Приспешники герцога Алессандро не обманулись в своих предположениях: действительно, трое мужчин подходили к площади Санта Кроче, только не по виа дель Дилювио, а по параллельной ей виа делла Фонья.

Бесспорно, у этих троих, закутанных в темные широкие плащи, имелись веские причины оставаться неузнанными, если судить по тому, что первый из них, спрятавшись за углом крайнего дома, украдкой высунул голову и, внимательно обозрев открытое пространство, решился выйти на площадь не раньше, чем проверил, пуста ли она.

Это был тот, кто казался старшим; разительно отличаясь от своих провожатых, похоже принадлежавших к прислужникам, он шагал чуть впереди, а когда заговорил с одним из них, неотступно следовавшим за ним по пятам, то высказал свой вопрос непререкаемо властным тоном:

— Мне что, почудилось, Микеле, или на площади были люди?

— А если даже и так — неудивительно, ваша милость, — отозвался тот, к кому он обратился, — ведь, когда мы проходили в ворота Сан Галло, только-только било полночь. Мне кажется, это могли быть голоса тех, с кем у вашей милости назначена здесь встреча.

— Вполне возможно, — согласился старик. — Пройди-ка по виа Торта, а назад возвращайся по виа деи Кокки, чтобы по пути еще взглянуть, не видно ли света во дворце Чибо. Я буду ждать тебя здесь, в тени у стены.

Тот, кому было отдано распоряжение, отделился от группы с молчаливой расторопностью человека, приученного беспрекословно повиноваться, и свернул за угол виа Торта.

Тем временем старик — по облику и осанке незаурядная личность — знаком подозвал второго из сопровождающих его слуг; тот устремился к нему с не меньшей готовностью, чем первый.

— Маттео, — сказал он ему, — а ты ступай на виа дельи Альфани, к моей сестре. Сообщи ей о моем возвращении и узнай, живет ли до сих пор в ее доме моя дочь Луиза. Если по каким-то причинам сестра сочла за лучшее с ней расстаться, пусть скажет тебе, где сейчас ее племянница.

— Сестрица вашей милости — дама осторожная, — заметил слуга, выслушав приказ, который мы привели выше, — навряд ли она захочет мне поверить и станет отвечать на мои расспросы без вашей собственноручной записки.

— Ты прав, — сказал старик, — подожди.

И, подойдя к нише Мадонны, перед которой сияла лампадка, он черкнул карандашом пару строк в записной книжке, потом, вырвав страничку, вручил ее Маттео.

Окажись кто-нибудь поблизости от этого места, он смог бы рассмотреть, что писавший был мужчина лет шестидесяти или шестидесяти пяти, высокий, крепкий, для своего возраста прекрасно сохранившийся, с огненными черными глазами, с легкой проседью в коротко остриженных волосах и пышной бороде, оставленной в полной неприкосновенности.

Маттео ушел по виа дель Пепе, а старик пересек площадь и снова вернулся под защиту густой тени от стены, сплошь затянутой плющом, и темная зелень поглотила его силуэт.

Едва он успел укрыться, как какой-то молодой человек, выйдя на площадь со стороны Борго деи Гречи и тоже перейдя ее поперек быстрыми твердыми шагами, остановился перед одним из домишек, расположенных между виа дель Дилювио и виа делла Фонья, и стукнул в его дверь один за другим три раза; вслед за троекратным ударом он еще трижды хлопнул в ладоши.

На этот двойной сигнал слегка приоткрылось окно; из него выглянула женская головка, затем послышалось несколько тихих слов; ответ на них был дан тоже приглушенным голосом; в следующую минуту с теми же предосторожностями, как перед этим приоткрывалось окно, отворилась дверь. Молодой человек быстро прошел в дом, и дверь за ним захлопнулась.

Взгляд старика, на чьих глазах разыгралась эта любовная сценка, был еще машинально прикован к двери дома, когда голос над самым ухом, шепотом произнесший его имя, заставил его вздрогнуть от неожиданности.

Он резко обернулся: оказалось, от гнетущих дум его оторвал тот самый Микеле, что был отправлен им изучить обстановку.

— Где ты пропадал? — упрекнул он его. — Надеюсь, ты вернулся с новостями?

— С одной, но ужасной!

— Рассказывай! От меня, как тебе известно, можно ничего не утаивать.

— Вернувшись с Сельваджо Альдобрандини к себе домой, маркиз Чибо застал там герцога Алессандро. Герцог уложил на месте маркиза и тяжело ранил Сельваджо.

— Как тебе удалось разузнать такие подробности?

— Неподалеку от дверей маркиза, выше по улице, я увидел мужчину, еле волочившего ноги и хватавшегося за стену; я нагнал его в тот момент, когда он, обессиленный, упал на уличную тумбу со словами: "Если ты враг, так добей меня, а если друг — помоги. Я Сельваджо Альдобрандини".

— И что же ты?

— Сообщил ему, кто я такой и у кого служу, тут же предложив помочь ему. Опершись на мою руку, он попросил проводить его до дома мессера Бернардо Корсини. Впрочем, это не отняло много времени: мессер Корсини проживает на виа дель Паладжо. Уже на пороге раненый наказал мне вам передать, чтобы вы бежали из города.

— А почему, собственно, я должен бежать? — осведомился старик.

— Но ведь теперь он не сможет оказать вам гостеприимство, будучи сам вынужден искать приют у других.

— Пусть так, Микеле. Во Флоренции, не считая меня, тридцать девять Строцци, а следовательно, тридцать девять всегда открытых для меня дверей. В крайнем случае, если уж мне придется запереться в собственном дворце, он достаточно укреплен, чтобы выдержать осаду всего войска герцога Алессандро.

— Чем скромнее будет выбранное вами жилище, тем безопаснее в нем будет для вас, монсиньор. Не забывайте, что ваше имя Филиппо Строцци и что ваша голова оценена в десять тысяч золотых флоринов!

— Правда твоя, Микеле.

— Так ваша милость остается?

— Да. Но ты, не имея на это тех причин, что есть у меня, волен уйти. Вряд ли уже сменился часовой, пропустивший нас в ворота Сан Галло, так что ты без осложнений выберешься из города. Ступай, Микеле, я освобождаю тебя от твоего слова.

Но собеседник Филиппо Строцци хмуро покачал головой в ответ.

— Монсиньор, — сказал он, — я думал, ваша милость знает меня лучше. Если у вас есть причины остаться во Флоренции, то и у меня имеются основания на то, чтоб ее не покидать. Дело, ради которого я приехал, должно быть мною выполнено.

И тут же, говоря будто сам с собою и простирая руку к стенам монастыря Санта Кроче, он глухо прибавил:

— Да и помысли я бежать, вот из этой самой обители вырвется глас и, громко обозвав трусом, остановит меня. Так что благодарю за предложение, монсиньор, но если бы вы сами решили повернуть назад, я попросил бы у вас позволения остаться.

Слышал Филиппо Строцци или нет, но, погруженный в свои размышления, он ничего не ответил на эти слова Микеле.

Действительно, их положение не сулило ничего доброго. Филиппо Строцци, сначала беспрекословно принявший избрание правителем герцога Алессандро, вскоре, ближе узнав ставленника Климента VII и зятя императора Карла V, отдалился от него. Естественно, что, оказавшись за это в ссылке, он по праву своего высокого положения и благодаря своему несметному богатству объединил других изгнанников вокруг себя. Имея определенные обязательства перед республиканской партией, он вернулся в город с маркизом Чибо и Сельваджо Альдобрандини, этими двумя добровольными изгнанниками, дабы исполнить свое обещание поднять на борьбу всех еще оставшихся во Флоренции гвельфов.

И вот только что, на наших глазах, для него оказались закрыты двери обоих домов, где он рассчитывал найти пристанище.

Куда теперь он направится? Вождь партии не принадлежит только одному себе. Республиканцы окажутся обезглавлены, попадись Строцци в руки герцога Алессандро, ибо Строцци не просто их рука здесь, но и голова всему делу.

Он пребывал в задумчивой сосредоточенности, когда ворота монастыря Санта Кроче отворились и пропустили монаха из ордена святого Доминика; держа путь домой, в монастырь Сан Марко, он перешел через площадь и направился прямо к виа Торта, на углу которой стояли Филиппо Строцци и Микеле Таволаччино.

Услышав скрип монастырских ворот и шаги монаха, Филиппо Строцци поднял голову.

— Что это за монах? — спросил он у Микеле.

— Доминиканец, ваша милость.

— Я должен с ним поговорить.

— И я тоже.

Стоявший неподвижно, подобно каменной статуе, Строцци отделился от стены и шагнул навстречу монаху; тот остановился, увидев приближающегося человека.

— Простите, святой отец, — почтительно обратился к нему Филиппо, — но, если не ошибаюсь, вы из обители Сан-Марко?

— Да, сын мой, — отвечал монах.

— Вы, должно быть, знали Савонаролу?

— Я его ученик.

— И чтите его память?

— Почитаю его наравне со святыми мучениками.

— Святой отец, я гоним, а убежище, на которое я понадеялся, не может меня принять; голова моя оценена в десять тысяч флоринов золотом. Мое имя — Филиппо Строцци. Святой отец, именем Савонаролы я прошу вашего гостеприимства.

— У меня есть только моя келья — келья монаха, давшего обет бедности, и она в вашем распоряжении, брат мой.

— Подумайте хорошенько, святой отец. Я наверняка навлекаю на вас изгнание, может быть, даже смерть…

— Ниспосланные вкупе с долгом, я встречу их с радостью.

— В таком случае, святой отец…

— Я уже сказал вам, моя келья — ваша. Я пойду вперед и буду ждать вас там.

— Еще до рассвета я постучусь в монастырские ворота.

— Спросите фра Леонардо.

Они обменялись рукопожатием.

Фра Леонардо собрался продолжить прерванный путь, но теперь настала очередь Микеле задержать его.

— Прошу прощения, святой отец, — подал он голос.

— Что вам угодно, сын мой? — откликнулся монах.

Не зная с чего начать, Микеле провел ладонью по вспотевшему лбу и наконец с усилием произнес:

— Нет ли в числе монахинь этой обители одной по имени…

И он снова умолк в нерешительности.

— Вы позабыли имя? — спросил монах.

Микеле невесело улыбнулся.

— Скорей уж я позабыл бы свое, — сказал он. — Нет ли в обители монахини по имени Нелла?

— Кем же вы доводитесь бедняжке, сын мой? — продолжил расспросы монах. — Вы ее родня, друг либо человек посторонний?

— Я ее…

Микеле собрался с мужеством и договорил:

— Я ее брат.

— Тогда, сын мой, — последовал торжественный, но проникнутый кротостью ответ монаха, — молитесь за сестру: она на небесах…

— Умерла!.. — сдавленным голосом вскрикнул Микеле.

— Сегодня утром, — подтвердил монах.

Микеле поник головой, словно обрушившийся удар был слишком силен для него, но, через мгновение подняв ее снова, смиренно молвил:

— Господи, велик ты в милосердии своем, даруя вечный покой горних сфер после суетности земной и непреходящее блаженство взамен скорби одночасья. — Нельзя ли мне увидеть Неллу, святой отец?

— Этой ночью ее тело переносят в монастырь Пресвятой Девы, где она выразила желание быть погребенной. Вы сможете увидеть ее в тот момент, когда процессия выйдет из обители.

— Как вы думаете, еще долго ждать?

— Слышите? Вот и они.

— Благодарю.

Микеле приник губами к руке монаха, а тот, бросив на Строцци прощальный взгляд и сделав жест, означающий, что будет ждать его, отправился по виа Торта к себе.

Подтверждая слова фра Леонардо, ворота монастыря Санта Кроче раскрылись на обе створки и длинная вереница кающихся с горящими смоляными факелами в руках потянулась под их сводами. Четверо медленно ступали в окружении двух зловещих цепочек огней, плечом поддерживая край погребальных носилок; на них под ворохом цветов покоилось тело молодой девушки девятнадцати-двадцати лет; ее незакрытое лицо под венчиком из белых роз даже в бледности не утратило прежней ослепительной красоты.

У Микеле, увидевшего ее еще издали, вырвалось такое горестное, душераздирающее стенание, что процессия замедлила ход.

— Братья, — еле выговорил он, — молю вас…

Наступившее молчание указывало на удивление кающихся, к которому примешивалось и некоторая доля любопытства.

Микеле заговорил снова.

— Всего на минуту опустите наземь тело этой девушки. — О братья мои! В нем заключено единственное на свете сердце, что любило меня, и я хотел бы сейчас, когда оно перестало биться, в последний раз поблагодарить его за эту любовь.

Кающиеся составили гроб на порог монастыря и расступились, пропуская к нему Микеле.

Тот вступил в крут пылающих факелов и благоговейно опустился на колени перед носилками.

Потом, склонившись к покойнице, он обратился к ней:

— Ведь правда, борение со смертью для тебя, бедное дитя, было менее мучительным, чем твоя жизнь? Разве смерть, внушая страх одним, не является к другим той бледной и хладной подругой, что, как заботливая мать, убаюкивает в своих объятиях и тихо укладывает в ту вечную постель, что зовется могилой? И не правильнее ли я поступаю, когда, вместо того чтобы проливать слезы над тобою, бедная моя малютка, восславляю Господа, призвавшего тебя к себе?.. Прощай же, Нелла!.. Прими мое последнее прости. Я любил тебя, бедная дочь земли! Я всегда буду любить тебя, прекрасный ангел небес! Прощай, Нелла!.. Я вернулся отомстить за тебя, живую или мертвую! Спи спокойно, я не заставлю тебя ждать!

И, нагнувшись еще ниже над умершей, Микеле запечатлел поцелуй на холодном как лед лбу, после чего поднялся на ноги со словами:

— Спасибо вам, братья. Теперь вы можете возвратить эту прекрасную лилию земле, ее произрастившей. Отныне все кончено для нее, и я, Господи, предаю дух и тело в руки твои!

Затем, потупив голову и сложив крестом на груди руки, Микеле Таволаччино пошел преклонить колени перед Мадонной.

Кающиеся подняли на плечи носилки с телом, и похоронная процессия медленно двинулась по виа дель Дилювио; с их уходом площадь снова погрузилась в безмолвие и мрак, хотя и не опустела.

Три неподвижные фигуры остались стоять на ней: Филиппо Строцци, прислоняясь к железным украшениям колодца Седжо Капорано, Микеле Таволаччино на коленях перед Мадонной и, наконец, Маттео, задержавшись перед монастырскими воротами, привлеченный необычностью зрелища, которое на миг заставило его забыть о поручении, данном хозяином.