, скажи им, что я не возвращался и, следовательно, ты не мог мне его передать.
Марсель взял письмо.
— А теперь, — добавил Самуил, — принеси-ка мне обед, ведь наступает время, когда мне пора уже и проголодаться.
Десять минут спустя Марсель принес отбивную, хлеба и вина.
Самуил пил и ел с жадностью. Его аппетит, утраченный было из-за волнений и неуверенности, вернувшись к своему хозяину с опозданием, спешил наверстать упущенное теперь, когда Самуил успокоился, убедившись, что расставленная им ловушка захлопнулась и все идет, как задумано.
Пообедав, он снова стал читать — и ждать.
Около половины шестого еще один экипаж подъехал к калитке.
Самуил видел, как из него вышел граф фон Эбербах.
Марсель побежал открывать. При первых же словах маленького прислужника у Юлиуса вырвался жест, выражавший мрачную озабоченность. Потом он вошел в сад и направился к дому.
Примерно через полчаса он оттуда вышел и снова сел в карету.
Мальчишка тотчас поднялся в мансарду к Самуилу.
— Это был господин граф фон Эбербах! — доложил он.
— Что он говорил?
— Я ему сказал, что вы еще не возвращались. Вид у него стал унылый, и он решил вас подождать. Я, как вы мне велели, отдал ему письмо, то, что принесли в полдень. Он его скомкал, сунул в карман и стал бродить взад-вперед, будто очень уж ему не терпится, а сам то на стенные часы посмотрит, то из кармана часики вытаскивает. И в конце концов говорит, что больше ждать не может. Я его спросил, не надо ли вам чего передать. А он отвечает: «Ничего, слишком поздно, теперь не стоит труда». С тем и уехал.
— Держи, — сказал Самуил, вынимая из кармана сверток. — Вот твои сто франков. Послезавтра получишь еще пятьдесят, если я увижу, что ты умеешь крепко держать язык за зубами.
Марсель даже задохнулся, от восторга лишившись дара речи.
— Возвращайся на свой пост, — прибавил Самуил. — Нам надо продержаться так еще час. Я думаю, что все кончено и больше никто не явится, но посторожи еще немного. Лишняя предосторожность не помешает. Ступай, я тобой доволен.
Марсель спустился вниз.
Самуил подождал еще час. В половине седьмого он сказал себе: «Они уже в Сен-Дени. Можно больше не прятаться».
Он спустился вниз и сказал Марселю:
— Если случайно кто зайдет, говори, что я вернулся, ты мне сообщил о визите графа фон Эбербаха, я прочел записку господина Лотарио и тотчас отправился к графу фон Эбербаху.
Он вышел из дому, взял фиакр и действительно направился прямо к Юлиусу.
Даниель выбежал из дому к нему навстречу.
— О, как же господин граф ждал вас!
— Его нет дома? — спросил Самуил.
— Нет, сударь. Он вас прождал до пяти, но ему непременно надо было уезжать. Он очень встревожен и опечален, что не смог перед этим повидаться с вами. Но он должен был проехать через Менильмонтан.
— Он приходил, когда меня не было, — сказал Самуил, — когда же я вернулся, мне сказали, что он уже ушел, и я тотчас поспешил сюда. Вы не знаете, что ему было нужно от меня?
— Не знаю, — отвечал Даниель. — Но похоже, с господином графом произошло нечто из ряда вон выходящее. Я никогда его не видел таким взволнованным, каким он стал со вчерашнего дня. Вы знаете, что госпожи графини в Ангене больше нет?
— Возможно, — пожал плечами Самуил. — А графу известно, где она?
— Господин граф нам говорил, что он это знает, что он сам приказал ей перебраться в другое место, где воздух полезнее для ее здоровья. Но поскольку это ужасное волнение началось у господина графа вчера в ту самую минуту, когда он узнал об отъезде госпожи графини, я думаю, что этот отъезд огорчил его куда больше, чем он желает показать. Вероятно, он из-за того и хотел поговорить с вами.
— Это действительно не исключено, — отвечал Самуил. — Что ж! Раз он так хотел меня видеть, я его подожду. Отопри мне его кабинет, я побуду там.
Даниель проводил его в кабинет Юлиуса и оставил наедине с книжными полками и собственными мыслями.
«В это время, — думал Самуил, глядя, как сгущается ночная тьма, — моя воля свершается: эти два автомата, воображавшие себя людьми, повинуясь толчку, данному мной, дерутся не на жизнь, а на смерть. Живым вернется один из двух.
Если Лотарио убьет Юлиуса, правила простого приличия не позволят ему жениться на его вдове. Что скажет свет, вся их священная мораль, если женщина выйдет замуж за убийцу своего первого мужа? Между Фредерикой и Лотарио ляжет труп — самое непреодолимое из всех препятствий.
И потом, если она все-таки захочет выйти за него, я воспротивлюсь этому. Напомню ей о слове, которое она мне дала. Я ей позволил взять Лотарио в мужья из великодушия, потому что это было единственным средством сделать ее богатой, ибо лишь при таком условии Юлиус оставлял им все свое состояние. Но теперь Юлиус лишил Лотарио наследства, как он мне написал. Он там еще пишет, что я его единственный друг в целом свете. Так кому же, если не мне, он мог теперь завещать свое добро?
Держу пари, что если бы я достал завещание, наверняка спрятанное в одном из ящиков этого секретера, я бы обнаружил там полное свое имя. В таком случае, женясь на Фредерике, я ее озолочу, так что мое достохвальное великодушие, прежде состоявшее в том, чтобы пожертвовать собой, с этой минуты велит мне предстать в роли жениха. Из чистой преданности Фредерике я должен буду взять назад свое прежнее разрешение и напомнить ей о ее былых клятвах.
Итак, смерть Юлиуса приведет сразу к двум следствиям, которые вкупе обеспечат мне обладание Фредерикой: Лотарио станет недостижимым, я — богатым.
Если же произойдет обратное и Юлиус прикончит Лотарио, все устроится и того лучше. Мы вернемся точь-в-точь к тем условиям задачи, что были в день их свадьбы. У меня останется всего-навсего один соперник, слабый, умирающий, готовый отойти в лучший мир, а все эти переживания нанесут ему последний удар. Впрочем, ведь и я здесь: если его смерть затянется, можно будет помочь.
В этом случае одно из двух: или, умирая, он успеет помириться с Фредерикой и переписать завещание на нее — тогда она принесет свое состояние мне; или он умрет прежде, чем произойдет примирение, — тогда я окажусь его наследником и принесу богатство Фредерике. С примирением или нет, миллионы и Фредерика все равно достанутся мне.
Недурная комбинация, черт возьми! Нет, Самуил, ты силен по-прежнему».
Пока Самуил размышлял подобным образом, наступила полная темнота и пришел Даниель, чтобы зажечь светильники.
Однако прошел уже целый час, а Юлиус все не появляется. Между тем, живой или мертвый, приехавший или привезенный, должен же он вернуться к себе домой, иначе быть не может.
Лотарио и Юлиус не должны были ждать наступления полной темноты, чтобы начать поединок. Предположим, они приступили в половине седьмого. Подобная дуэль, где противников обуревает смертельная ярость, длится обычно не более чем несколько секунд. Сейчас уже без малого восемь тридцать. У Юлиуса было время, чтобы дважды убить или быть убитым и вернуться.
На мгновение Самуилу явилась мысль, заставившая его улыбнуться своей обычной странной улыбкой. Юлиус и Лотарио встретились без свидетелей: что если, к примеру, Лотарио отверг пистолет, они стали драться на шпагах, да и проткнули друг друга разом, тогда не осталось бы живого, чтобы перенести мертвеца в карету. При таком исходе опоздание как нельзя более естественно.
Во взгляде Самуила вспыхнула молния торжества, но она тотчас угасла. Он не решился тешить себя такой надеждой. Это бы значило уж чересчур злоупотреблять благоволением судьбы.
Итак, он умерил свои притязания. Ему хватит и одного покойника.
Но хоть бы уж Юлиус прибыл! Нет терпения ждать так долго, когда твои козни, наконец, принесут плоды! Пусть рок изберет того, кого из двоих он предпочитает уничтожить, лишь бы уж решался поскорее!
Пробило девять.
Самуил начал беспокоиться всерьез, воображение рисовало ему непредвиденную случайность, помешавшую противникам встретиться или заставившую отложить дуэль на завтра. И тут во двор въехал экипаж.
Самуил бросился к окну.
Но на дворе царила темнота, к тому же карету заслоняла от его глаз галерея, укрывавшая крыльцо от дождя.
Он ничего не разглядел.
Тогда он сел, придал лицу бесстрастное выражение и погрузился в чтение газеты.
Дверь кабинета открылась.
Самуил спокойно повернул голову.
Перед ним в полумраке кабинета, сам похожий на тень, бледный, шатающийся, стоял Юлиус.
