Дон Иньиго Веласко — мы только что показали его читателю красивым стариком лет шестидесяти — шестидесяти пяти — в пору взятия Гранады был молодым человеком лет тридцати-тридцати двух, прекрасной наружности, с большими глазами и длинными черными волосами; на его бледном лице лежала печать затаенной грусти, что говорит о несчастной любви и, следовательно, всегда вызывает благосклонность женщины, будь она даже самой королевой.

Красноватая полоса, след едва зажившей раны (рубец от нее позже слился с первыми старческими морщинами), в те дни пересекала его чело и говорила о том, что он атаковывал мавров с близкого расстояния, грудью шел на них, и кривая сабля врага оставила кровавую отметину на его лбу.

Королеве нередко доводилось слышать о нем — и как об очаровательном кавалере в галантных делах, и как о прекрасном боевом командире, — но увидела она дона Иньиго впервые и посмотрела на него с особенным участием: во-первых, это был племянник ее любимой подруги, а во-вторых, это был воин, еще недавно доблестно сражавшийся за дело своего Бога и своих королей.

— Итак, вы дон Иньиго Веласко? — спросила Изабелла, внимательно глядя на него; глубокая тишина царила в молельне, хотя там находилась целая дюжина придворных дам — одни сидели, другие стояли, в зависимости от того, какой близости к королеве они были удостоены или каким саном обладали.

— Да, ваше высочество, — отвечал дон Иньиго.

— Я полагала, что вы rico hombre.

— Так оно и есть, ваше высочество.

— Почему же вы не надеваете шляпу в нашем присутствии?

— Потому что уважение к женщине не дозволяет мне пользоваться тем правом, о каком соизволила напомнить королева.

Изабелла улыбнулась и стала расспрашивать его, обращаясь к нему на "ты", как обычно и поныне делают короли и королевы Кастилии, беседуя с теми, кого в наши дни называют испанскими грандами, а в те времена называли ricos hombres.

— Так, значит, дон Иньиго, сын мой, ты надумал путешествовать?..

— Да, ваше высочество, — отвечал молодой человек.

— Почему же?

Дон Иньиго не проронил ни слова.

— А ведь, право, при моем дворе, — продолжала Изабелла, — найдется немало должностей, весьма подходящих для молодого человека твоего возраста и для победителя с такими заслугами, как у тебя.

— Ваше высочество заблуждается, говоря так о моем возрасте, — возразил дон Иньиго, уныло покачав головой, — я старик, государыня.

— Ты — старик? — удивленно воскликнула королева.

— Да, государыня, ибо стариком становишься, сколько бы лет тебе ни было, в тот день, когда все мечты твои разбиты. Ну а что до звания победителя, какое вы соблаговолили мне дать, как некоему Сиду, то я скоро утрачу его, ибо благодаря освобождению Гранады и свержению последнего мавританского короля Абу Абдаллаха в королевстве у вас нет врагов и побеждать больше некого.

В голосе молодого человека прозвучала такая глубокая скорбь, что королева с изумлением посмотрела на него, а донья Беатриса, разумеется знавшая о том, сколько мук принесла племяннику любовь, молча утерла слезу, скатившуюся по ее щеке.

— Куда же ты собираешься?

— Во Францию, ваше высочество.

Изабелла чуть-чуть нахмурилась и спросила, обратившись к нему уже на "вы":

— Не пригласил ли Карл Восьмой вас на свою свадьбу с наследницей Бретани или, быть может, он предложил вам должность в армии, которую, как говорят, набирает, дабы завоевать Италию?

— Государыня, короля Карла Восьмого я вовсе не знаю, — отвечал дон Иньиго, — да и что бы он мне ни посулил, предложив воевать в его армиях, я бы отверг его предложения, ибо служба у него означала бы, что я иду против моей обожаемой королевы.

— Так что же ты намерен делать во Франции, раз не думаешь там сыскать государя, что пришелся бы тебе больше по душе, чем мы?

— Я буду сопровождать туда друга, которого вы изгнали.

— Кто же это?

— Христофор Колумб, государыня.

Наступило недолгое молчание, и все услышали, как с легким скрипом приоткрылась дверь из кабинета короля.

— Мы и не думали, избави нас Господь Бог, изгонять вашего друга, дон Иньиго, — снова заговорила Изабелла, и чувствовалось, что она не могла скрыть своего огорчения. — Но наши советники заявили, что условия, поставленные генуэзцем, неприемлемы и что, дав на них согласие, мы бы нанесли урон и себе, и нашим королевствам. Если бы ваш друг, дон Иньиго, согласился на уступку, то благодаря доброй воле короля Фердинанда и тому сочувствию, что я к нему питаю, его замысел легко бы осуществился; значит, за неудачу он должен пенять на самого себя.

Изабелла умолкла, ожидая ответа дона Иньиго, но он молчал.

— К тому же, — продолжала королева, — не говоря о том, что умозаключение генуэзца о шарообразности Земли идет вразрез с текстом Священного писания, все ученые в королевстве, как вам известно, считают Христофора Колумба фантазером.

— Вряд ли фантазер, ваше высочество, отступится от своих замыслов, коль скоро у него есть чувство собственного достоинства, — отвечал дон Иньиго. — Колумб требует своего, он предлагает царство в десять раз большее, чем Испания, потому так велики его требования. Они соответствуют величию самого предприятия. И я понимаю Колумба.

— Племянник! — шепотом предостерегла его донья Беатриса.

— Неужели я, сам того же желая, выказал королеве недостаточно почтения? — спросил дон Иньиго. — Я был бы повергнут этим в отчаяние.

— О нет, нет, сын мой! — живо возразила Изабелла.

Затем, после недолгого раздумья, она спросила дона

Иньиго:

— Итак, ты считаешь, что в фантастических замыслах этого мореплавателя есть что-то серьезное, осуществимое, реальное?

— Я так невежествен, государыня, что не могу ответить вашему высочеству с точки зрения научной, — сказал дон Иньиго. — Зато я отвечу вашему высочеству с точки зрения человека, уверовавшего в Колумба: его убежденность передалась мне. И так же как ваше высочество в свое время дали обет не покидать Санта-Фе, пока не будет взята Гранада, я дал обет не оставлять Колумба до тех пор, пока он не ступит на берег неведомой земли, которую он хотел преподнести вашему высочеству в дар, но которую вы отвергли.

— А почему же ты, — перебила Изабелла, стараясь обернуть все в шутку, хотя после слов молодого человека сделать это при всем желании было трудно, — почему же ты, раз ты так уверовал в мудрость генуэзца и раз ему, чтобы осуществить свой замысел, надобны всего-навсего две каравеллы, сотня матросов и три тысячи крон, да, почему же ты на свои средства, — а их у тебя втрое больше той суммы, какую требует твой друг, — не велишь построить две каравеллы, нанять сотню матросов и не вручишь ему три тысячи крон? Ведь тогда Колумб, свободный от всех обязательств, пожалуй, стал бы королем, а тебя назначил бы вице-королем своей воображаемой державы.

— Я предлагал ему все это, ваше высочество, — серьезно произнес дон Иньиго, — совсем не думая о таком почетном воздаянии: я не честолюбив. Но Колумб отверг мое предложение.

— Итак, Колумб отказался осуществить замысел, который он вынашивает уже лет двадцать, отказался в тот час, когда ему предложили помощь! — воскликнула Изабелла. — Ну нет, в это я ни за что не поверю, сын мой.

— Тем не менее, все это истинная правда, ваше высочество, — отвечал дон Иньиго с почтительным поклоном.

— Чем же он объяснил свой отказ?

— Объяснил тем, что для такого предприятия надобны имя и покровительство всемогущего монарха, ну а раз ему не удалось осуществить задуманное под защитой португальского или испанского флага, он намерен попытать счастья у Карла Восьмого. Быть может, король поддержит его, осенит его предприятие тремя лилиями Франции.

— Как? Генуэзец отправляется во Францию? Генуэзец передает свой проект Карлу Восьмому, вы это наверняка знаете, сеньор дон Иньиго? — спросил Фердинанд Арагонский, неожиданно входя в молельню и вмешиваясь в разговор, который он слушал вот уже несколько минут.

При его появлении все обернулись: кто-то негромко вскрикнул, кто-то невольно всплеснул руками от удивления.

Лишь дон Иньиго, словно он, услышав, как скрипнула створка двери, угадал, кто ее отворил, выразил одно только почтение поклоном, как перед тем выказал его королеве.

Но, как видно, желая подтвердить свое право оставаться с покрытой головой перед королем Арагона, он надел шляпу. Впрочем, он почти тотчас же снял ее, когда повернулся к Изабелле, будто ожидая, что она, его единственная повелительница, вот-вот знаком даст ему понять, что прощальная аудиенция окончена.

А Изабелла вздрогнула от радости, заметив, с какой горячностью Фердинанд, обычно такой бесстрастный, воспринял известие, унизительное для Испании, — новость о том, что Колумб намерен искать поддержку у монарха другой страны.

Дон Иньиго пока еще не отвечал на вопрос короля Фердинанда, поэтому Изабелла сказала:

— Разве ты не слышал, о чем тебя спрашивает король Арагона? Он хочет знать, правда ли, что генуэзец отправляется во Францию и в самом ли деле собирается служить королю Карлу Восьмому?

— Сегодня утром я расстался с Христофором Колумбом у городских ворот Бара, государыня; он поехал по дороге вдоль побережья, надеясь, что из Аликанте, Валенсии или Барселоны на каком-нибудь корабле доберется до Прованса.

— Ну, а потом? — произнес Фердинанд.

— А потом, государь, — отвечал дон Иньиго, — потом я поспешил сюда просить королеву, чтобы она соблаговолила разрешить мне последовать за этим великим человеком, разрешила отплыть вместе с ним и разделить его удел — будь он счастливый или несчастливый…

— Так, значит, ты рассчитываешь его догнать?

— Догоню, как только получу соизволение милостивой своей повелительницы.

— Без сомнения, он уезжает удрученный тем, что безуспешны были его ходатайства перед нами…

— Он уезжает, высоко подняв голову, с улыбкой на лице, ваше высочество, — пусть сожаление и разочарование удручают его сердце, но все же сердце его спокойно: он выдержит эту двойную тяжесть.

Фердинанд не вымолвил ни слова в ответ на эти надменные речи; после недолгого молчания он провел рукой по нахмуренному лбу и пробормотал с невольным вздохом:

— Боюсь, что мои советники поспешили, отказав ему! Не правда ли, сударыня?

Не успел король договорить, как Изабелла поднялась с места, пошла к нему навстречу и сказала, сжимая руки:

— О монсеньер, я подчинилась решению совета, ибо вообразила, что решение это исходит от вас… Но если я ошиблась и если у вас еще сохранилась хоть капля расположения к этому человеку, к кому можно испытывать доверие и кем можно восторгаться, надо держать совет только с вами — мудрым и великим.

— Считаете ли вы, дон Иньиго, — спросил Фердинанд таким тоном, что каждое его слово, будто капля ледяной воды, холодило сердце Изабеллы, — да, считаете ли вы, что Колумб, если он, предположим, обнаружит землю Катая и королевство Сипанго, добудет в странах нового света достаточное количество пряностей, благовоний, драгоценных камней и золота, чтобы покрыть непомерные расходы, которые требуются для подобной экспедиции?

Изабелла почувствовала, как пот оросил ее лоб: она испытывала то, что ощущают люди, наделенные душой поэтической, когда человек, имеющий право на их любовь или уважение, вдруг забывает, что речи его должны соответствовать и его высокому званию, и его положению.

Возразить она не решилась. За нее ответил дон Иньиго:

— Как? Ваше высочество называет непомерными расходы, необходимые для снаряжения двух каравелл с экипажем в сто человек?.. Сумму в три тысячи крон частенько за одну ночь проигрывают или прокучивают иные дворяне, состоящие на службе у вашего высочества!

— И вот еще что, — поспешно подхватила Изабелла. — Если дело только в деньгах, необходимых для экспедиции, то их изыщу я сама.

— Вы? Ну а где же? — перебил Фердинанд.

— Полагаю, в сундуках хранителя казны Кастилии, — отвечала Изабелла. — Ну, а если в них не наберется такой незначительной суммы, я готова отдать в заклад или продать свои драгоценности, только бы Колумб не передал другому монарху или другому государству свой проект, ведь осуществись он, и королевство, которое будет покровительствовать Колумбу, станет богаче всех, могущественней всех в мире.

Фердинанд услышал негромкий гул голосов, выражавший то ли одобрение, то ли порицание; у маркизы де Мойя вырвалось восхищенное восклицание, а дон Иньиго преклонил перед королевой колено.

— Что это значит, дон Иньиго? — с улыбкой спросила Изабелла.

— Я боготворю мою повелительницу, и она заслуживает поклонения, — произнес молодой человек. — И я жду: если на то будет ее воля, я отправлюсь в путь, задержу Христофора Колумба и верну его в Санта-Фе.

Изабелла умоляюще посмотрела на короля Арагона.

Но бесстрастному многоопытному государственному мужу не было свойственно поддаваться подобным порывам: он с трудом допускал их у молодых людей и у женщин, но считал, что все увлечения надобно держать на почтительном расстоянии от рассудка министров и сердца монархов.

— Прикажите молодому человеку подняться, сударыня, — сказал он, — и подойдите ко мне: нам следует обсудить это важное дело.

Изабелла приблизилась к королю, и они, не выходя из молельни, рука об руку подошли к амбразуре окна, витражи которого изображали триумф Святой Девы.

Молодой человек с мольбой простер руки к образу Мадонны:

— О Пресвятая матерь Божья, озари душу короля божественным светом, увенчавшим твое чело!

Надо полагать, молитва дона Иньиго была услышана, ибо все увидели, как под натиском настойчивых уговоров Изабеллы бесстрастное лицо Фердинанда становилось все оживленнее; вот он кивнул в знак согласия и громко произнес:

— Ну что ж, да будет исполнена воля любезной нашей Изабеллы!

Придворные, ждавшие решения с тягостным чувством, облегченно вздохнули.

— На коня, молодой человек! — приказал Фердинанд. — Поспешите к упрямцу Колумбу и передайте ему, что короли вынуждены уступить, раз не уступает он.

— Так, значит, государыня?.. — вымолвил дон Иньиго, которому не терпелось узнать о решении не только от короля, но и от королевы.

— Мы согласны на все условия, — отвечала Изабелла. — И пусть ваш друг Колумб возвращается спокойно: никаких помех больше не будет.

— В самом деле, государыня? Я не ослышался? — допытывался дон Иньиго.

— Вот вам моя рука, — ответила Изабелла.

Молодой человек бросился к королеве, почтительно прикоснулся губами к ее руке и выбежал из покоев, крича:

— Коня мне! Коня!

Минут через пять с мощеного двора донесся топот копыт: то мчался галопом на своем коне дон Иньиго; через некоторое время шум затих.