XI
АББАТ ГРЕГУАР
Даже в совершенно обыденной жизни случаются иногда события, кажется ниспосланные самим Провидением. Появление аббата Грегуара как раз в ту минуту, когда оба молодых человека готовы были кинуться друг на друга, несомненно принадлежало к числу подобных событий.
Для старого аббата было весьма непросто успеть между утренней и вечерней службами посетить Новый дом, где он и был до этого только один раз; вроде бы ничто и не предвещало его присутствия в этот час, когда он неожиданно появился, поэтому, приложившись к его руке, Бернар с улыбкой спросил:
— Что привело вас сюда, господин аббат?
— Меня?
— Да… Держу пари, — продолжал Бернар, — вы и не подозреваете, что ожидает вас в Новом доме сегодня!
Аббат не стал ломать себе голову решением этой загадки.
— Человек предполагает, а Бог располагает, — сказал он. — Я полагаюсь на Божью волю.
Потом он добавил:
— Что касается меня, то я просто намеревался нанести визит вашему отцу.
— Вы уже видели его? — спросил Бернар.
— Нет еще, — ответил аббат.
— Господин аббат, — произнес Бернар, не сводивший с Катрин нежного взгляда, — мы всегда рады видеть вас у себя, но сегодня — особенно.
— Да, я догадываюсь, — ответил аббат, — это потому, что приехала наша милая малышка.
— Разумеется, дорогой аббат, немного поэтому, но главным образом — по другому поводу.
— Ну, дети мои, — воскликнул аббат, оглядываясь в поисках стула, — сейчас вы мне все расскажете!
Бернар схватил кресло и пододвинул его к священнику, который, устав после долгого пути, не заставил себя упрашивать.
— Послушайте, господин аббат, — начал Бернар, — возможно, я должен бы произнести длинную речь, но я предпочитаю все высказать вам в двух словах: мы хотим обвенчаться — Катрин и я.
— Ах! Значит, ты любишь Катрин, мой мальчик? — спросил аббат Грегуар.
— Конечно, люблю!
— А ты, ты любишь Бернара, дитя мое?
— Да, всей душой!
— Но это признание вы должны сделать не мне, а родителям.
— Да, господин аббат, — заметил Бернар, — но вы друг моего отца, вы духовник моей матери, вы наш общий и любимый пастырь. Так поговорите об этом с папашей Гийомом, а тот уж поговорит с матушкой Марианной. Попытайтесь получить у них согласие, что, я надеюсь, не будет для вас особенно трудно, и вы обнаружите двух самых счастливых молодых людей!.. Кстати, — Бернар коснулся рукой плеча аббата, — вот и папаша Гийом выходит из своей комнаты… Ну, теперь вам известно, господин аббат, какой редут предстоит завоевать, готовьтесь к бою! А мы с Катрин тем временем пойдем прогуляться, распевая хвалы в вашу честь… Пошли, Катрин!
И они оба выпорхнули в дверь, легкие, как птицы, и скрылись в лесу.
В это время папаша Гийом на секунду остановился на ступенях лестницы и аббат приветствовал его, взмахнув рукой.
— Я еще издалека вас заметил, — начал папаша Гийом, — и сказал себе: "Бог мой! Да это же аббат!" Просто не поверил своим глазам. Какая удача! Именно сегодня! Уверен, что вы пришли не ради нас, а ради Катрин!
— Нет, нет, вы заблуждаетесь, я и не знал о том, что она возвратилась домой.
— В таком случае вам будет приятно увидеть ее здесь, не так ли? Как она похорошела! Вы останетесь обедать, я надеюсь? Но предупреждаю, господин аббат, вошедший сегодня в этот дом покинет его не раньше двух часов ночи.
И папаша Гийом стал быстро спускаться, раскрыв объятия аббату Грегуару.
— Двух часов ночи! — повторил аббат. — Но мне никогда еще не доводилось ложиться спать в два часа ночи.
— Ба! А если вы служите полуночную мессу?!
— Но как я доберусь до дому?
— Господин мэр отвезет вас в своей коляске.
Аббат покачал головой.
— Увы, — сказал он, — мы не очень ладим, мэр и я!
— Это по вашей вине, — заметил Гийом.
— По моей вине? — искренне удивился аббат.
— Да, да, да, вы имели несчастье сказать в его присутствии:
Чужим добром не сможешь ты Разжиться никогда!
— Хорошо, — отозвался аббат, — я не говорю, что опасность ночного возвращения пешком помешает мне остаться с вами. Напротив, направившись сюда, я предполагал уже, что, возможно, задержусь позже обычного, и попросил господина кюре заменить меня на вечерней и полуночной службах.
— Отлично! Вы мне вернули прекрасное настроение, аббат!
— Тем лучше! — произнес отец Грегуар, кладя руку на плечо лесничего. — Мне как раз и надо, чтобы вы были в хорошем расположении духа.
— Я? — удивился папаша Гийом.
— Да… Вы бываете порой немного ворчливы.
— Ну что вы…
— А сегодня… как раз…
Аббат замолк и как-то необычно посмотрел на Гийома.
— Что сегодня? — спросил лесничий.
— Ну, хорошо! Сегодня мне предстоит обратиться к вам с двумя или тремя просьбами.
— Ко мне, с двумя или тремя просьбами?
— Скажем, с двумя, чтобы вас не пугать.
— Для кого вы просите об этом?
— Вы, я вижу, привыкли, что всякий раз мои просьбы оборачиваются словами: "Проявите милосердие, дорогой Ватрен!"
— Ну, разумеется! Так чей черед сегодня? — смеясь воскликнул папаша Гийом.
— Речь идет о старом Пьере.
— Да, да. Бедняга! Я слыхал про его беду. Этот бродяга Матьё постарался, чтобы Пьера выгнали из дома господина Руазена.
— Он прослужил там двадцать лет, и из-за какого-то потерянного позавчера письма…
— Господин Руазен поступил скверно, — заметил Гийом, — я сам ему сказал об этом еще утром, и вы тоже ему это скажете, когда он сюда вернется. Нельзя прогонять слугу, проработавшего в доме двадцать лет, ведь он уже стал как бы членом семьи. Я бы не выгнал даже собаку, десять лет прожившую на моем дворе.
— А! Я знаю ваше доброе сердце, дорогой мой Гийом… С самого раннего утра я отправился собирать среди прихожан средства для несчастного Пьера. Кто дал мне десять су, кто двадцать… Тогда я подумал о вас и сказал себе: "Я пойду в Новый дом у дороги на Суасон; полтора льё туда и столько же обратно — всего три льё. Я попрошу у Гийома по франку за льё — то есть три франка — и к тому же доставлю себе удовольствие пожать ему руку!"
— Да вознаградит вас Бог, господин аббат! Вы душевный человек!
И, порывшись в карманах, папаша Гийом извлек оттуда две монеты по пять франков и протянул их аббату Грегуару.
— О! — вскричал аббат, — десять франков! Пожалуй, это слишком большая сумма для вас, дорогой господин Ватрен, ведь вы не богач!
— Я должен дать денег больше других, поскольку именно я подобрал этого волчонка Матьё — можно сказать, что он вышел из моего дома, чтобы творить зло.
— Я предпочел бы, — сказал аббат, вертя пальцами пятифранковые монеты и словно испытывая угрызения совести от того, что лишил небогатую семью такой суммы, — я предпочел бы, чтобы вы дали всего три франка в пользу Пьера, но зато позволили бы ему собирать хворост в вашем лесничестве.
Папаша Гийом посмотрел прямо в лицо аббату; потом решительно заявил с присущей ему восхитительной наивной честностью:
— Лес, дорогой аббат, принадлежит монсеньеру герцогу Орлеанскому, а не мне, в то время как эти деньги — мои собственные. Возьмите поэтому для него деньги и пусть Пьер поостережется брать что-нибудь в лесу!.. Ну вот, теперь мы вроде разобрались с одним делом и можем перейти ко второму. Вы ведь хотели, кажется, о чем-то меня попросить.
— Мне поручили передать одно прошение…
— Кому?
— Вам.
— Прошение, мне? Ну-ка, покажите!
— Оно изложено в устной форме.
— От кого же это прошение?
— От Бернара.
— Чего он хочет?
— Он хочет…
— Чего? Ну, договаривайте же!
— Ну, словом, он хочет жениться!
— Ох-ох! — вздохнул папаша Гийом.
— Почему "Ох-ох"? — поинтересовался аббат Грегуар. — Разве он не достиг брачного возраста?
— Вполне достиг. Но на ком же он собирается жениться?
— На славной девушке, которую он любит и которая нежно любит его.
— Он может взять себе в жены любую женщину, хоть мою бабушку, лишь бы это не оказалась мадемуазель Эфрозина.
— Успокойтесь, мой славный друг! Женщина, которую он любит, это Катрин.
— Неужели правда? — обрадовался папаша Гийом. — Бернар любит Катрин, а Катрин любит его?
— Разве вы не догадывались об этом? — спросил аббат Грегуар.
— Да, конечно, догадывался, но боялся ошибиться!
— Значит, выходит, что вы согласны?
— Всем сердцем — за! — воскликнул папаша Гийом.
Потом он вдруг умолк на минуту.
— Но… — нерешительно промолвил он.
— Что "но"?
— Но только нужно об этом поговорить с моей старухой… Ведь за последние двадцать шесть лет нашей жизни мы с ней все делали в согласии. Бернар как мой сын, так и ее, поэтому с ней нужно поговорить обязательно. Да, да, — продолжал папаша Гийом, — это просто необходимо.
Затем, подойдя к кухонной двери, он крикнул:
— Эй, жена! Иди сюда!
Зажав свою трубку в зубах, он вернулся к аббату и принялся потирать руки, что было у него признаком наивысшего удовлетворения.
— Ах, какой шустрый этот Бернар, — добавил он. — Это самая умная из всех его глупостей!
Тут в дверях кухни показалась мамаша Ватрен, обтирая лоб белым фартуком.
— Ну, что там случилось? — спросила она.
— Подойди сюда, тебе говорят, — ответил Гийом.
— Кем надо быть, чтобы мешать мне как раз тогда, когда я начала месить тесто!
Но, узнав гостя, которого она сначала не заметила, Марианна воскликнула:
— Боже мой! Господин аббат Грегуар! Я к вашим услугам, господин аббат, и если бы только знала, что вы здесь, то прибежала бы сама, меня и звать не нужно было бы!
— Ну-ну, — вмешался Гийом. — Вы будете слушать ее болтовню? Она заговорит вас.
— Надеюсь, вы в добром здравии, господин аббат, — продолжала мамаша Ватрен, — и ваша племянница мадемуазель Аделаида тоже хорошо себя чувствует? Вы знаете, у нас дома такая радость — вернулась наша Катрин!
— Так-так… Ну что, господин аббат, вы поможете мне накинуть ей на рот уздечку, если мне одному не удастся остановить ее красноречие?
— Тогда зачем ты позвал меня, — возразила Марианна с еще не выветрившимся раздражением против мужа, сохранившимся со времени ее предыдущего ухода, — если ты мне мешаешь приветствовать господина аббата и осведомиться о его делах?
— Я позвал тебя сюда, чтобы ты доставила мне удовольствие.
— И какое же?
— Я хочу, чтобы ты без долгих слов, кратко высказала бы нам свое мнение по одному очень важному вопросу. Дело в том, что Бернар хочет жениться.
— Бернар! Жениться?! И на ком же?
— На своей кузине.
— На Катрин?
— Да, на Катрин… Ну же, твое мнение? И поскорее!
— Катрин, — ответила мамаша Ватрен, — славное дитя, добрая девушка.
— Так, хорошо! Продолжай…
— Катрин мы можем не стыдиться…
— Дальше! Ближе к делу!
— Но только у нее ничего нет.
— Ничего?
— Абсолютно ничего.
— Жена, не надо ради нескольких жалких экю делать несчастными этих бедных детей!
— Но все же без денег жить плохо!
— Но без любви жить еще хуже!
— Ах, это верно… — прошептала Марианна.
— Когда мы с тобой поженились, — взволнованно произнес папаша Гийом, — разве у нас были деньги? Нет, мы были нищими, как церковные крысы, и хоть и сегодня не так уж богаты, но все же… Ну, а что бы ты тогда сказала, если бы наши родители захотели нас разлучить из-за того, что нам не хватило нескольких сотен экю, чтобы основать семью?
— Да, все это так, я тебя понимаю, — ответила мамаша Ватрен, — но дело в том, что бедность не главное препятствие.
Она произнесла это тоном, дававшим понять Гийому, что он глубоко заблуждался, полагая дело оконченным, и что сейчас речь пойдет о затруднении неожиданном и вряд ли преодолимом.
— Хорошо! — сказал Гийом, со своей стороны приготовившись к сопротивлению жены. — И что же это за препятствие такое, любопытно узнать?
— О! Ты и сам прекрасно знаешь, — обронила Марианна.
— Неважно, говори так, будто я не понимаю.
— Эх, Гийом, Гийом, — произнесла мамаша Ватрен, качая головой, — мы не можем взять этот брак на свою совесть.
— И почему же?
— Бог мой! Да потому, что Катрин еретичка!
— Ах, жена, жена! — воскликнул Гийом, гневно топнув ногой. — Я опасался, что это обстоятельство будет камнем преткновения, но все-таки мне не верилось.
— Но что же ты хочешь, отец? Я и сегодня думаю так же, как двадцать лет назад… Я как могла противилась браку ее бедной матери с Фридрихом Блюмом. Но, к сожалению, это была твоя сестра, она была взрослой, не нуждалась в моем совете и согласии; я только сказала ей: "Роза! Запомни мое предсказание: тебе это принесет несчастье, если ты выйдешь замуж за еретика!" Она меня не послушалась, вышла замуж, и что же? Мое предсказание сбылось… Отец убит, мать умерла, девочка осталась сиротой!
— Не будешь же ты ее в этом упрекать?!
— Нет, я упрекаю ее за то, что она еретичка.
— Но скажи, несчастная, — накинулся на нее Гийом, — ты хоть знаешь, что это значит — еретичка?
— Это значит, что это существо будет осуждено на муки.
— Даже если она честна?
— Даже если она честна!
— Даже если она хорошая мать, хорошая жена, хорошая дочь?
— Даже если все это сразу.
— Даже если она наделена всеми добродетелями?
— Никакие добродетели ее не спасут, коль скоро она еретичка.
— Тысяча миллионов чертей! — воскликнул Гийом.
— Можешь ругаться, если тебе это нравится, — заметила Марианна, — но ругательствами делу не поможешь.
— Ты права, больше я в это не вмешиваюсь.
Затем, обернувшись к достойному священнослужителю, не проронившему ни слова во время спора, он произнес:
— Ну, господин аббат, я больше не стану ее убеждать. Теперь ваш черед!
И он бросился вон из комнаты, с видом человека, желающего скорее вдохнуть струю свежего воздуха.
— О женщины, женщины! Вас создали специально для того, чтобы был проклят род людской! — воскликнул он.
Она же, покачивая головой, тихо повторяла про себя:
— Нет, что бы он ни говорил, это невозможно! Бернар не женится на еретичке… Все что угодно, только не это!
