Через неделю все было готово и трава, посеянная в первый же день, начала пробиваться из-под земли. Бассейн диаметром шагов в десять, дно которого было засыпано речным песком, окружили железной решеткой, чтобы, оставшись одна, девочка не могла туда свалиться, но могла купаться там в свое удовольствие, когда за ней будет присматривать Марта; высаженные в грунт цветы покрывали землю тремя пестрыми коврами.

Маленький Эдем был готов принять свою маленькую Еву.

У девочки не было имени; никто ни о чем не говорил с ней — к чему? Ведь она все равно бы не ответила. Разумеется, при рождении ее наверняка окрестили именем какой-нибудь святой, но эта избранница Господня так плохо позаботилась о своей крестнице, что доктор не видел нужды угадывать это бесполезное имя, по всей вероятности не случайно затерявшееся в глубинах памяти ее приемных родителей.

Однако Горбатая Марта, имевшая, в отличие от бедной сироты, не только имя, но и прозвище, не могла довольствоваться такой безымянностью; она так долго изводила хозяина просьбами открыть ей имя ребенка, что доктор, мечтавший в конце концов научить девочку узнавать свое имя, сказал, что сироту зовут Евой. Жак Мере окрестил так свою пациентку неспроста и не наугад, ведь он собирался сделать для нее то же, что сделал Господь для нашей праматери! Он намеревался, если удача будет ему сопутствовать, превратить этот попавший в его руки сгусток плоти в создание, которое Господь смог бы поместить среди женщин, как помещает он цветок среди других цветов! Какое же более многозначительное имя, кроме Евы, мог доктор дать несчастному ребенку?

Впрочем, так звал девочку только он сам. Горбатая Марта попросила позволения заменить Еву — тем более что этого имени нет в святцах — на Розалию, что, по ее мнению, звучало гораздо красивее.

Жак Мере, начавший уже испытывать к девочке странную симпатию, охотно согласился, чтобы у нее было два имени — одно, известное всем окружающим, и другое, каким звал бы ее только он.

Итак, для всех дитя стало Розалией и лишь для доктора осталось Евой.

Ева впервые попала в свой сад жарким летним днем; доктор постелил ей ковер в естественной беседке, образованной ветвями липы, куда вместе с девочкой был допущен и Сципион, в свой черед вымытый и вычищенный на совесть.

Доктор, решивший вернуть девочку к жизни, рассчитывал, что собака очень поможет ему и мечтал о том, как Сципион будет катать Еву на спине, как впряжется однажды в ее маленькую карету; пока же пес резвился с девочкой и против ее воли заставлял ее немного двигаться, хотя вообще движения, кажется, были ей неприятны и она шевелила руками или ногами, только когда собаке удавалось ее растормошить.

Весь этот первый день доктор провел в саду вместе со своими двумя подопечными, не спуская с них глаз.

Поскольку погода стояла теплая, а доктор хотел предоставить телу девочки полную свободу, Ева лежала на ковре совсем голенькая; несколько раз Жак пытался поднять ее, но ноги бедняжки подкашивались, даже если она опиралась руками о скамейку.

Доктор сделал отсюда вывод, что, прежде чем начать воздействовать на душу и мозг девочки, следует заняться ее физическим развитием.

Поэтому первые дни и даже месяцы прошли в борьбе с телесной немощью Евы.

Начал доктор с купаний в холодной воде, поступавшей е бассейн из ручья; сперва купания эти исторгали из уст девочки крики боли; так уж заведено от века: наша бедная человеческая природа всегда сначала кричит от боли, а уж потом — от радости; за холодными ваннами, к которым Ева мало-помалу привыкла, стала переносить их спокойно, а затем даже полюбила, последовали в ту пору, когда жара спала, ванны солевые и щелочные; свое дело делала также питательная и вкусная пища, которую ела девочка.

В хижине ее кормили только молочным супом и хлебной похлебкой; мясной бульон в доме браконьера был редкостью, и бедняжке довелось его отведать от силы два-три раза в жизни.

Впрочем, ей, казалось, было решительно безразлично, что есть; она глотала любую пищу одинаково равнодушно, и движение ее челюстей совершалось так же машинально, как и любое другое движение ее тела.

Для начала доктор заменил хлебные похлебки и молочные супы превосходными крепкими бульонами; затем, получив некоторую уверенность в том, что желудок девочки может переварить что-нибудь более существенное, он включил в ее меню заливную птицу, заливную говядину и в особенности дичь, ибо она содержит вдвое больше питательных веществ, чем любое другое мясо.

Прошла зима; доктор ежедневно, ежечасно пекся о здоровье девочки, однако, несмотря на все его старания, ни в умственном, ни в физическом ее состоянии не происходило ни малейших изменений. Терпение доктора, казалось, было сильнее недуга, с которым он вступил в бой, но порой даже у этого мужественного человека опускались руки.

Впрочем, успешное завершение одного опыта возвратило ему утраченную было веру в победу.

Однажды доктор приказал Марте увести Сципиона и запереть его в конуре, построенной в глубине сада, чтобы лай его не был слышен в доме.

Сципион, однако, не захотел идти с Мартой; доктору пришлось самому отвести его на новое место.

Умный пес понимал, на что его обрекают; окажись на месте доктора любой другой человек, Сципион, конечно, стал бы сопротивляться, но сейчас он позволил посадить себя на цепь и запереть в будке, а свой протест против подобной несправедливости выказывал лишь жалобным повизгиванием.

Разумеется, еду бедному узнику принес сам доктор. В утешение он налил ему полный котелок похлебки, для которой старая Марта не пожалела мяса. Затем доктор возвратился к Еве.

Впервые за целый год девочка лишилась своего постоянного спутника; она видела, как пес вышел вместе с доктором и проводила его глазами; теперь же, когда доктор вернулся один, в пристальном взгляде девочки выразилось едва уловимое удивление.

Как ни мимолетно было это выражение, доктор успел его заметить.

Но это еще не все: весь день девочка выказывала явные признаки тревоги, оглядывалась направо и налево и даже, чего с ней не случалось никогда, пыталась обернуться назад, а к вечеру с губ ее стали срываться жалобные стоны.

Но жалобы не интересовали Жака Мере; он уже не раз слышал, как его пациентка стонет; ему хотелось увидеть ее улыбку, которой он никогда еще не видел, хотя черты липа девочки постепенно прояснились: она шире открывала глаза, взгляд которых, впрочем, оставался тусклым и безжизненным; нос ее оформился, губы порозовели, а головка покрылась прелестными белокурыми кудрями.

Доктор провел ночь рядом с Евой, которая во сне продолжала стонать так же, как и наяву. Два-три раза она повернулась так резко, как никогда не поворачивалась бодрствуя, и сделала рукой движение не столь вялое, как обычно.

Неужели ей снился сон? Неужели в ее мозгу родилась мысль? Или то была просто нервная дрожь?

Доктор надеялся вскоре это выяснить.

Проснувшись утром, Ева обнаружила подле себя кота, к которому никогда не выказывала ни симпатии, ни антипатии; Жак Мере нарочно положил Президента рядом с ней, чтобы проверить, как она его примет.

Ева, еще не до конца очнувшись ото сна, почувствовала у себя под рукой что-то мягкое и пушистое и стала гладить зверя, однако мало-помалу глаза ее раскрылись, и она с видимым усилием устремила их на Президента; наконец поняв, что перед ней не Сципион, а всего-навсего кот, она с досадой оттолкнула его, и обидчивый кот, сочтя себя оскорбленным, соскочил с девочкиной постели.

В этот миг на лестнице послышался звон цепи и такой грохот, как будто в лабораторию взбиралась лошадь, а затем неплотно прикрытая дверь с шумом отворилась и в комнату вбежал обретший свободу Сципион.

За ночь он порвал цепь и прогрыз дверцу конуры.

Пес прыгнул на кровать девочки.

Ева вскрикнула от радости и впервые в жизни улыбнулась.

Именно этой развязки и ожидал доктор, хотя он намеревался в нужный момент освободить Сципиона сам; он недооценил силу и нетерпеливость четвероногого друга своей воспитанницы.

Поспешив избавить пса от ошейника и цепи, грубые звенья которой могли поранить хрупкое тело Евы, доктор стал с восторгом наблюдать за обоюдной радостью девочки и собаки, ласкавших друг друга.

Значит, накануне Ева в самом деле сожалела об отсутствии Сципиона.

Значит, ночью она в самом деле видела сны.

Значит, несмотря на сутки разлуки, Ева не забыла Сципиона.

Значит, она обладала если не памятью, то хотя бы зачатками памяти.

Жак Мере пробормотал вполголоса девиз Декарта Cogito, ergo sum: "Я мыслю, следовательно, существую".

Девочка мыслила — значит, существовала.

Тем временем наступила весна, в саду вновь зажурчал ручей, на ветвях буков и лип раскрылись пушистые почки, сквозь бурый земляной покров вновь пробилась зеленая трава, и вот наконец прекрасным солнечным утром девочка в сопровождении собаки вернулась в свой рай.

Жак вынес ее в сад на руках и опустил на ковер, расстеленный, как и прежде, под липами, однако на сей раз, к великой радости доктора, произошло то, чего он не мог добиться год назад. Уцепившись за угол скамьи, девочка поднялась и с помощью доктора встала прямо, а затем, опираясь руками о скамью, огляделась кругом и пронзительно вскрикнула; Жаку Мере этот восторженный крик радости возвестил его победу.

Так ум и мускульная сила пробудились в девочке одновременно, хотя и на шесть-семь лет позже, чем у других детей. Так разом начали развиваться два близнеца, земной и небесный, именуемые телом и душой.