Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 42. Консьянс блаженный. Катрин Блюм. Капитан Ришар
Назад: VIII ВОЗВРАЩЕНИЕ
Дальше: X ЛЮБОВНЫЕ МЕЧТЫ
IX
МАДЕМУАЗЕЛЬ ЭФРОЗИНА РУАЗЕН
Девушка, о чьем появлении было столь торжественно объявлено, величественно вплыла в дом старого лесничего, всем видом показывая: она ни на мгновение не сомневается, что, переступая скромный порог этого бедного дома, она оказывает ему огромную честь.
Она, бесспорно, была красива, хотя красота ее, соединявшая яркую свежесть молодости (о какой в народе справедливо говорят: "Чертовски хороша!") с вульгарностью и спесивостью, не вызывала симпатии.
В ее наряде изобиловали всевозможные украшения — непременное свойство провинциальной элегантности.
Войдя, она огляделась вокруг: очевидно, стала искать взглядом двоих отсутствующих — Бернара и Катрин.
Мамаша Ватрен застыла в восхищении, глядя на ослепительную красавицу, представшую в девять часов утра в туалете, который годился скорее для вечернего бала при пятистах свечах.
Потом, кинувшись к стулу, она подвинула его в сторону прекрасной гостьи и воскликнула:
— О милая барышня!
— Здравствуйте, дорогая госпожа Ватрен, — заговорила мадемуазель Эфрозина покровительственным тоном, жестом показывая, что не хочет садиться.
— Боже мой, неужели это вы! В нашем бедном скромном доме! — продолжала мамаша Ватрен. — Но садитесь, прошу вас! Ах, стулья-то у нас без обивки, не как у вас! Ну ничего, садитесь все-таки, очень прошу!.. Ох, да я ведь не одета! Никак я не ожидала вас так рано!
— Извините нас, дорогая госпожа Ватрен, но всегда хочется побыстрей увидеть тех, кто тебе приятен.
— О, как вы добры! Право, мне так неловко!
— Да что вы! — произнесла мадемуазель Эфрозина, распахивая накидку, чтобы показать свой роскошный туалет. — Вы же знаете, я не придаю значения церемониям. И сама я, как видите…
— Я вижу, — отвечала ослепленная мамаша Ватрен, — что вы прекрасны, как ангел, и разукрашены, как церковная рака… Но я не виновата, что замешкалась, — дело в том, что сегодня утром приехала из Парижа наша девочка.
— Вы говорите о вашей племяннице, о маленькой Катрин? — небрежно спросила мадемуазель Эфрозина.
— Да, о ней самой… Хоть мы и называем ее девочкой, а вы назвали маленькой Катрин, но она уже взрослая девушка, на голову выше меня.
— Ах, вот как! Тем лучше! — ответила мадемуазель Эфрозина. — Мне ваша племянница очень нравится.
— Это большая честь для нее, мадемуазель! — ответила мамаша Ватрен, приседая в реверансе.
— Какая скверная погода! — продолжала молодая горожанка, переходя от одной темы к другой, как это и подобало столь возвышенной натуре. — Подумать только, ведь уже май!
Затем она спросила как бы между прочим:
— Кстати, а где же Бернар? Наверное, на охоте? Я слышала, что инспектор дал разрешение убить кабана по случаю праздника в Кореи, это верно?
— Да, и еще по случаю возвращения Катрин.
— Вы думаете, что инспектора заботит ее возвращение?
И мадемуазель Эфрозина сделала гримаску, означавшую: "Очевидно, он не очень занят своей работой, если находит время думать о подобных пустяках".
Мамаша Ватрен инстинктивно почувствовала недоброжелательность мадемуазель Эфрозины и поспешила перевести разговор на тему, как она предполагала, более приятную для гостьи.
— Вы спрашивали о Бернаре? Я, по правде сказать, сама не знаю, где он. Ему бы нужно быть здесь, раз вы здесь… Эй, Матьё, может, ты знаешь, где он?
— Я? — откликнулся Матьё. — Как это я могу знать, где он?
— Должно быть, он возле своей кузины, — язвительно заметила мадемуазель Эфрозина.
— О нет, нет! — решительно запротестовала Марианна.
— А она похорошела, ваша племянница? — спросила мадемуазель Эфрозина.
— Моя племянница?
— Да.
— Похорошела?
— Я вас об этом спрашиваю.
— Она… она мила, — неуверенно проговорила мамаша Ватрен.
— Я очень рада, что она вернулась, — сказала мадемуазель Эфрозина, вновь принимая покровительственный тон. — Только бы она не приобрела в Париже привычек, не соответствующих ее скромному положению.
— О нет, этого можно не бояться. Вы знаете, что она училась в Париже на белошвейку и модистку?
— И вы думаете, что она не научилась чему-нибудь другому в Париже? Что ж, тем лучше!.. Да что это с вами, госпожа Ватрен? Вы, кажется, чем-то обеспокоены?
— О, не обращайте внимания, мадемуазель… Однако, если позволите, я позову Катрин, чтобы не оставлять вас одну, пока я…
И г-жа Ватрен с отчаянием поглядела на свое скромное домашнее платье.
— Как вам будет угодно, — небрежно бросила мадемуазель Эфрозина, полная достоинства. — Что касается меня, то я буду рада увидеть милую малышку.
Как только мамаша Ватрен была удостоена этого разрешения, она повернулась к лестнице и прокричала:
— Катрин, Катрин! Спускайся побыстрее, дитя мое! Здесь мадемуазель Эфрозина!
Через мгновение Катрин появилась на лестничной площадке.
— Спускайся, дитя мое! Спускайся! — повторила мамаша Ватрен.
Катрин молча спустилась по лестнице.
— А теперь я пойду, если позволите, мадемуазель, — повернувшись к дочери мэра, сказала Марианна.
— Ну, конечно, ступайте, ступайте!
Пока мамаша Ватрен пятилась к двери, делая реверансы, мадемуазель Руазен украдкой бросила взгляд на Катрин и, нахмурившись, прошептала про себя:
"Но эта малышка скорее красива, чем мила! Что там наболтала мамаша Ватрен?"
Тем временем Катрин без смущения и показной скромности подошла к мадемуазель Эфрозине, смотревшей на нее с важным видом.
— Извините меня, мадемуазель, — сказала Катрин с очаровательной простотой, — но я не знала о вашем присутствии. Иначе я бы не замедлила выйти и засвидетельствовать свое почтение.
— О-о! — прошептала мадемуазель Эфрозина как бы сама себе, но, тем не менее, достаточно громко, чтобы Катрин услышала каждое слово из ее монолога, — "о вашем присутствии", "не замедлила выйти", "засвидетельствовать свое почтение"… Да она настоящая парижанка. Надо будет выдать ее замуж за господина Шолле, они будут прекрасной парой.
Затем, повернувшись к Катрин, она сказала насмешливо:
— Мадемуазель, я имею честь вас приветствовать.
— Тетушка не забыла спросить, не нужно ли вам чего-либо, мадемуазель? — спросила Катрин, казалось совершенно не заметив недоброжелательности в словах дочери мэра.
— Не забыла, мадемуазель, но мне ничего не надо.
Потом, очевидно не желая больше разговаривать с Катрин как с равной, она спросила:
— Вы привезли из Парижа новые выкройки?
— Я старалась в течение последнего месяца перед отъездом собрать все самое модное, мадемуазель.
— Вы там научились делать чепчики?
— Чепчики и шляпы.
— У кого вы были в обучении, у госпожи Бодран или у госпожи Барен?
— Я была в более скромном магазине, мадемуазель. Но, тем не менее, я надеюсь, что неплохо изучила свое ремесло.
— А вот это мы посмотрим, — ответила мадемуазель Эфрозина с покровительственным видом. — Как только вы начнете работать в вашем магазине на Фонтанной площади, я пришлю несколько старых чепцов для починки и прошлогоднюю шляпу — ее надо обновить.
— Благодарю вас, мадемуазель, — с поклоном сказала Катрин.
И вдруг девушка подняла голову, прислушалась и встрепенулась: ей показалось, что она услышала, как произнесли ее имя.
И действительно, с улицы, все ближе к дому, раздавался дорогой ее сердцу голос:
— Катрин!.. Да где же Катрин?
И в следующее мгновение в комнату вбежал Бернар. Он был покрыт пылью, и со лба его лился пот.
— Ах, Боже мой! — воскликнул он с выражением человека, который наконец вынырнул из глубины на поверхность воды и сделал глоток воздуха. — Это ты! Наконец-то!
И, схватив девушку за руки, он рухнул на стул.
— Бернар! Милый Бернар! — вскричала Катрин, подставляя ему щеку.
На голос сына прибежала мамаша Ватрен и, видя с одной стороны мадемуазель Эфрозину с вытянутым лицом, стоявшую в одиночестве, а с другой — молодых людей, целиком поглощенных друг другом, поняла, что заблуждалась относительно чувств своего сына к мадемуазель Руазен. Уязвленная тем, что ее проницательность допустила такой промах, она вскричала:
— Бернар! Разве так ведут себя?
Однако Бернар, не слушая матери и не обращая внимания на мадемуазель Эфрозину, продолжал разговаривать с Катрин:
— Ах, Катрин, если бы ты знала, как я измучился! Я думал… я боялся… Но все прошло, ты здесь! Ты поехала через Мо и Ла-Ферте-Милон, правда? Я знаю, Франсуа мне рассказал. Значит, ты всю ночь была в дороге и проехала три льё в двуколке! Бедная милая девочка! Ах, как я рад, как я счастлив тебя видеть!
— Но мальчик, мальчик! — с возмущением повторила мамаша Ватрен. — Ты что же, не заметил мадемуазель Эфрозину?
— О, простите меня! — сказал Бернар, с удивлением посмотрев на девушку. — Я и в самом деле не заметил вас, извините… Всегда рад вам служить!
Затем, повернувшись к Катрин, он воскликнул:
— Какая она взрослая! Какая красивая! Посмотрите, матушка, посмотрите же!
— Вы удачно поохотились, господин Бернар? — спросила Эфрозина.
Этот вопрос донесся до Бернара словно сквозь густой туман, но он все-таки уловил его смысл:
— Я? Нет… да… Я не знаю… А кто охотился?.. Знаете, извините меня, я от радости просто голову потерял! Я ходил встречать Катрин — вот где я был!
— Но, судя по всему, вы ее не встретили? — возразила Эфрозина.
— Нет, к счастью! — воскликнул Бернар.
— К счастью?
— О да, да! На этот раз я знаю, что говорю.
— Вы знаете, что говорите, господин Бернар, — произнесла Эфрозина, вытягивая вперед руку, как бы в поисках поддержки, — а я вот не знаю, что это со мной… Я плохо себя чувствую!
Но Бернар был занят Катрин — она нежно ему улыбалась, ласково сжимала его руки, благодаря за пережитое им волнение, а он вовсе не слышал, что говорила Эфрозина, и не заметил ни ее бледности, ни ее дрожи, подлинной или притворной.
Мамаша Ватрен, напротив, не теряла мадемуазель Эфрозину из виду и поэтому закричала:
— Боже мой! Боже мой, Бернар, ты что, не слышишь? Мадемуазель плохо себя чувствует!
— О да, здесь, наверное, слишком жарко! Матушка, возьми под руку мадемуазель Эфрозину, а ты, Франсуа, вынеси кресло на улицу, — распорядился Бернар.
— Вот оно, кресло! — сказал Франсуа.
— Нет, нет, — запротестовала Эфрозина, — это ни к чему.
— Да как же! — настаивала мамаша Ватрен. — Вы побледнели, милая барышня, и можно подумать, что вы сейчас лишитесь чувств!
— Мадемуазель нужен воздух, свежий воздух! — сказал Бернар.
— Если вы хотя бы дали мне вашу руку, господин Бернар, — томно сказала Эфрозина.
Бернар понял, что дальнейшее сопротивление бесполезно.
— Ну, конечно, мадемуазель, с большим удовольствием! — сказал он и тихо добавил, обращаясь к Катрин: — Оставайся здесь, я сейчас вернусь!
Затем он взял мадемуазель под руку и повел ее к выходу, пожалуй, быстрее, чем позволяла ее кажущаяся слабость.
— Пойдемте, мадемуазель, пойдемте! — приговаривал он.
Франсуа же, подчиняясь полученному распоряжению, следовал за ними, говоря:
— Вот оно, кресло!
А мамаша Ватрен добавила:
— И уксус, чтобы потереть виски.
Катрин осталась одна.
Все только что происшедшее — искренняя преданность Бернара, притворный обморок Эфрозины — больше говорили ее глазам, а еще более ее сердцу, чем могли бы сказать все объяснения и клятвы на свете.
— Ах, теперь матушка Марианна может мне говорить все что угодно, — я совершенно спокойна.
Едва она произнесла эти слова, Бернар вернулся и опустился перед ней на колени. В то же мгновение Франсуа, закрыв дверь снаружи, оставил влюбленных наедине с их счастьем.
— О Катрин, — вскричал Бернар, обнимая ее колени, — как я люблю тебя, как я счастлив!..
Катрин наклонила голову. Глаза молодых людей так ясно говорили друг другу все, что без единого слова губы их сблизились и соприкоснулись.
Единый радостный возглас вырвался у обоих, и, погруженные в сладостный восторг, глядя друг на друга затуманенным взглядом, они не заметили злобного лица Матьё, стоявшего в приоткрытой двери кухни, и не услышали его скрипучего голоса, прошептавшего:
— А, господин Бернар, вы дали мне пощечину, ну так она вам дорого обойдется!..
Назад: VIII ВОЗВРАЩЕНИЕ
Дальше: X ЛЮБОВНЫЕ МЕЧТЫ
