Исполняя волю своего хозяина, мудрец пригласил архитектора из Константинополя, а также собрал лучших мастеровых, каких только мог найти, владевших искусством росписи и мозаики; он поручил наблюдать за работой юноше, своему ученику, которому доверял, как себе. Звали этого молодого человека Эгинхардом.

Благодаря опытному архитектору, искусным мастеровым и особенно деньгам, раздаваемым щедрою рукой старика, церковь скоро поднялась с земли и стала расти на глазах. Вот уже она стала выше самых высоких деревьев; восхитительные мраморные колонны были доставлены из Равенны и Рима; уже были отлиты двери и бронзовые решетки, как вдруг в один прекрасный день старик обнаружил, что у него остался последний мешок с золотом.

Мудрец сейчас же отправил к королю Карлу гонца с просьбой прислать денег вдвое больше того, что Карл оставлял, потому что, по подсчетам архитектора, церковь готова лишь на треть. Но гонец прибыл в неудачное время: Витикинд только что разбил всех до единого наместников короля Карла, так что тот был вынужден собрать новое войско и лично двинуться против страшного саксонца; на этот поход и употребил он все свои сбережения, не имея возможности выделить на церковь ничего из своей казны; но и церковь ему очень хотелось достроить, а потому он приказал передать ученому старику, что, раз тот начал строить эту церковь, он и должен закончить это дело; пускай раздобудет денег где хочет, а ежели не достанет денег, пусть сам сделает золото, что, конечно же, не составит труда для такого знающего человека, как он; как бы то ни было, но к своему возвращению король надеялся увидеть собор завершенным: нет такого даже самого благочестивого короля, который не бывал бы в дурном расположении духа, а в такие минуты он неблагодарен и несправедлив. И, как мы уже сказали, гонец застал короля Карла в одну из таких минут; он ни о чем больше не стал расспрашивать и поспешил передать мудрецу ответ Карла слово в слово.

Ответ этот привел доверенною человека короля в замешательство. Как уже знают читатели, у него оставался последний мешок с деньгами, которые истаяли к тому времени, как гонец возвратился назад. Старик знал, что пытаться занять денег — затея совершенно бессмысленная. Что же до того, чтобы изготовить золото, то в минуты тщеславия, когда даже самый скромный человек не принадлежит себе, он действительно не раз говорил, что может сделать его, сколько пожелает; однако когда доходило до дела, то славный философ, отнюдь не обольщавшийся на счет своей науки, признавал, что это если не невозможно, то, во всяком случае, очень трудно; и одно из непременных условий при изготовлении золота — наличие немалого количества денег, а как мы только что еще раз сказали, старик уже истратил последние монеты.

Все ею мысли были заняты тем, как разгневается король Карл по возвращении из похода, когда увидит, что собор готов только на треть. Вдруг ему доложили о том, что какой-то незнакомец хочет с ним поговорить. Когда мудрец занимался подсчетами или предавался размышлениям, он бывал не в духе, ежели его беспокоили; старик приказал лакею пойти узнать имя незнакомца. Лакей вернулся и сообщил, что того зовут мессир Эвриан. Философу это имя ни о чем не говорило. Он собирался было сказаться больным, коща лакей прибавил, что незнакомец велел доложить, что прибыл издалека, дабы вызволить придворного мудреца из затруднительного положения, в котором тот очутился. Последнее замечание настолько отвечало душевным переживаниям старика, что он приказал немедленно впустить незнакомого господина. В следующее мгновение мессир Эвриан появился на пороге.

Это был красивый молодой человек не старше тридцати лет, одетый по последней моде того времени, и был он скорее похож на человека, который занимает деньги, а не ссужает золотом. Только его перчатки цветом не отвечали моде, а сапоги были такие остроносые, что было непонятно, что бы значила эта экстравагантность, — ведь в ту эпоху все, напротив, носили обувь с тупыми мысами.

Впрочем, ученый муж был слишком поглощен одной-единственной мыслью и не обратил внимания на эти мелочи; и потом он понятия не имел о привычках молодежи и не мог вот так, с первого взгляда, определить, на что способен мэтр Эвриан; он принял его открыто, с улыбкой — спутницей надежды; желая быть вежливым с человеком, беспокоившимся о том, чтобы вызволить его из затруднительного положения, мудрец предложил ему присесть, на что мэтр Эвриан согласился с непринужденностью и самодовольством щеголя.

Все смешалось: занимал деньги старик, ссужал их молодой человек. Старик, словно юноша из хорошей семьи, не имел ни земель, ни залогов, которыми он мог бы гарантировать свой заем, и это приводило славного философа в крайнее замешательство — он довольно знал людей, как знал и то, что в этом презренном мире ничего не бывает задаром; вот почему в голове его вертелся комплимент мэтру Эвриану: он знал, что лесть — разменная монета того, у кого нет других денег. Вдруг молодой человек, насмешливо на него поглядывая и покачиваясь вместе со стулом, словно угадал его мысли и неожиданно спросил:

— Итак, бедный мой философ, у нас нет больше денег, не так ли?

— Клянусь честью, вы ловкий человек, мэтр Эвриан: вы сразу попали в точку, — отвечал ученый старик, не пытаясь скрыть свое финансовое положение.

— А король Карл не внимает голосу разума, если вбил себе что-нибудь в голову; он хочет, чтобы строительство продолжалось, будто мы купаемся в золоте?

— И это верно, — со вздохом кивнул старик.

— Значит, если по возвращении он увидит, что собор не готов, он рассвирепеет, вот что нас обескураживает?

— Все обстоит именно так, как вы говорите.

— Я пришел помочь вам выпутаться из этого положения, — продолжал мэтр Эвриан, упершись руками в колени и глядя мудрецу прямо в глаза.

— Вы, стало быть, можете ссудить меня деньгами? — полюбопытствовал старик.

— Разумеется, — отвечал мэтр Эвриан.

— И много вы могли бы мне одолжить?

— Сколько пожелаете.

— Дьявольщина! — вскричал старик.

— Как? — переспросил мэтр Эвриан.

— Что вы сказали?

— Прошу прощения, мне показалось, что это вы мне что-то сказали.

— Какой залог от меня требуется? — спросил мудрец.

— Да так, сущая безделица.

— Какая же?

— Я прошу душу первого, кто войдет в церковь после ее освящения, и только!

— Так вы, стало быть, дьявол? — опуская очки на нос и с любопытством глядя на мэтра Эвриана, проговорил мудрец.

— К вашим услугам! — привстав со стула, с поклоном отвечал Сатана.

— Очень рад знакомству, — поднимаясь и кланяясь в ответ, заметил старик.

— И что вы скажете?.. — продолжал Сатана.

— Скажу, что дело может сладиться, — молвил философ.

— Так я и думал, — обрадовался Сатана.

— А деньги у вас при себе? — полюбопытствовал старик.

— В этом кошеле, — отвечал Сатана, похлопывая себя по мошне.

— Вашему дьявольскому величеству угодно посмеяться: чтобы окончить строительство собора, мне понадобится больше миллиона, а в этот кошель едва ли войдет пятьсот золотых экю.

— Ваше философское величество шутит, — подхватил Сатана, — ведь вам известно, что мы, бедные дьяволы, владеем множеством секретных фокусов, неведомых человеку.

— Объяснимся начистоту! — предложил философ.

— С удовольствием! — кивнул Сатана.

— Я вас слушаю.

— Вам известна история Вечного Жида?

— У которого было при себе всегда пять грошей? Отлично известна!

— Ну, так мой кошель сделан из той же материи, что и подкладка его кармана; отличие заключается в том, что вместо пяти грошей в нем пятьсот золотых экю.

— Иными словами: сколько из него ни доставай…

— …они не убывают.

— Понимаю, понимаю…

— Ну и отлично!

— …однако сомневаюсь…

— Будьте осторожны: сомнение едва не погубило Фому-неверующего.

— Ну да; правда, Фома сомневался в словах Господа, а уж каково было бы его неверие, ежели бы он имел честь беседовать с дьяволом!

— Справедливо! — согласился Сатана.

— Уж он бы сразу потребовал доказательства, — продолжал философ как бы между прочим.

— Доказательства? — подхватил Сатана. — Извольте!

Он три раза кряду опорожнил кошель на стол перед стариком; тот с величайшим вниманием пересчитал деньги: оказалось ровнехонько полторы тысячи золотых экю.

— А они не фальшивые? — на всякий случай спросил старик.

— Уж не за жида ли вы меня принимаете? — усмехнулся Сатана.

— Очень хорошо! Полагаюсь на слово вашего величества. Когда же мы заключим договор?

— Уже готово!

— Как так?

— Взгляните сами! — предложил Сатана, подавая ему черный лист, испещренный красными буквами. — Это наш договор, составленный по всей форме и без обмана.

— Вижу, вижу, — кивнул старик. — А ежели случится так, что в моих руках кошель потеряет волшебную силу?

— Сделка будет расторгнута.

— Не угодно ли вам будет отметить это на полях?

— С удовольствием, — улыбнулся Сатана.

Он сделал пометку, как того требовал старик, и подписался первой буквой своего имени; потом он передал договор придворному мудрецу со словами:

— Теперь дело за вами.

— Итак, мы уговорились, — повторил старик, — что вы забираете душу того, кто первым зайдет в церковь?

— Ну да, таков уговор.

— Хорошо, хорошо, — закивал старик, — вам угодно любую душу, не так ли; ежели после того, как я подпишу, вы потребуете у меня душу папы или императора, можно будет счесть вашу просьбу чрезмерной.

— Любую душу! — подтвердил Сатана. — В преисподней один — значит один, а душа папы или императора, как бы ни были тот и другой могущественны, за две не сойдет.

— Значит, любая душа! — повторил философ.

— Любая, — отвечал Сатана.

— Я вижу, вы великодушны. Вот вам моя подпись.

— А вот — полный кошель, — сказал Сатана.

— Ну, стало быть, до свидания, мэтр Эвриан!

— До свидания, господин философ.

— Проводите гостя! — крикнул придворный мудрец ожидавшему в передней лакею.

— Не стоит труда, — молвил Сатана. — Вы же знаете поговорку: "Все дороги ведут в Рим".

С этими словами он топнул, провалился сквозь каменные плиты, покрывавшие пол в кабинете мудреца, и исчез раньше, чем лакей успел отворить дверь.

— Чего изволите? — спросил лакей.

— Ступай за архитектором, — приказал мудрец.

Лакей вышел, а старик сейчас же принялся пригоршнями черпать из мошны золото. Дьявол исполнял свое обязательство на совесть: не успевал старик опорожнить кошель, как тот снова становился полнехонек; когда явился архитектор, мудрец дал ему столько золота, что его хватило бы не только на то, чтобы окончить строительство собора, но и чтобы построить целый дворец. Архитектор не мог прийти в себя от изумления: такого чистого золота ему в жизни своей еще не приходилось видеть; правда, оно попахивало серой; впрочем, чтобы это почувствовать, надо было поднести его к самому носу.

Поскольку никогда до этого архитекторы не отказывались от золота по той причине, что оно попахивает серой, работы, приостановленные было на некоторое время, немедленно возобновились с новой силой, и вскоре колонны выросли, словно грибы, в небо взметнулся купол, а решетки засияли позолотой, как по волшебству; одним словом, спустя полтора года были построены не только собор, но и дворец.

И было самое время: король Карл возвращался из Саксонии и приказал передать, что заедет в Ахен поглядеть, в каком состоянии порученное ученому мужу строительство. Мудрец просил ему ответить, что король может приезжать, коща пожелает, и выразил надежду, что его величество останется доволен.

Карл Великий еще издали заметил сверкающий купол и крышу великолепного дворца на том самом месте, где, когда он отправлялся в поход, был лишь дремучий лес; король был так удивлен, что не мог поверить своим глазам: ведь он в глубине души отлично знал, что денег, которые он оставил мудрецу, должно было хватить едва на половину собора.

Но каково же было изумление короля, когда мудрец, приняв своего господина в дверях дворца, повел его по покоям, показывая великолепные драпировки и дорогую мебель; после осмотра комнат он пригласил его в погреба и показал запертые на три замка дюжину бочек, полных золота. Ради этого несчастный старик целый месяц только и делал, что доставал деньги из кошеля по мере того, как тот наполнялся золотом.

Королю Карлу казалось, будто он грезит; придя в себя от изумления, он спросил славного мудреца, как тому удалось раздобыть такие деньги.

— Государь! — отвечал старик. — Когда приказывает такой грозный повелитель, как вы, приказание должно быть исполнено. Вы приказали мне сделать золото — я его сделал.

Сколь бы неправдоподобным ни казался королю Карлу такой ответ, ему ничего не оставалось, как его принять: впрочем, у него не было причин не верить старику.

Король Карл порешил, что торжественное открытие собора произойдет в праздник Богоявления в следующем году, и пригласил своего брата Льва III, занявшего папский трон в году 795-м от Рождества Христова, приехать для его освящения; папу должны были сопровождать триста шестьдесят пять архиепископов и епископов его королевства.

Приближался день торжественной церемонии. Вот уж и папа Лев III приехал в Ахен и привез королю Карлу тяжелый золотой щит; со всех сторон прибывали архиепископы и епископы, в городе их собралось уже около трехсот человек.

Наконец до освящения собора остался один день. Все стали примечать, что по мере приближения праздника мудрец становился все более мрачным, что обыкновенно случалось с ним, когда он обдумывал какую-нибудь неразрешимую задачу. Вдруг лицо его заметно просветлело, и он пошел к королю Карлу, чего уже давно себе не позволял.

Он застал короля за спором с братом его, Львом III. Они никак не могли договориться о старшинстве. Каждый считал себя вправе войти в собор первым и требовал другого пропустить его на шаг вперед: один — как владыка земной, другой — как глава христианской Церкви.

Едва завидев на пороге мудреца, они стали его просить рассудить их. Тот им сказал, что он тем более рад застать их спорящими, что сам он пришел поведать о затруднительном положении, в котором он оказался из-за собственной неосмотрительности, толкнувшей его на подписание договора с дьяволом; с этими словами он подал им копию договора, по которому душа первого вошедшего в церковь переходила в собственность Сатаны.

Тоща все изменилось; теперь ни тот ни другой не желали входить в церковь; они охотно уступали друг другу право, которое всего четверть часа назад ревностно оспаривали каждый для себя. Однако мудрец их примирил, сообщив, что будут отворены обе створки двери и они войдут в одно время; они могут ни о чем не беспокоиться, лишь бы никто из них не опередил другого.

К вечеру собралось триста шестьдесят три епископа. Дело в том, что епископ Тонгрский и епископ Трирский умерли и им еще не успели подыскать замену.

Накануне праздника Богоявления, то есть того самого дня, на который было назначено открытие церкви, все жители городов и деревень, расположенных на расстоянии пятидесяти лье в округе, собрались вокруг нового собора, двери которого были надежно заперты; во дворце же было полным-полно прелатов, сеньоров и рыцарей.

В десять часов папа и император, оба в парадном облачении, вышли и двинулись мерным шагом, не отставая и не опережая друг друга; один был увенчан тиарой, другой — короной. Позади них выступали по чину сеньоры, прелаты, архиепископы и епископы. Все были в сборе: Господь ради торжественного дня позволил двум усопшим епископам подняться из могилы и прибыть на церемонию.

Подойдя к церковным вратам, папа и император застали там несколько солдат, державших завязанный мешок. Мудрец знаком приказал им остановиться; вынув из кармана ключ, он отпер дверь и толкнул ногой обе створки.

В то же мгновение солдаты развязали мешок, и оттуда выскочил огромный волк. Не видя для себя другого выхода, кроме зияющей пустоты храма, он одним прыжком перемахнул из мешка в церковь; но едва он очутился под сводами собора, как раздался оглушительный вой, и зверь исчез в огненном вихре. Это Сатана в гневе набросился на него, потому что, согласно условиям заключенного с мудрецом договора, был вынужден довольствоваться душой первого вошедшего в церковь, кто бы им ни оказался.

Папа, император, сеньоры, прелаты, архиепископы, епископы, рыцари и простой люд в ответ на дьявольское завывание хором запели священные псалмы и все вместе весело вошли в церковь, такую большую, что в ней разместилось в этот день шестьдесят две тысячи человек, так что все, кто пришел из ближних и дальних городов и деревень, с первого дня до последнего могли принять участие в церемонии освящения собора.

По окончании праздника епископы Тонгрский и Трирский исчезли незаметно для всех: никто не мог бы сказать, ни откуда они приходили, ни куда они ушли. Выходя из церкви, мудрец хотел было достать из волшебной мошны монетку, дабы подать милостыню; однако рука его прошла насквозь: не было больше у кошеля ни дна, ни подкладки.

Однако это была бы слишком безобидная месть, ведь Сатана разгневался не на шутку; улетая, он взмахнул крылом, и оплавилась одна из бронзовых дверей собора, что можно видеть еще и в наши дни; но что такое оплавленная дверь, когда он хотел бы разнести по камням весь этот ненавистный собор! Он долго кружил над землей, раздумывая, как это сделать, как вдруг приметил на берегах Голландии одну из огромных дюн, нанесенных океанским приливом песчинка за песчинкой с первого дня сотворения мира. Он рассудил, что нашел лучшее, что могло быть: похоронить зарождавшийся город под песком; кинувшись на самую высокую дюну со стремительностью морской птицы, он закинул ее себе на плечо; теперь дюна мешала ему лететь, и тоща он пошел пешком по дороге в Ахен.

Однако это путешествие оказалось долгим и утомительным. Дюна, уложенная на плечо, съехала и стала напоминать огромную переметную суму, одна половина которой висела спереди, другая — за спиной. Та половина, что болталась впереди, загораживала дорогу, и Сатана каждую минуту был вынужден справляться, правильно ли он идет. Наконец после долгих мытарств Сатана вышел к реке Мез, перемахнул ее и скоро очутился в долине Э.

Но в это самое время носившийся в горах ветер подул ему прямо в лицо, засыпав песком глаза, так что ему пришлось идти вслепую; вот какого труда и каких мучений стоило ему добраться до Серской долины. Прибыв туда, он повстречал на дороге женщину, возвращавшуюся из Э; она отошла в сторону, чтобы пропустить надвигавшуюся на нее песчаную гору вместе с раздавленным усталостью черным носильщиком.

— Эй, мать! — обратился к ней Сатана. — Далеко ли еще до Ахена?

— Ах, милейший! — отвечала старуха, узнав Сатану и догадываясь, зачем он спрашивает дорогу. — Клянусь Богом, вам еще идти и идти! Ахен!.. Вот поглядите, у меня были совсем новые башмаки, коща я вышла из Э. А теперь, смотрите, как они износились: вот как долго я иду!

Довод показался Сатане настолько убедительным и в особенности наглядным, что тот был просто сражен.

— Ну что ж, — молвил он, — этим ничтожествам нынче удалось избежать моего гнева; но пусть поостерегутся: рано или поздно я их искалечу!

Он уронил дюну, которая при падении развалилась надвое и образовала два холма, возвышающихся ныне над Ахеном и в память об этом событии носящие имена Лосберг и Сан-Сальватор, то есть Хитрая гора и гора Спасителя.

Сатана сдержал слово, хотя и не сразу. В году 1224-м от Рождества Христова Ахен, превратившийся в большой красивый город, был почти полностью уничтожен во время страшного пожара, причину которого, несмотря на неоднократные попытки, установить так и не удалось; впрочем, никто не сомневался в том, что это была месть Сатаны.