Книга: Дюма А. Собрание сочинений. Том 13. Шевалье д'Арманталь. Дочь регента
Назад: XXVII КАКУЮ ЖИЗНЬ ВЕЛИ ТОГДА В БАСТИЛИИ В ОЖИДАНИИ СМЕРТИ
Дальше: XXIX ТОВАРИЩ ПО ЗАКЛЮЧЕНИЮ
XXVIII
КАК В БАСТИЛИИ ПРОВОДИЛИ НОЧИ В ОЖИДАНИИ ДНЯ
Гастон еще накануне вечером узнавал, можно ли узникам получить свечу, и пришедший на его стук надзиратель ответил отрицательно. Поэтому, когда наступила темнота, а в это время года она наступает рано, он больше ни о чем не стал спрашивать и спокойно улегся. Его утреннее посещение камеры пыток преподало ему урок философского отношения к жизни. И сыграла ли тут роль юношеская беспечность или сила характера, или, скорее всего, неистребимая природная потребность молодого организма, но не прошло и двадцати минут, как он уже спал крепким сном.
Шевалье не мог бы сказать, сколько времени он проспал, как вдруг он пробудился оттого, что послышался колокольчик, который, кажется, звонил в его камере, но, как Гастон ни всматривался, он не увидел ни колокольчика, ни того, кто звонил; правда, в камере шевалье было и днем темно, а уж ночью и вовсе.
А колокольчик тем временем все продолжал звонить, тихо и осторожно, как бы опасаясь, что его услышат. Прислушавшись, Гастон решил, что звук доносится из камина.
Он встал и осторожно подошел к тому месту, откуда доносился серебристый звон. Он не ошибся: звук шел из камина.
Пока он этим занимался, он услышал, что в пол его камеры кто-то стучит. Стучали каким-то тупым орудием, удары следовали через равные промежутки времени. Было очевидно, что и звон колокольчика, и эти удары — сигналы, причем эти сигналы идут от его соседей-узников. Чтобы разглядеть, что ему все-таки следует делать, Гастон подошел к занавешенному окну и отодвинул шторы из зеленой саржи, не дававшие свету полной луны проникать в комнату. Но, отодвинув занавес, он увидел, что перед прутьями решетки качается какой-то привязанный к веревке предмет.
"Прекрасно, — подумал он, — кажется, у меня будет занятие, но все по очереди. Нужен порядок, особенно в тюрьме. Сначала посмотрим, что от меня нужно колокольчику, он был первым".
И Гастон вернулся к камину, протянул руку и нащупал шнурок, к концу которого был привязан колокольчик. Гастон потянул за шнурок и почувствовал, что он сопротивляется.
— Прекрасно! — произнес голос, донесшийся из дымохода, как из рупора. — Прекрасно, вот и вы.
— Да, — ответил Гастон, — что вы хотите?
— Что я хочу, черт возьми?! Хочу побеседовать.
— Отлично, — сказал шевалье, — побеседуем.
— Вы шевалье Гастон де Шанле, с которым я имел честь обедать сегодня у господина коменданта?
— Именно так, сударь.
— В таком случае, к вашим услугам.
— Взаимно, сударь.
— Соблаговолите сказать мне, сударь, в каком состоянии дела в Бретани?
— Вы сами видите, сударь, что они уже происходят в Бастилии.
— Прекрасно! — произнес голос с нескрываемой радостью.
— Прошу прощения, — сказал Гастон, — а почему вы, сударь, проявляете интерес к тому, что происходит в Бретани?
— Дело в том, — ответил голос, — что, когда дела в Бретани идут плохо, с нами обращаются хорошо, а когда они налаживаются, с нами обращаются скверно. Вот на днях, я уж не знаю, по поводу какого дела, которое якобы имело связь с нашим, нас поместили в карцер.
"Ах, черт, — сказал про себя Гастон, — если вы этого не знаете, то я-то знаю".
А потом вслух добавил:
— Ну, так успокойтесь, сударь, они идут плохо, и потому-то мы и имели честь сегодня вместе обедать.
— А, сударь, вы замешаны в этом деле?
— Боюсь, что да.
— Тоща примите мои извинения.
— Это я прошу вас меня извинить. Но тут выходит из терпения мой сосед снизу и стучит в пол с такой силой, что того и гляди, проломит его. Позвольте я отвечу ему.
— Конечно, сударь, конечно, тем более что, если мои топографические выкладки верны, это должен быть маркиз де Помпадур.
— Мне не так просто в этом удостовериться.
— Не так трудно, как вам кажется.
— А как?
— Он стучит каким-нибудь особым образом?
— Да, а что, под этим кроется какой-то особый смысл?
— Безусловно, это наш способ сообщаться между собой, когда нам не удается это делать непосредственно, как сейчас мы с вами.
— Тоща, сударь, объясните мне ключ.
— Это просто: всякая буква имеет порядковый номер в алфавите.
— Это очевидно.
— В алфавите их двадцать четыре.
— Никогда не считал, но верю вам.
— Ну так вот: А — один удар, В — два, С — три и так далее.
— Понял, но такой способ общения, должно быть, очень медленный, а у окна я вижу веревку, которая в нетерпении дергается. Я стукну в пол два-три раза, чтобы дать понять соседу снизу, что я его слышу, и пойду займусь веревкой.
— Да, сударь, займитесь ею поскорее, умоляю вас, потому что, если не ошибаюсь, эта веревка чрезвычайно важна для меня. Но прежде стукните об пол три раза: на языке Бастилии это значит "терпение". Узник будет тогда ждать, что вы подадите ему новый сигнал.
Гастон ударил три раза об пол ножкой стула, и, действительно, шум снизу прекратился.
Он воспользовался этой передышкой и подошел к окну.
Дотянуться до решетки было непросто, потому что стены имели пять-шесть футов толщины. Но Гастон пододвинул к окну стол, зацепился одной рукой за решетку и сумел другой схватить веревку. Веревка выказала живейшую благодарность и стала тихонько подергиваться, как только почувствовала, что ею занялись.
Гастон подтянул к себе пакет, который с трудом пролез через решетку.
В пакете был горшочек варенья и книга. На горшочке была бумажка, а на ней было что-то написано, но Гастон ничего не мог прочесть, потому что у него не было света.
Веревка по-прежнему тихонько подергивалась, как будто говоря, что она ждет ответа.
Гастон вспомнил об уроке, преподанном ему соседом с колокольчиком, нашел в углу метлу, которой обметали паутину, и три раза стукнул в потолок.
Читатель помнит, что на языке Бастилии это означало "терпение".
Узник, приславший пакет, вероятно, понимал этот язык, потому что он поднял к себе веревку, освобожденную от груза.
Гастон вернулся к камину.
— Эй, сударь! — прокричал он.
— Я тут. Так что?
— Так вот, я получил посредством веревки горшочек варенья и книгу.
— На горшочке или на книге ничего не написано?
— На книге не знаю, а на горшочке что-то написано. Но к несчастью, я ничего не могу прочесть: у меня нет света.
— Подождите, — сказал голос, — я вам спущу свет.
— Я думал, что заключенным запрещено его иметь.
— Запрещено, но я себе свет добыл.
— Спускайте, сударь, — ответил Гастон, — мне, как и вам, не терпится прочесть, что мне пишут.
Тут он подумал, что в разговорах с тремя соседями может пройти вся ночь, а в его огромной камере отнюдь не тепло, и начал на ощупь одеваться. Он почти закончил как сумел свой туалет, когда увидел, что в камине его появляется свет. Колокольчик на шнурке спустился снова, только на этот раз он превратился в фонарь, и сделано было это очень просто: он был перевернут таким образом, что из него получился сосуд, в сосуд было налито масло, а в нем горел маленький фитиль. Гастон, еще не свыкшийся с тюремной жизнью и с изобретательностью, которую она порождает, столь изумился этой находке, что даже забыл о книге и горшочке варенья.
— Сударь, — сказал он соседу, — могу я спросить вас, как вы добыли все те предметы, с помощью которых вы соорудили эту коптилку?
— Нет ничего проще, сударь: я попросил колокольчик, чтобы звать служителя, и мне охотно согласились его дать, потом я стал экономить растительное масло от завтраков и обедов, пока не набрал целую бутылку. На фитили я распустил один из своих носовых платков, на прогулке подобрал камень, трут сделал из обожженной простыни, а во время обеда у коменданта похитил несколько палочек для зажигания свечей. Огонь я высекаю ножом, с помощью этого ножа я еще проделал дыру, через которую мы общаемся.
— Примите, сударь, мои комплименты, — сказал Гастон, — вы человек очень изобретательный.
— Благодарю за комплимент, сударь, но мне очень бы хотелось узнать, что за книгу вам прислали и что написано на бумаге, прикрепленной к горшочку?
— Сударь, это томик Вергилия.
— Да, это тот самый, она мне его обещала! — воскликнул голос, и в нем послышалась радость, что удивило шевалье, не понимавшего, как можно с таким нетерпением ожидать Вергилия.
— А теперь, сударь, — сказал узник с колокольчиком, — перейдите, прошу вас, к горшочку.
— Охотно, — сказал Гастон и прочел:
"Господин шевалье!
Я узнала от помощника коменданта, что Вы занимаете камеру на втором этаже и Ваши окна расположены под моими. Узники должны помогать друг другу, варенье съешьте, а прилагаемого Вергилия передайте через камин шевалье Дюменилю, окна камеры которого выходят только на двор".
— Вот этого я и ждал, — сказал узник с колокольчиком, — меня еще за обедом предупредили, что я получу эту весточку.
— Так вы, сударь, шевалье Дюмениль? — спросил Гастон.
— Да, сударь, и ваш покорный слуга.
— А я — ваш, — ответил, смеясь, Гастон, — вам я обязан горшочком варенья, и поверьте, я этого никогда не забуду.
— В таком случае, сударь, соблаговолите отвязать колокольчик и привязать на его место Вергилия.
— Но если у вас не будет колокольчика, — сказал Гастон, — вы не сможете читать.
— О, не беспокойтесь, сударь, — ответил узник, — я смастерю себе другой фонарь.
Гастон полностью полагался на изобретательность своего соседа, которую тот так блистательно доказал, поэтому он поспешил навстречу его желаниям: он взял колокольчик, поставил его на горлышко пустой бутылки и привязал к шнурку Вергилия, заботливо положив в томик выпавшее оттуда письмо… Шнурок тут же радостно взвился вверх.
Просто удивительно, насколько в тюрьме неодушевленные предметы начинают казаться живыми и наделенными чувством!
— Благодарю вас, сударь, — сказал шевалье Дюмениль, — а теперь, если вы собираетесь отвечать соседу снизу…
— То я свободен? — спросил Гастон.
— Да, сударь, хотя предупреждаю, что вскоре я обращусь к вашей любезности.
— Я в вашем распоряжении, сударь. Так что вы говорили мне о буквах алфавита?
— Один удар — А, двадцать четыре — Z.
— Благодарю вас.
Шевалье стукнул один раз рукояткой метлы в пол, чтобы предупредить своего соседа снизу, что он готов начать с ним разговор; сосед, несомненно с нетерпением ожидавший этого сигнала, тут же ответил таким же стуком. После получасового стучания с той и другой стороны узники сумели сказать друг другу следующее:
"Добрый вечер, сударь, как вас зовут?"
"Добрый вечер, сударь, меня зовут шевалье Гастон де Шанле".
"А меня маркиз де Помпадур".
Во время этого диалога Гастон повернулся к окну и увидел, что за решеткой конвульсивно дергается веревка.
Он три раза подряд ударил в пол, приглашая к терпению, и вернулся к камину.
— Сударь, — сказал он Дюменилю, — я имею честь сообщить вам, что веревка за окном, по-видимому, ужасно скучает.
— Попросите ее потерпеть, сударь, через секунду я буду к ее услугам.
Гастон проделал с потолком те же действия, которые он до того проделал с полом, потом вернулся к камину. Через секунду Вергилий спустился.
— Сударь, — сказал шевалье Дюмениль, — будьте добры привязать Вергилия к веревке, она ждет именно его.
Гастон проявил любопытство и посмотрел, ответил ли шевалье мадемуазель де Лонэ. Он открыл Вергилия: письма в книге не было, но несколько слов было подчеркнуто карандашом, и Гастон сумел прочесть: meos amores и careens oblivia longa. Он понял этот способ переписки, заключавшийся в том, что в книге выбиралась какая-нибудь глава, и в ней подчеркивались отдельные слова; составленные вместе, эти слова передавали мысль. Шевалье Дюмениль и мадемуазель де Лонэ избрали как соответствующую обстоятельствам и дающую им наибольшую возможность подбирать слова, звучавшие в унисон их сердцам, четвертую книгу "Энеиды", которая, как известно, повествует о любви Дидоны и Энея.
— Так, — сказал Гастон, привязывая Вергилия к веревке, — кажется, я превратился в почтовый ящик.
Потом он тяжко вздохнул, подумав, что у него нет ни малейшей возможности что-либо сообщить Элен, и бедная девушка совершенно не знает, что с ним произошло. Эти мысли вызвали в нем еще большее сочувствие к любви мадемуазель де Лонэ и шевалье Дюмениля, а потому он вернулся к камину.
— Сударь, — сказал он, — вы можете быть спокойны, ваш ответ дошел до назначения.
— Ах, тысячу благодарностей, шевалье, — ответил Дюмениль, — теперь еще одно слово, и я дам вам спокойно спать.
— О, не стесняйтесь, сударь, я уже немного вздремнул, говорите что вам угодно.
— Вы поговорили с вашим соседом снизу?
— Да.
— Кто он?
— Маркиз де Помпадур.
— Так я и думал. А что он еще вам сказал?
— Он поздоровался со мной и спросил, как меня зовут, но на большее времени у него не хватило. Это остроумный способ сообщения, но не быстрый.
— Нужно пробить дыру, и тогда вы будете говорить напрямую, как мы с вами.
— Пробить дыру? А чем?
— Я вам одолжу нож.
— Спасибо.
— Даже если это вас просто развлечет, то это уже кое-что.
— Давайте.
— Вот он.
И нож через дымоход упал к ногам Гастона.
— А теперь вернуть вам колокольчик?
— Да, а то завтра утром войдут мои сторожа и заметят, что его нет, а вам, я думаю, свет не нужен, чтобы поговорить с Помпадуром.
— Конечно, нет.
И колокольчик, по-прежнему в образе фонаря, опять был поднят через камин.
— Теперь, — сказал шевалье, — вам нужно чем-нибудь запить варенье, пришлю-ка я вам бутылку шампанского.
— Спасибо, — ответил Гастон, — не лишайте себя этого вина из-за меня, я не очень-то его люблю.
— Тоща вы отдадите его Помпадуру, когда проделаете дыру, он на этот счет ваша прямая противоположность. Держите, вот она.
— Спасибо, шевалье.
— Доброй ночи.
— Доброй ночи.
И шнурок поехал наверх.
Гастон выглянул в окно; веревка легла спать или, по крайней мере, вернулась к себе.
— Ах, — промолвил он, вздохнув, — Бастилия была бы для меня раем, если бы я был на месте шевалье Дюмениля, а моя бедная Элен — на месте мадемуазель де Лонэ.
Потом он возобновил беседу с Помпадуром: беседа продолжалась до трех часов утра, и шевалье сообщил ему, что он пробьет дыру в полу и они смогут говорить напрямик.
